Теперь ты меня видишь Шэрон Болтон Неизвестный маньяк решил повторить пять канонических убийств Джека-потрошителя. Он убивает в определенные дни ножом с выгравированным на лезвии именем жертвы своего кровавого кумира. Детектив Лэйси Флинт, ставшая свидетельницей первой агонии, сама оказывается под подозрением, ведь о ее прошлом почти ничего не известно… Шэрон Болтон Теперь ты меня видишь Посвящается Эндрю, который всегда первым читает мои книги, и Хэлу, которому не терпится научиться читать Пролог Одиннадцать лет назад Листья, грязь и трава заглушают любой звук. Даже крики. Она об этом знает. Как бы она ни старалась, ее крик не пролетит четверть мили до автомобильных фар, до уличных фонарей, до светящихся окон высоких зданий, которые видно за стеной. Город совсем близко, но он ей не поможет, а на крик придется тратить силы, которых и так в обрез. Она здесь одна. С недавнего времени. — Кэти, — говорит она. — Кэти, это не смешно. Сложно даже представить что-либо менее смешное. Тогда почему кто-то хихикает? И вдруг — совсем иной звук. Скрежещущий. Чиркающий. Она могла бы побежать: до моста отсюда недалеко. Она успеет. Но если она побежит, придется бросить Кэти. Листву на дереве, у которого она стоит, шевелит легкий бриз. Она никак не может унять дрожь, ведь одевалась она — всего-то пару часов назад — в расчете на отапливаемый бар и подогретое сиденье автобуса, а оказалась на улице в полночный холод. Осознавая, что в любой момент, возможно, надо будет бежать, она осторожно снимает туфли — сначала одну, потом вторую. — Хватит уже! — говорит она чужим, не своим голосом и отходит от дерева, поближе к громадному камню в траве. — Кэти, где ты? Лишь чирканье в ответ. По ночам камни кажутся выше, больше, а еще — страшнее и темнее. Но круг, в который они складываются, словно бы сузился. Ей чудится, что те камни, которые лишь краешком попадают в ее поле зрения, подбираются к ней, будто играя в «море волнуется раз», и если она сейчас развернется, то сможет к ним притронуться. Как же не развернуться, когда одолевают такие мысли? Как не вскрикнуть, когда темный силуэт попросту надвигается на тебя? Один высокий камень раскололся надвое, как надламываются горные утесы. Отколовшаяся часть идет к ней. Она бежит, но далеко убежать не успевает: путь ей преграждает еще один темный силуэт. Не пускает ее к мосту. Она разворачивается. Еще один. И еще. Темные фигуры со всех сторон подбираются к ней. Бежать некуда. Кричать бесполезно. Остается лишь метаться, как мечутся крысы в крысоловках. Они хватают ее и тащат к гигантскому плоскому камню — и тут хоть что-то становится ясно. Становится ясно, что чиркающий звук издавало лезвие, которое точили о камень. Часть 1 Полли Убийство совершено с жестокостью невообразимой и неописуемой.      Газета «Стар», 31 августа 1888 г. 1 Пятница, 31 августа К моей машине прислонилась мертвая женщина. Каким-то чудом удерживаясь в вертикальном положении, она раскинула неживые руки в стороны и ухватилась за дверцу со стороны пассажира. Из мертвой женщины сочилась кровь, и каждая новая клякса капала поверх предыдущей, образуя нечто вроде паутины на слое автомобильной краски. В следующий миг она повернулась и посмотрела мне в глаза. Ее мертвые глаза уставились прямо в мои, живые. На шее у нее зияла страшная рана, живот покрывало сплошное пятно алого цвета. Она протянула руку, но я не шелохнулась. Она вцепилась в меня, и, как для покойницы, довольно-таки крепко. Да, я понимаю: она стояла на ногах и даже двигалась, но по ее глазам уже было ясно, что это конец. Может, тело еще какое-то время поборется, а сердце поколотится в груди, затихая с каждым ударом; может, она еще способна кое-как управлять своими мышцами. Но это все мелочи. Глаза уже знали, что игра окончена. Мне вдруг стало жарко. Пока солнце не село, вечер был довольно теплым — один из тех вечеров, когда лондонские здания и тротуары удерживают скопленный за день жар, чтобы сбить тебя с ног волной горячего воздуха, как только сунешься на улицу. Но этого липкого, лихорадочного тепла я прежде не ощущала. Этот жар никакого отношения к погоде не имел. Нож я поначалу не заметила — только почувствовала, как рукоятка прижалась к моему телу. Она так крепко обняла меня, что вонзала лезвие все глубже в собственное нутро. Не надо. Не делай этого! Я попыталась отстраниться, чтобы не давить на нож. Она закашлялась, но кашель вырывался не изо рта, а из раны в горле. В лицо мне плеснулась какая-то жидкость — и мир вокруг завертелся, как юла. Мы упали вместе. Увлекая меня за собой, мертвая женщина мешком рухнула на асфальт; я расшибла себе плечо. И вот теперь она лежала навзничь, уставившись в небо, а я стояла на коленях рядом. Грудь ее еще приподымалась. Еще не поздно, сказала я себе, хотя прекрасно понимала, что было уже поздно. Мне нужна помощь, но искать ее негде: только пустая стоянка, только шести-и восьмиэтажные многоквартирные дома вокруг. На какое-то мгновение мне показалось, что на одном балконе мелькнул силуэт, но человек этот сразу же исчез. Сгущались сумерки. Ее ранили только что. Преступник не успел еще уйти далеко. Не сводя глаз с жертвы, я принялась искать по карманам рацию — безуспешно. Сумочка валялась в нескольких шагах от меня. Выудив оттуда мобильный, я вызвала и полицию, и «скорую» на парковку к Виктория-Хаус в жилищном комплексе Брендон, что в районе Кеннингтон. Лишь договорив, я осознала, что она держит меня за руку. Мертвая женщина держала меня за руку, но я не могла найти в себе силы посмотреть ей в глаза. Потому что увидела бы, как пристально она на меня смотрит. Надо говорить с ней. Нельзя, чтобы она потеряла сознание. Надо заглушить голос в моей голове, твердящий, что все кончено. — Все хорошо, — повторяла я. — Все хорошо. Но ничего хорошего на самом деле не было. — Сюда уже едут, — сказала я, понимая, что никакие врачи ее не спасут. — Все будет хорошо. В тот вечер, как только вдалеке завыли сирены, я поняла одну простую вещь: мы лжем умирающим. — Слышите? Это «скорая». Держитесь! Наши окровавленные ладони слиплись. В кожу на моем запястье давил металлический ремешок ее часов. — Ну же. Говорите со мной. Сирены приближались. — Слышите? Еще чуть-чуть… Быстрые шаги. Подняв голову, я увидела мерцание синих огней, отраженное в нескольких окнах. Патрульная машина припарковалась возле моего «Фольксвагена-гольфа», и констебль в форме уже направлялся к нам, бормоча что-то в рацию. Добежав, он присел рядом. — Держитесь, — сказала я. — Помощь уже прибыла. Констебль тронул меня за плечо. — Не волнуйтесь, — успокаивал он меня, точь-в-точь как еще пару минут назад я успокаивала эту женщину. — «Скорая» сейчас приедет. Вы только не волнуйтесь. На вид ему было около сорока пяти. Коренастый, с редеющими волосами, тронутыми сединой. Мне показалось, что я его уже где-то видела. — Можете сказать, где болит? Я отвернулась от мертвой женщины — мертвой уже по-настоящему. — Милая моя, вы можете говорить? Скажите, как вас зовут. Куда вас ранили? Сомнений не оставалось. Голубые глаза остановились. Тело перестало содрогаться. Интересно, слышала ли она мои последние слова? Только тогда я заметила, какие у нее красивые волосы. Нежнейшего пепельного оттенка. Они веером рассыпались по асфальту. Сережки сверкали между прядей, отражая свет фонарей, и эта картина почему-то показалась мне знакомой. Отпустив ее руку, я попыталась встать, но чье-то осторожное прикосновение велело мне оставаться на месте. — Не стоит, милая моя. Дождитесь «скорой». Сил на препирательства у меня не было, и я продолжала сидеть — и смотреть на мертвую женщину. Нижнюю половину ее лица лишь забрызгало кровью, а вот горло и грудь попросту затопило. Кровь скапливалась в лужу под телом и, отыскивая узенькие щелки между плитками, ручейками утекала прочь. На груди еще можно было разобрать, из какой ткани сделана блуза, но ниже это уже не представлялось возможным. Рана на шее была еще не самой страшной. Я вспомнила, что в женском теле содержится в среднем пять литров крови, — кто-то мне об этом рассказывал. Вот только я никогда не думала, что увижу, как все эти пять литров выливаются наружу. 2 — Я в порядке. Это не моя кровь. Я хотела встать, но мне не позволили. Трое парамедиков сгрудились над мертвой блондинкой. Кто-то, кажется, пытался остановить брюшное кровотечение; звучали слова «трахеотомия» и «периферический пульс». — Ну что, сворачиваемся? По-моему, уже можно. Она умерла. Теперь они переключились на меня. Я встала. Клейкая кровь на руках быстро сохла на теплом воздухе. Слегка покачнувшись, я уставилась на длинные балконы высоток, еще пару минут назад пустые, а сейчас заполненные людьми. Достала удостоверение из заднего кармана джинсов и показала его первому попавшемуся офицеру. — Детектив-констебль Лэйси Флинт, — представилась я. Он прочел мое имя и поднял глаза, чтобы удостовериться, я ли это на фотографии. — А я вас узнал. Вы в Саусварке работаете, да? Я кивнула. — Скотланд-Ярд, — сказал он суетящимся поблизости парамедикам, которые, убедившись, что блондинке уже ничем не помочь, обратили все свое внимание на меня. Один из них шагнул в мою сторону. Я сделала шаг назад. — Лучше ко мне не притрагиваться, — сказала я. — Я не пострадавшая. — Я опустила глаза на свою окровавленную одежду. Десятки глаз сверлили меня со всех сторон. — Я — улика. Прошмыгнуть в ближайший участок — тихонько, инкогнито — мне не разрешили. Детективу-констеблю Стеннингу, первым прибывшему на место преступления, позвонила инспектор, которой поручили это дело. Как выяснилось, она уже ехала сюда и хотела, чтобы я ее дождалась. До того как уйти в местный отдел по борьбе с особо тяжкими преступлениями, или попросту ОБОТП, штаб которого находился в Льюисхэме, Пит Стеннинг работал вместе со мной в Саусварке. Он был чуть постарше, около тридцати, и судьба преподнесла ему щедрый дар — всеобщее обожание. Мужчинам он нравился потому, что работал много, но не слишком; любил простые народные виды спорта вроде футбола, но умел поддержать беседу о гольфе или крикете; а говорил мало, но всегда по делу. Женщины же ценили его высокий рост, стройную фигуру, темные кудри и самоуверенную ухмылку. Он кивнул мне, но не смог подойти: нужно было сдерживать толпу зевак. Труп к тому времени уже отгородили ширмой, и публика, за неимением более яркого зрелища, потянулась ко мне. Весть передавалась из уст в уста; люди слали друзьям сообщения, приглашая их немедленно присоединиться. Чтобы скрыться от пытливых взглядов и заняться своим делом, мне пришлось забиться на заднее сиденье патрульной машины. Первые шестьдесят минут после преступления — это самые важные минуты, ведь улики еще свежи, а следы преступника — горячи. Мы должны неукоснительно соблюдать протокол. Я сама убийствами не занималась, а в основном искала владельцев краденого имущества (что, конечно, не так увлекательно), но даже я знала, что должна запоминать мельчайшие детали. Уж что-что, а это я умела — и регулярно расплачивалась за свое умение самыми скучными заданиями, которые мне неизменно поручали. Впрочем, сейчас моя наблюдательность могла действительно пригодиться. — Я вот вам чайку принес. — Это вернулся офицер, добровольно взявший меня под опеку. — Только пейте побыстрее, инспектор уже приехала, — добавил он, протягивая стаканчик. Проследив за его взглядом, я увидела серебристый спортивный «мерседес», припаркованный неподалеку от моей машины. Из него вышли двое. В высоком мужчине даже издали можно было опознать завсегдатая тренажерного зала. Джинсы, серое поло. Загорелые руки. Солнцезащитные очки. Женщину я узнала практически сразу: часто видела ее на фотографиях. Стройная, как манекенщица, с блестящими черными волосами, стриженными под каре, в джинсах, за которые просят больше сотни фунтов. В руководящем составе ОБОТП она появилась совсем недавно, и назначение ее освещалось как официально (во внутренних циркулярах), так и неофициально (в многочисленных полицейских блогах). В свои тридцать с небольшим она была слишком молода для такой ответственной должности, но уже успела раскрыть пару громких дел в Шотландии. Ходили слухи, что о ХОЛМС-2, основной базе данных отдела, она знала больше, чем любой другой полицейский Великобритании. Разумеется, как отметили некоторые скептически настроенные блогеры, ее шансы ничуть не снизила принадлежность к женскому полу и расе, отличной от белой. Я наблюдала, как эти двое натягивают голубые защитные костюмы и бахилы. Спрятав роскошные волосы под капюшон, женщина подошла к ширме, и напарник пропустил ее вперед. Повсюду, точно призраки, уже сновали фигуры в белом: это прибыли эксперты-криминалисты. Сначала они оградят тело, потом — положенную площадь вокруг него. С этого момента для того, чтобы пройти через кордон, нужно будет записываться в специальном журнале, где время отмечается с точностью до секунды. Я узнала об этом совсем недавно, в полицейской академии, но еще ни разу не видела на практике. Над трупом возводили сооружение наподобие беседки. Ширмы по обе стороны стали стенами, и через считаные секунды на стоянке красовался настоящий шатер. Мою машину обнесли желтой лентой. Пока из фургона выгружали осветительные приборы, детектив-инспектор и ее напарник вышли из шатра, обменялись парой слов, и мужчина ушел, с легкостью перешагнув через полосатый кордон. А детектив-инспектор подошла ко мне. — Не буду вам мешать, — сказал мой «опекун» и, забрав полупустой стаканчик, удалился. Свежеиспеченная детектив-инспектор стояла передо мной и выглядела элегантно даже в защитном костюме. Кожа у нее была насыщенного темно-кремового оттенка, глаза — ярко-зеленые. Кажется, я где-то читала, что она индуска по материнской линии. — Детектив-констебль Флинт? — спросила она с мягким шотландским акцентом. Я кивнула. — Давайте знакомиться, — продолжила она. — Меня зовут Дана Таллок. 3 — Давайте пройдемся и побеседуем, — предложила Таллок. Я послушно зашагала по тротуару. Одного ее взгляда оказалось достаточно, чтобы меня тут же упаковали в защитный костюм и бахилы. Хотя воздух еще достаточно прогрет, пояснила она, скоро я начну мерзнуть; к тому же, так никто не заметит на мне пятен крови. А чтобы сохранить возможные улики на руках, я надела резиновые перчатки. — Я была на третьем этаже, — сказала я. — В тридцать седьмой квартире. Потом спустилась по лестнице и свернула направо. — Что вы делали в этой квартире? — Разговаривала со свидетельницей. — Я осеклась и исправилась: — Потенциальной свидетельницей. Я уже несколько недель хожу к ней по пятницам: в остальное время ее мать сидит дома. И совсем не горит желанием, чтобы дочь давала показания. — И как, успешно сходили? — Нет, — призналась я. Мы дошли до конца тротуара и снова увидели злосчастную площадку. Люди в форме пытались разогнать зевак, но те продолжали таращиться. — Наверное, по телевизору ничего интересного не показывают, — пробормотала Таллок. — А по какому делу проходит свидетельница? — Групповое изнасилование, — ответила я, сознавая, что ни к чему хорошему это не приведет. Преступления сексуального характера не были моей специализацией, и в тот вечер я, так сказать, халтурила. Пару лет назад лондонская полиция создала несколько специальных подразделений, известных как «сапфировые отряды» и призванных бороться именно с сексуальным насилием. Ради этого я, собственно, и пошла работать в полицию. А пока я дожидалась вакансии в «сапфировом отряде», нужно было держать нос по ветру. Соблазн был слишком велик. — Вы никого не заметили в подъезде? — Вроде бы нет. Хотя, честно говоря, я и сама не знала. Меня разозлила реакция Роны, той самой потенциальной свидетельницы, и я обдумывала свои дальнейшие действия. Погруженная в невеселые мысли, я не особо смотрела по сторонам. — Что вы увидели, выйдя на парковку? Сколько там было человек? Мы постепенно, шаг за шагом, восстановили весь мой путь. Таллок задавала уточняющие вопросы каждые две секунды. Я злилась на себя за то, что не проявила бдительности раньше, потому старалась изо всех сил. Нет, больше никого поблизости не было. Музыка играла, да — какой-то громкий рэп, точнее не скажу. Вертолет еще пролетел — ниже обыкновенного, потому что я, помнится, подняла глаза. Блондинку эту я никогда прежде не видела. На одно мгновение что-то в ее облике меня зацепило, но это быстро прошло. — Здесь я оглянулась, — сказала я, дойдя до нужного места. — Сзади раздался какой-то шум. По глазам Таллок я сразу поняла, о чем она думает: я отвернулась — и, скорее всего, пропустила нападение. На считаные секунды. Доли секунды. — И когда вы ее таки увидели? — Когда была уже ближе. Я рылась в сумочке — мне показалось, что я забыла ключи от машины, — а когда подняла глаза, то увидела ее. Мы вернулись в гущу событий. Человек в белом фотографировал брызги крови на моей машине. — Продолжайте, — велела Таллок. — Я не сразу заметила кровь. Сначала мне показалось, что она хочет спросить, как куда-то проехать. Может, ей показалось, что в машине кто-то есть. — Как она выглядела? Опишите ее. — Ну, выше среднего роста, — неуверенно начала я, не вполне понимая, зачем задавать этот вопрос: она же только что ее видела. Таллок устало вздохнула. — Вы же детектив, Флинт. Какого именно роста? — Пять футов десять дюймов, — предположила я. — Выше нас с вами. Стройного телосложения. Она вопросительно вскинула брови. — Примерно двенадцатый размер одежды, — поспешно уточнила я. — Со спины она показалась мне молодой — наверное, из-за худобы и модной одежды. Но по лицу стало ясно, что она старше, чем я думала. — Продолжайте. — Выглядела она хорошо, — продолжала я. Если Таллок нужны бесконечные подробности, что ж, она их получит. — Хорошо одета. Дорогие вещи, сразу видно. Незатейливые, но качественные. Профессиональная укладка. Такую краску для волос не купишь в простом супермаркете, темные корни тоже не торчали. Кожа гладкая, зубы белые, но вокруг глаз все-таки видны морщинки, и линия подбородка уже не очень четкая. — Сколько ей, по-вашему? — Сорок с чем-то. И для своих лет она прекрасно сохранилась. — Согласна. Вокруг нас суетились какие-то люди, но Таллок не сводила с меня глаз. Словно мы стояли тут вдвоем. — А документы у нее при себе были? — спросила я. — Мы уже знаем, кто она такая? — В сумочке ничего не нашли, — ответил мужской голос. Обернувшись, я увидела напарника Таллок, только теперь он уже поднял очки на лоб. Вокруг правого глаза белел свежий шрам. — Ни документов, ни ключей от машины, только наличные и косметика. Как она вообще сюда попала? До метро далеко, а на автобусах такие дамы обычно не ездят. Таллок обвела взглядом высотки вокруг стоянки. — Конечно, ключи могли украсть вместе с машиной. Такая дама наверняка должна ездить в хорошем авто. — Акцент, пусть и неочевидный, выдавал в нем выходца из южных кварталов Лондона. — У нее в ушах остались бриллиантовые сережки, — сказала я. — Не похоже на ограбление. Он внимательно посмотрел на меня. Этими ярко-голубыми, почти бирюзовыми глазами. Белок того, что окаймлялся шрамом, был налит кровью. — Может, стразы? — предположил он. — На месте грабителя, перерезавшего женщине горло и вывалившего ее кишки наружу, я бы, пожалуй, сняла любые драгоценности, даже рискуя нарваться на подделку. Более того, часики у нее тоже были симпатичные. Когда она умирала, то оцарапала мне ими запястье. Я сразу поняла, что моя тирада не пришлась ему по душе. Он, нахмурившись, потер больной глаз кулаком. — Флинт, знакомьтесь: детектив-инспектор Джосбери, — сказала Таллок. — К расследованию он не подключен, приехал сюда просто за компанию. Скучно ему, знаете ли. Детектив-констебль Флинт… Лэйси, да? — Кстати, — недослушав, перебил Джосбери, — в Льюисхэме интересуются, когда ты ее привезешь. Таллок еще раз осмотрела здания вокруг. — Не понимаю я этого, Марк. Тут же столько квартир, и время еще не позднее. Кто угодно мог увидеть. Зачем убивать человека именно здесь? Где-то поблизости залаяла собака. — Ну, она тут оказалась не случайно, — ответил Джосбери. — Этой женщине место в Найтсбридже, а не в Кеннингтоне. Благодаря детективу-констеблю Флинт, которая на удивление хорошо разбирается в ювелирном деле, мы можем исключить мотив ограбления, хотя куда пропала машина, по-прежнему непонятно. — Здешняя детвора убивать за машину не станет, — сказала я, и оба снова посмотрели на меня. — Угнать-то, конечно, угонят, но максимум вырвут ключи из рук и пихнут легонько. Им необязательно… — …вонзать нож в горло аж до самой трахеи? — закончил за меня Джосбери. — Вспарывать живот от грудины до лобка? Пожалуй, соглашусь с вами, детектив-констебль Флинт. Как-то оно чересчур. Ясно: парень меня невзлюбил. Я сделала шаг назад, потом еще один. То ли из-за шока, то ли по какой-то иной причине я болтала гораздо больше обычного. Может, стоит притихнуть? Помолчать и послушать. — Но как? — спросила Таллок. — Что-что? — Джосбери отвлекся, наблюдая, как я пячусь. — Когда Флинт ее увидела, она еще стояла на ногах, — сказала Таллок. — Она еще была жива, хотя и ранена. Значит, на нее напали буквально за несколько секунд до того. Пока Флинт копалась в своей сумочке. Как он это сделал? Как он мог нанести такие тяжелые ранения и моментально скрыться? «Копалась в своей сумочке»? Таллок говорила так, будто я была виновата в случившемся. Я открыла было рот, чтобы возразить, но вовремя сдержалась. Притихнуть. Молчать и слушать. — Камер слежения здесь нет, — сказал Джосбери. — Но проспект всего в паре ярдов отсюда. Стеннинг уже отправился за пленками. Если наш злодей вышел за пределы жилищного комплекса, его должны были заснять. А может, я и впрямь виновата. Если бы не витала в облаках, могла бы заметить преступника и не дать ему нанести удар. Могла бы закричать или вызвать полицейских по рации. Могла бы предотвратить убийство. Только укоров совести мне не хватало! — Преступник должен быть залит кровью с ног до головы, — заметил Джосбери, по-прежнему не сводя с меня глаз. — За ним должен остаться след. — Он обернулся. — Собаки на месте. Мы взглянули на скопление машин, куда подвезли двух немецких овчарок, каждую со своим дрессировщиком. — Необязательно, — выпалила я, не успев одуматься. Оба инспектора уставились на меня. — Если горло перерезали сзади, преступник мог и не испачкаться. И внутренности вывалились вперед. Прямо на мою машину. — И на вас, — добавил Джосбери, переводя взгляд на кровавые пятна, заметные даже сквозь полиэтилен защитного костюма. — Ну, что, Талли, сворачиваемся? Пора везти Флинт в участок. — Надо только проверить, смог ли Нил… — засомневалась она. — Андерсон — большой мальчик, справится, — заверил ее Джосбери. — Шесть офицеров уже собирают показания, на развязке стоит регулировщик. Жильцов начнут опрашивать, как только собаки закончат свое дело. — Сможешь отвезти ее? Я хочу повнимательнее осмотреться, когда рассосется толпа. Джосбери попытался было возразить, но вместо этого лишь расплылся в улыбке. Зубы у него были идеальные. — Значит, я поеду на таллимобиле? Покачав головой, Таллок расстегнула «молнию» на костюме и достала из кармана ключи. — Поцарапаешь — башку оторву! — предупредила она. — Идемте, Флинт, пока она не передумала. И Джосбери под локоть повел меня к серебристому «мерседесу». — Проследи, чтобы она костюм не снимала, — напутствовала Таллок, пока Джосбери открывал мне дверцу. Забравшись внутрь, я оценила новехонький, словно только из магазина, интерьер, откинулась на спинку кожаного кресла и закрыла глаза. 4 Даже в начале десятого машин на улицах хватало, и продвигались мы очень медленно. Комментарий Таллок не давал мне покоя. Я сидела с закрытыми глазами и спрашивала себя, что можно было сделать иначе. Джосбери упорно молчал. Через десять-пятнадцать минут тишины он наконец включил магнитолу, и машина заполнилась жутковатыми напевами «Clannad». — Издевается она, что ли… — пробормотал Джосбери себе под нос. — В бардачке ничего другого нет? Я открыла глаза и, не снимая резиновых перчаток, достала оттуда единственный диск. — Средневековые григорианские хоралы, — прочла я вслух с обложки. Джосбери покачал головой. — Будь добра, при случае обсуди ее музыкальный вкус, — попросил он. — Она на днях уже ставила мне «Westlife». И снова замолчал. Наша машина между тем выехала на Олд Кент-роуд. Время от времени, когда фонари подсвечивали ветровое стекло под нужным углом, я видела его отражение. Ничего особенного. Далеко за тридцать. Коротко остриженные каштановые волосы. Пару дней не брился. Загар на лице и плечах. Зубы, как я уже подметила раньше, ровные и белоснежные. Мы помолчали еще с десять минут. Впрочем, по наклонам его головы я догадалась, что он тоже пытается ловить мое отражение в ветровом стекле. Копалась в своей сумочке… — Если бы я оказалась там раньше, она бы выжила? — спросила я, когда мы свернули с Льюисхэм Хайстрит на стоянку возле участка. — Кто ж это знает? — ответил Джосбери. Свободных мест не оказалось, поэтому пришлось припарковаться прямо за зеленым «ауди» и перегородить ему путь. — Она умерла за пару секунд до приезда «скорой», — сказала я. — Надо было что-то приложить к ране, да? Остановить кровотечение? Зря я надеялась на утешительные слова. — Я полицейский, а не парамедик, — сказал он, выключая мотор. — Тебя тут, похоже, уже ждут. Нас действительно ждали: дежурный сержант, криминалист и полицейский врач. Мы вместе вошли на территорию участка через зарешеченную заднюю дверь, и мой визит официально зафиксировали в журнале. В лондонской полиции я служила уже четыре года, но интуиция подсказывала, что совсем скоро я увижу знакомые вещи с совершенно другой стороны. И вот я сидела там, переводя взгляд с грязно-бежевых стен на серую напольную плитку. Левое плечо болело от недавнего падения, надвигался приступ мигрени. Около часа назад меня попросили полностью раздеться для медицинского обследования. Затем я приняла душ, и врач осмотрел меня снова, только теперь меня еще и фотографировали. Мне срезали ногти, взяли мазок слюны и тщательно — до боли — прочесали волосы. После этого одели в оранжевый комбинезон, вроде тех, которые обычно носят арестанты. В тот вечер я не успела поужинать и теперь безудержно дрожала: то ли сахар в крови понизился, то ли сказывался шок, то ли в комнате попросту было холодно. И я никак не могла забыть те голубые глаза. Я же могла ее спасти. Если бы не строила воздушные замки, сейчас не было бы нужды возбуждать уголовное дело. Все это понимали. Это станет моим клеймом до самой пенсии. Я прославлюсь как детектив-констебль, допустившая убийство в двух шагах от себя. В комнату вошел детектив-инспектор Джосбери. Из-за низкого потолка он казался еще выше, чем на улице или даже в машине Таллок. С ним была детектив-констебль Гейл Майзон, которая помогала врачу меня осматривать. Они над чем-то смеялись в коридоре, и, когда он открыл ей дверь, на губах у него еще играла усмешка. Неотразимая усмешка. Которая враз исчезла, стоило ему взглянуть на меня. — Скучаете, да? — не сдержалась я. Впрочем, с тем же успехом я могла и промолчать: реакции не последовало. Майзон была симпатичной блондинкой лет тридцати трех-четырех. Она принесла мне кофе. Я погрела ладони о стенку кружки, но поднести ее ко рту не осмелилась: слишком сильно дрожала. А Джосбери все рассматривал меня. Мои мокрые после душа волосы. Мою шелушащуюся кожу на лице (увлажняющего крема в участке, сами понимаете, не нашлось). Мою арестантскую форму. Впечатление я, конечно, производила сногсшибательное. — Ну что ж, — сказал он. — Приступим к официальным показаниям. К тому моменту, как он закончил, я готова была свалиться со стула замертво. Тактичным описанием техники, которую инспектор Джосбери применял для допросов, было бы слово «въедливая». А если бы меня попросили проявить не такт, но честность, то я бы назвала его гребаным садистом. Еще до начала мне разъяснили, что показания будет брать Гейл Майзон, а Джосбери выступит только в роли советника. Я даже могла попросить его удалиться. Но нет, я лишь пожала плечами и пробормотала, что, дескать, пускай остается. Большая ошибка с моей стороны. Как только начался допрос, он взял бразды правления в свои руки. И эта дача показаний не была похожа ни на одну из тех, в которых я принимала участие. Меня допрашивали как подозреваемую. Я повторяла каждую деталь до тех пор, пока даже Майзон не стало неловко. Джосбери неизменно возвращался к одному и тому же вопросу: как я могла ничего не увидеть? Как я могла пропустить само нападение, находясь при этом так близко, что жертва умерла у меня на руках? Я каждую секунду ждала, что он вот-вот скажет прямым текстом: блондинка выжила бы, если бы я не оплошала. Наконец допрос подошел к концу. Он выключил аппаратуру. Настенные часы показывали десять минут двенадцатого. — Может, хотите позвонить кому-то? — предложила Майзон, пока Джосбери клеил стикер на диск с моими показаниями. Я покачала головой. — А дома кто-то будет, когда вы вернетесь? — спросила она. — Соседка? Парень? Вы пережили сильное потрясение, вам сейчас лучше не оставаться одной. — Я живу одна, — сказала я. — Но вы не переживайте, — добавила я, заметив на ее лице тревогу. — Мне можно идти? — А родственники у вас есть? — не сдавалась Майзон. — В Лондоне никого. — И я не соврала, просто ушла от прямого ответа. На самом деле у меня нигде никого не было. — Послушайте, я устала и проголодалась, мне бы сейчас просто лечь… Джосбери оторвался от диска и, нахмурившись, взглянул на меня. — Вам никто не предложил поесть? Потрясающий парень! Только он мог задать этот вопрос так, будто я и тут провинилась. — Да ерунда. Так что, мне можно идти? — Я встала. — Сэр, — добавила я. — Гейл, — обратился он к Майзон, — если бы мы привезли сюда убийцу, пойманного с поличным, с ножом в зубах, то все равно пришлось бы его кормить. А свою коллегу вот морим голодом. — Я думала, кто-то другой… — начала оправдываться Майзон. — Да не стоит… — попыталась возразить я. — Извините, — сказала она. Я только пожала плечами и из последних сил улыбнулась. Джосбери встал и открыл дверь. — Идем. — А теперь куда? На элементарную вежливость у меня уже не осталось сил. С другой стороны, с этим человеком и вежливость не срабатывала. — Покормлю тебя, а потом отвезу домой, — ответил он. — Сделаешь расшифровку? — спросил он у Майзон, кивая на диск на столе. И мы вместе вышли из здания участка. Серебристый «мерседес» Таллок уже куда-то отогнали, и Джосбери открыл зеленый «ауди», которому тот раньше преграждал дорогу. Заведя мотор и выбрав нужную передачу, он начал перебирать стопку дисков. — «Westlife» не найдется? — спросила я, когда он выехал с парковки. Ответа не последовало. Что ж, буду иметь в виду: чувством юмора парень явно обделен. Равно как и чувством справедливости и сострадания. По большому счету список качеств, которыми он обладал, пока что сводился к одному пункту: уважительное отношение к потребности женщин в еде. Он сунул диск в магнитолу и, когда мы вернулись на Льюисхэм Хайстрит, вывернул ручку громкости до предела. Машина заполнилась ритмично пульсирующей клубной музыкой. Вас понял, детектив-инспектор Джосбери. Не больно-то и хотелось с вами болтать. 5 Длинный узкий сад. Не видно ни зги. Высоким стенам, с трех сторон ограждающим сад от уличных фонарей, помогает густая листва на разросшихся кустах: она поглощает тот ничтожный свет, которому все же удается сюда проникнуть. Несколько окон выходят на сад, но незваный гость, крадущийся по тонкой гравийной тропинке, облачен в черное с ног до головы. Едва ли его заметят во тьме. В саду приятно пахнет. Незваный гость замирает и делает глубокий вдох, затем протягивает руку к крохотной звездочке цветка. Жасмин. В конце сада притаился ухоженный деревянный сарайчик, частично скрытый буйной порослью. По стенкам его змеится плющ, ветви деревьев, низко свисая, покоятся на крыше. Дверь заперта, но незваный гость, подумав, проводит рукой по кромке приземистой плоской крыши. Всего нескольких секунд ему хватает, чтобы найти то, что нужно, — ключ. Дверь легко подчиняется. Незваный гость отшатывается, выругавшись под нос. На мгновение ему кажется, что в сарае повесился человек. Тело покачивается в петле, разворачивается для приветствия. Вроде бы человеческое, но не совсем. Мягкий цилиндр торса, одежда и ни единой конечности. Эта голова — мужская — когда-то взирала на прохожих с витрины. Гость осторожно касается его. Тело крутится на цепи, крепящейся к потолку, и голова падает на грудь, как у пьяницы. Или безумца. — Отличная идея, — говорит незваный гость. — О Лэйси! Блестящая идея. 6 — Вегетарианка? Лактозу переносишь? На кунжут аллергия есть? Это были чуть ли не первые его слова с тех пор, как мы уехали из отделения. Мы зашли в небольшой китайский ресторанчик неподалеку от моего дома, я раньше о таком и не знала. Владелец — худощавый китаец за пятьдесят по имени Трев — поздоровался с Джосбери, как со старым другом. — Я готова съесть все, что уже не шевелится, — ответила я. Глаза у Джосбери округлились. Обменявшись с ним взглядом, понятным только им двоим, и парой негромких слов, Трев удалился. Джосбери сел напротив. Я ждала — можно сказать, с нетерпением. Ждала, что он мне скажет. Он взял вилку и провел зубцами по бумажной салфетке, после чего откинулся на спинку стула и залюбовался четырьмя идеально ровными линиями. Оторвался, перехватил мой взгляд и снова опустил глаза. Вилка еще раз проехалась по салфетке. Похоже, к вербальному общению мы с инспектором Джосбери относимся совершенно по-разному. — Если вы не из ОБОТП, то где же вы работаете? — спросила наконец я. — В дорожной полиции? Худшего оскорбления для копа и не придумаешь: регулировщик. А вот зачем я решила оскорбить старшего по званию, к тому же едва знакомого, — это хороший вопрос. — В СО10, — ответил он. Я задумалась. СО означает «специальный отдел». Пронумерованы они в зависимости от функции: СО1 защищает общественных деятелей, СО14 — членов королевской семьи. — Это отряд по работе под прикрытием? — предположила я. Он наклонил голову. — Сейчас предпочитают термин «секретные операции». — То есть вы в Скотланд-Ярде работаете, да? — продолжила я, приободренная тем фактом, что он произнес целое связное предложение. Опять кивок. — В принципе, да. Это как понимать? Ты или работаешь в Скотланд-Ярде, или нет. — Как же вас сегодня занесло на место преступления? Он вздохнул с явным раздражением, как будто искренне не понимал, чего я к нему привязалась. — Я только вернулся с больничного, — сказал он. — Вывихнул плечо и чуть не потерял глаз в драке. Официально я до ноября работаю в облегченном режиме, но, как вы с инспектором Таллок уже не раз отмечали, мне скучно. Трев принес нам по бутылке южноамериканского пива. Что я буду пить, никто не спрашивал. — Судя по выражению лица, ты пиво не уважаешь, — сказал Джосбери, переливая содержимое бутылки в бокал. — А по моему выражению лица ты должна понять, что я об этом знаю: слишком уж ты тощая для любительницы пивка. Но оно хорошо помогает при шоке. Я взяла бокал. Да, пиво я не пью, но от алкоголя в любом виде сейчас не отказалась бы. Под пристальным взглядом Джосбери я опустошила бокал примерно на треть — одним, замечу, глотком. — Как ты вообще оказалась в полиции? — Меня с детства интересовали маньяки, — ответила я и не соврала, хотя редко говорила об этом так прямо. Насилие и люди, которые его совершают, интриговали меня, сколько я себя помнила, и именно это «хобби» долгим и тернистым путем привело меня к полицейской службе. Джосбери недоуменно вскинул бровь. — Особенно садисты и психопаты, — продолжала я. — Ну, знаете, такие, которые убивают для того, чтобы удовлетворить свои извращенные сексуальные потребности. Сатклифф, Уэст, Брэди. Все эти ребята меня в детстве просто завораживали. Бровь у него никак не опускалась. В этот момент я осознала, что выхлебала уже половину бокала и пора бы сбавить темп. — Знаете, если вам скучно, советую поиграть в гольф. Многие мужчины среднего возраста проводят так часы досуга. Джосбери поджал губы, но не удостоил мою дешевую подколку ответом. Я же поняла, что пора не то что сбавлять темп, а бить по тормозам. Это на меня не похоже — так откровенно дразнить старшего по званию, пускай и крайне неприятного. Я же по природе тихоня. — Я прошу прощения. Вечерок выдался не из легких и… Какое-то движение сбоку. Принесли еду. — Что вы с ним на «вы»? — удивился Трев, ставя передо мной тарелку лапши с креветками и овощами. Джосбери он принес что-то с говядиной и черной фасолью. — Он начинает важничать, когда девушки-полицейские к нему так обращаются. — Приму к сведению, — пробормотала я. Не так-то сложно, подумала я, заставить его начать важничать. Джосбери явно был не в моем вкусе. Вернее, вкуса как такового у меня не было, но если бы был, то он точно был бы не в нем. — А это Дане, — сказал Трев, водружая на стол третью тарелку, только теперь уже пластиковую и с крышкой. — Передавай ей привет. Скажи, чтобы заходила. А если ей когда-нибудь надоест… — Трев, — медленно произнес Джосбери. — Сколько тебе можно… — Мечтать не запретишь, — ответил Трев и отправился назад в кухню. Когда я наконец осмелилась поднять взгляд, Джосбери уже с энтузиазмом поглощал свой ужин. — А как он понял, что я работаю в полиции? — спросила я, застенчиво пытаясь поддеть вилкой креветку по тарелке. — На тебе оранжевый костюм с надписью «Собственность лондонской полиции» на воротнике, — ответил Джосбери, даже не отрываясь от еды. — Я могла бы быть преступницей, — парировала я, отправляя креветку в рот. Большая и непривычно сухая, она улеглась у меня на языке. — Ага, — сказал Джосбери. Отложив вилку и подняв взгляд, он добавил: — Меня тоже посещала такая мысль. 7 Живу я на одной из тех небольших улочек, что лучами отходят от Вондсворт-роуд, в неполных пяти минутах ходьбы от китайского ресторанчика Трева. Снимаю часть старинного викторианского дома — агент, который подыскивал мне жилье, назвал это «садовой квартирой». На самом же деле это подвал. Чтобы попасть туда, нужно спуститься по каменной лесенке, берущей начало еще на тротуаре, справа от главного входа в здание. Я по привычке проверила, нет ли кого под лестницей, где сгущалась непроглядная тьма. Если мне крупно не повезет и я потеряю бдительность, кто-нибудь когда-нибудь обязательно будет меня там ждать. Пока что такого не случалось, и я надеялась, что сегодняшний вечер не станет первым: настроение, знаете ли, не располагало. Под лестницей было пусто, и замок на сарае, где я хранила велосипед, никто вроде бы не трогал. Я открыла дверь и вошла. Хоромы мои состояли из скромной гостиной, кухоньки вроде тех, которыми оснащены самолеты, и спальни. В то утро я, как обычно по пятницам, поменяла постельное белье. Свежие до хруста, белоснежные, из стопроцентного хлопка простыни были единственной роскошью, которую я могла себе позволить. Обычно пятничный сон был для меня одним из самых ярких событий за неделю. Но в этот вечер я испугалась. Испугалась, что, когда я встану со своей любимой простыни, она окажется испачканной кровью другой женщины. Глупость, конечно, ведь я в душе чуть кожу с себя не соскоблила, но… Через пристройку, где находится нечто вроде зимнего сада, я вышла в сад настоящий. Вытянутый, узкий и, как большинство садов за лондонскими домами, практически неосвещенный. К счастью, человек, который этот сад разбивал, знал свое дело: все растения прекрасно себя чувствовали в вечных сумерках. Все эти низкорослые деревца и густые кустарники. В окружении высоких кирпичных стен я чувствовала себя по-настоящему уютно. Здесь никто не мог меня потревожить. А боковую калитку я всегда запирала. Я закрыла глаза — и увидела другие. Голубые. Они смотрели на меня с немым укором. О нет! Каким бы мерзким типом ни был детектив-инспектор Джосбери, он все-таки сумел меня отвлечь. Его присутствие, необходимость искать темы для разговора, а главное, усилия, которые я прилагала, чтобы не сболтнуть лишнего, помогли мне хоть на время забыть о случившемся. Теперь же, когда я осталась одна, воспоминания вернулись. В Лондоне никогда не бывает тихо. Даже в столь поздний час я слышала неумолчный гул машин, разговоры людей, идущих по улице, и визгливые вопли где-то неподалеку. В каких-то ста метрах от моей квартиры есть парк, который с наступлением темноты оккупируют подростки из южных районов. Они качаются там на турниках, как мартышки, резвятся, верещат и орут друг на друга. Сегодня они явно были в форме. Насколько я поняла, кто-то за кем-то гонялся. Девчонки пищали. Играла музыка. Ребята расслаблялись. И мне, несмотря на накопившуюся усталость, стоило последовать их примеру. И у меня была своя собственная игровая площадка. 8 Камден-таун давно считается одним из самых престижных районов северного Лондона, особенно с тех пор, как дела у торгового центра «Камден Стейблз» пошли в гору. То, что когда-то было лишь переплетением туннелей, арок, виадуков и пассажей, несколько лет назад попало девелоперам в руки и вскоре превратилось в громадный комплекс магазинов, баров, торговых рядов и кафе. Днем люди делают там покупки, обедают и просто гуляют, ночью же валят туда толпой. И хотя бы раз в неделю, обычно по пятницам, я вливаюсь в эту толпу. Машину у меня отобрали криминалисты, поэтому пришлось ехать на автобусе. Добравшись до «Лошадиной больницы» (там когда-то действительно размещалась конюшня для больных и изможденных лошадей, работавших на железной дороге), я сняла куртку и спрятала ее в рюкзачок, перекинутый через плечо. В «Камден Стейблз» множество лошадей — точнее, их изображений. Когда в Лондоне только строили железную дорогу, сотни этих животных перевозили товар и оборудование. Вроде бы ничего необычного в этом нет, но в Камдене четвероногие трудяги жили в основном под землей и попадали из одного пункта в другой по специально прорытым туннелям, где им ничто не угрожало и не мешало. Какое-то время их даже на ночь оставляли в подземных стойлах. Сейчас, конечно, животных не осталось, но память о них жива. На каждом углу можно найти картины с лошадьми, массивные статуи и мелкие элементы в узорах на балясинах, фонарных столбах и даже урнах. Я-то лошадей люблю, но даже мне кажется, что оформители слегка перегнули палку. Едва войдя в «Лошадиную больницу», я наткнулась на стену горячего воздуха. Пробираясь по главной галерее между денниками и конюшенной мебелью, оставшейся с былых времен, в лучах фиолетовых ламп с обеих сторон, я чувствовала в сгустившемся воздухе запах алкоголя и человеческих тел. Последних, невзирая на поздний час, сюда набилось предостаточно. В одном из помещений шла вечеринка, и я на миг задумалась, не пролезть ли туда без билета, но тут мне на глаза попались красные шары. Наполненные гелием, они болтались у вентиляционных решеток. Покачивались, посверкивали в горячем воздухе. Как капли крови. Я с трудом подобралась к бару и заказала себе «Бомбейский сапфир» со льдом. Терпеть не могу вкус джина, поэтому обычно посасываю его часами, но если надо быстро чем-то зарядиться, то это идеальный вариант. Часы за барной стойкой показывали без пяти час. Закрывалось это место в два. Еще несколько шагов — и меня поглотил мягкий оранжевый свет, разлитый по фотогалерее. Блестящие от пота лица вокруг казались золотыми. На сцене кто-то сматывал провода после концерта. — Привет, крошка! Четверо мальчишек, вряд ли даже совершеннолетних, перегородили мне дорогу. Тот, который меня поприветствовал, сделал неуверенный шаг вперед и протянул руку. — Может, прогуляемся? — предложил он. Кончики его пальцев коснулись моего бедра. Похоже, у него перед глазами все плыло, и виной тому был не только алкоголь. — Я, конечно, польщена, но мне еще не перезвонили из вендиспансера. Как только, так сразу. Я мимоходом улыбнулась высокому брюнету, не такому, на первый взгляд, пьяному, как его дружки. Он улыбнулся мне в ответ, и я прошла через кордон. Не успела я отойти и на пять футов, как кто-то остановил меня легким прикосновением к плечу. Я обернулась: это был тот самый брюнет. — Куда спешишь? Я задумчиво поглядела на него. Пожалуй, слишком молод, но почему бы и нет? Высокий, с едва оформившейся мускулатурой. Волевой подбородок, почти аристократичные черты лица. Кудрявые волосы, давненько не стриженные, и бледная кожа. Такая обычно оказывается очень нежной на ощупь. — Как тебя зовут? — Бен. А тебя? За нами наблюдали три пары глаз. Они подстегивали его к действию. Зацепишь одного парня — получишь всю компашку. Я к компашкам слабости не питала. — Давай как-нибудь в другой раз. И приходи, пожалуйста, один. Я развернулась и вышла из бывшего стойла. Широкая извилистая галерея, известная как «Конская тропа», минуя очередное гигантское изваяние лошади, вела к торговой площадке. Воздух понемногу остывал. Большинство стойл на ночь закрывались, но те, которые превратились в точки общепита, все еще работали. Куда ни глянь, всюду были видны стайки людей: прислоняясь к стенам и облокачиваясь на перила, скучиваясь под обогревателями, они ели, пили и болтали о чем-то своем. К прилавкам из центра крытой аркады вела широкая лестница. Почему бы не понаблюдать за людьми отсюда, сверху? Снизу же, с середины пролета, какой-то русоволосый мужчина наблюдал за мной. Когда я посмотрела на него, он не стал отводить взгляд. Когда я улыбнулась, он тоже улыбнулся. Он стоял, прислонившись к металлической статуе коня, и, похоже, никого не ждал. Лет ему было около тридцати, может, чуть больше. В деловом костюме, но уже без галстука и с расстегнутой верхней пуговицей на рубашке. Если он пришел сюда сразу после работы, то, получается, пробыл тут уже довольно долго. Тем не менее даже на таком расстоянии я заметила, что он трезвый. Он сразу же понял, что я спускаюсь к нему. Приосанился, поправил воротник. Глаз он с меня не сводил, и все предвещало легкую победу. Но тут я зачем-то подняла глаза — и обмерла. Прямо напротив меня, на балконе, опоясывающем лестницу, стоял Марк Джосбери. Облокотившись на перила, он переводил взгляд с меня на мужчину, с которым я намеревалась познакомиться с минуты на минуту. Когда Джосбери понял, что я его увидела, глаза у него сузились до щелок. Я спустилась до конца лестницы, не обращая внимания на русоволосого незнакомца. С последней ступеньки свернула влево и начала проталкиваться сквозь толпу, сбивая на своем пути всех подряд, включая девицу в полной кожаной экипировке. Оставалось лишь надеяться, что Джосбери ориентируется в Камдене хуже, чем я. Возле уборных людей стало меньше, но и приличных лиц тоже поубавилось. Здесь обычно обстряпывали свои дела мелкие наркоторговцы. Проскользнув между дверных створок, я побежала наверх по бетонной лестнице. Чтобы вернуться на улицу, пришлось преодолеть несколько пролетов. Если Джосбери не знает об этом выходе, я смогу обогнуть торговые ряды, прошмыгнуть сквозь «Камден Лок Плейс» и проскочить через мост над каналом. На другом берегу можно будет пробежать пару сотен ярдов и запрыгнуть в ночной автобус до самого дома. Мокасины лежали у меня в рюкзаке. Пробираясь через «Лок», я снова начала дрожать и теперь уже действительно не понимала, от чего: от холода, запоздалого шока, обыкновенной ярости? Уже возле канала я наконец поняла. Как, черт побери, он тут оказался? Я не просто так езжу в — мать его! — Камден: это другой конец нашего гребаного города, и шансы встретить тут кого-то из знакомых минимальны. Совпадение? Не думаю. Он подвез меня, дождался, пока я выйду, и начал слежку. Но зачем? Домой я добралась только в начале третьего. Пулей пролетев через квартиру, я вышла в сад. Там есть крохотный сарайчик. Пол этого сарайчика застелен матом, к потолку подвешена громадная боксерская груша. Чтобы придать груше человеческий облик, я одела ее и приделала к ней голову от манекена. Получился, ни дать ни взять, настоящий красавец мужчина. Перчатки я надевала редко. Я ударила так сильно, что заныло ушибленное плечо. Не обращая внимания на боль, я ударила снова, и снова, и снова, пока не упала от усталости. Напоследок пнув грушу ногой, я задумалась, не попробовать ли в кои-то веки покричать — по-настоящему, до хрипоты, но поняла, что могу перебудить соседей. Поэтому просто закрыла глаза. Я никогда не запоминаю, что мне снится. Утром я понятия не имею, что происходило в моей голове всю ночь, но всегда чувствую, хороший был сон или плохой. В ту ночь, судя по всему, мне приснился кошмар. Не проспав и часа, я вскочила в холодном поту. Задыхаясь, выбралась в сад и практически ощупью добрела до сарая. Проснуться-то я проснулась, но сон витал где-то неподалеку. Я видела голубые глаза, глаза убитой женщины; они смотрели на меня едва ли не гневно. Нет, это все-таки был не гнев — это был ужас. Вот только страшно теперь было мне. И глаза эти приближались… Прохладный ночной воздух остудил меня. Все в порядке. Просто запоздалая шоковая реакция. Просто сон — первый за долгое время. Я, спотыкаясь, доковыляла до середины сада и остановилась. Где-то неподалеку — возможно, в парке, — играла музыка. Но не тот пульсирующий бит, который я привыкла слышать. Над крышами плыла легкая, ласковая мелодия. Этой песней Джули Эндрюс в «Звуках музыки» успокаивала детей, напуганных грозой. Она начинается со слов «капельки дождя и розы». Она называется «Вот что я люблю». В детстве я обожала этот фильм. И эту песню особенно. Я даже играла в игру по ее мотивам — составляла список того, что люблю я. Когда жизнь становилась совсем уж хреновой (а в моем детстве это не было редкостью), песня облегчала мои страдания. Но это было так давно… Я подошла чуть ближе к дому. Музыка по-прежнему играла — тихо, нежно, — но даже сквозь музыку я расслышала шорох по ту сторону садовой стены. Взгляд тут же метнулся к засову на калитке. Заперто. Что-то опять шевельнулось, потерлось о стену. Я вроде бы не робкого десятка, но даже мне в этот момент срочно захотелось оказаться в помещении. Я выбежала из летнего сада в зимний, на ходу проверяя замки чуть внимательнее обычного. Наверное, простое совпадение. И все же, кутаясь на диване в два одеяла, я не могла не задаваться вопросом: почему именно сегодня кто-то решил включить песню «Вот что я люблю»? Я проснулась от телефонного звонка. Звонил дежурный сержант из Саусварка. Я распорядилась, чтобы со мной связались в любое время дня и ночи, если один конкретный человек будет меня искать. И вот этот один конкретный человек ждал меня в отделении. Так что выходной не выходной, а на работу я сегодня иду. 9 Суббота, 1 сентября — Ну, их три было. Это, трое. Сначала. А потом еще подвалили. Я сидела на деревянной скамейке и боялась шелохнуться, чтобы, не дай бог, ее не отвлечь. Соблазн вести конспект был, конечно, велик, но она мне запретила. И диктофон включить не разрешила тоже. Это не официальные показания, повторяла она до тех пор, пока не убедилась, что я поняла. Она даже не хотела оставаться в помещении участка. Мы прогулялись к реке, к тому месту, где реконструировали театр «Глобус». Рона Досон была пухлой пятнадцатилетней девочкой с блестящей кожей, шоколадными глазами и мелкими косичками на голове. Симпатичная темнокожая девчушка, каких в южном Лондоне сотни. И, как сотни других, ее изнасиловал собственный парень и несколько его дружков. Изнасилования, особенно групповые, стали настоящим бичом южного Лондона. Недавно Скотланд-Ярд обнародовал статистику — так вот, за последние четыре года число изнасилований в городе утроилось. И более трети жертв на момент совершения преступления не исполнилось шестнадцати. Впрочем, когда дело касается сексуального насилия, поданные заявления — это капля в море. — Когда ты пришла, в квартире было только трое, да? — сказала я, когда девушка умолкла. — И один из них — Майлз? Она кивнула. — И Майлз позвонил и позвал тебя туда, правильно? Опять кивок. — Сказал, типа, подваливай, посмотрим кино. Я думала, вдвоем. — А Майлз — он тебе кто? Друг, парень? Она пожала плечами. — Ага. Ну, знакомый. По мосту «Миллениум», что раскинулся слева от нас, уже текли два ручейка пешеходов. Туристы с северного берега шли смотреть на «Глобус» или в галерею «Тейт», туристов с южного манило в обратном направлении — к собору Святого Павла, магазинам и музеям. Поток туристов в Лондоне не ослабевал даже с наступлением осени. — А ты с ним раньше занималась сексом? — спросила я. — До того дня. Она кивнула, не сводя глаз с реки. — Что произошло, когда ты приехала? — Ну, вижу, там еще двое. Я их не знала, но вроде видела где-то. Мы начали смотреть кино, но как-то оно было стремно. В нашу сторону, рассекая мелкие волны, плыл прогулочный катер. — Что ты имеешь в виду? — Ну, они все время переглядывались, а на кино им, типа, пофиг было. Не смотрели в телек. Мне это не понравилось. Ну, говорю, пойду я. Типа, надо мне с Бетани встретиться. — Ты встала? Кивок. — Но Майлз не пустил. Сказал, идем в спальню. Я не хотела. Мне пора, говорю, а он меня затолкал и закрыл дверь. Я сказала, что у меня живот разболелся, а он меня пихнул на кровать. Ну, думаю, ладно, дам ему — может, отвяжется. Она с вызовом посмотрела мне в глаза, как будто говорила: ну же, давай осуждай меня. Скажи, что я сама виновата. Что надо было сопротивляться, а не лежать бревном. — Понятно. Значит, вы занялись сексом. — Ага. А тут вдруг дверь открывается. Вижу, стоят еще двое. — И что ты сделала? — Ну, закричала. Пошли вон, типа. Сказала Майлзу, чтобы он их прогнал, а он только рот мне рукой закрыл и сказал, чтобы я заткнулась. Потом встал, я тоже хотела встать, а он меня опять толкнул. Ну, и эти двое на меня тоже полезли. Ладонь Роны лежала рядом с моей на скамейке. Я осторожно погладила ее, но, напоровшись на удивленный взгляд, убрала руку. Прогулочный катер пришвартовался в небольшой речной бухте. Мы молча наблюдали, как члены экипажа набрасывают кольца веревки на гигантские клинья, а пассажиры выбираются на сушу. — Они тебе угрожали? Она неуверенно пожала плечами. — Ну, говорили просто, чтобы я помалкивала. Тогда, типа, отпустят. И больно не сделают. Катер загружал новых пассажиров. В рассказе Роны меня не удивляло ровным счетом ничего. Я уже не раз слышала эту историю в различных вариациях. Читала бесчисленные протоколы. Все это было мне до жути знакомо. — И что было дальше, Рона? — Один встал коленями мне на плечи, сорвал лифчик и положил руки на… Она, замявшись, опустила глаза. — Тебе на грудь? — подсказала я. Она кивнула. — Прижал меня и говорит, что никогда таких больших не видел. Все время повторял это, пока его приятель меня того… Очень оно было унизительно. Понимаете? — Понимаю. Ты просила их остановиться? Она посмотрела на свои ладони. — Я понимаю, что тебе было страшно. Прости, но я обязана задавать эти вопросы. Я знаю, как тебе тяжело отвечать. Ты можешь продолжать? Кивок. — Когда он кончил, они поменялись местами. И все повторилось опять. — А где все это время был Майлз? — В кресле сидел. Смотрел. — Они тебя отпустили после того, как этот третий тебя изнасиловал? Она посмотрела на меня и помотала головой. — Нет. Не отпустили. Пришли еще двое. 10 Здесь, под землей, просторно, темно и пахнет тленом, как в соборе какого-то давно вымершего города. На поверхности земли было светло и ясно, около полудня. А здесь… Здесь мрак поглощает все на своем пути, здесь время теряет всякий смысл. Человек в черном медленно движется, и каждое его движение отдается эхом, словно в гигантской раковине. Эхо, приплясывая, улетает вдаль и, наверное, повторяется до бесконечности где-то за пределами слышимости. Эта комната похожа на склеп. — Прекрасно. Черная вода, которую от ищущего взгляда отделяют добрых двадцать футов, блестит на свету, как кротовый мех. От нее исходит странный запах — смесь бензина и соли. Такой запах висит облаком над реками во время отлива. Вот только эта вода никуда не движется. Она мертва. И вдруг — какой-то шум сверху. Там живут создания, привыкшие парить в воздухе. Не то птицы, не то летучие мыши, не то еще кто — сразу не поймешь. В воду падает камень, а может, обломок кирпича. Он не просто булькает — скорее погружается со звуком бьющегося стекла; звук настолько резко вспарывает абсолютную тишину, что воздух, кажется, еще какое-то время дрожит. И снова тихо. Пока человек в черном занимается своим делом, запахи становятся острее. Запахи человеческого тела, уличных наркотиков, парафина — вернее, не запахи, а их тени. Эхо. Сюда уже много лет не ступала нога человека. Много лет никто, наверное, и не вспоминал, что когда-то здесь жили люди. И все же здесь, под этим каменным куполом, сохранились следы чьего-то пребывания: подсвечник с куцым огарком, небольшая перевернутая печурка, работающая на сжиженном бутане. Люди обустраивали тут себе жилища из картонных коробок, старых занавесок и предмета, похожего на больничную ширму. Они делили это гигантское пространство между собой, обозначали границы своих владений, возводили стены. Эти сооружения почти целиком сохранились. В вытянутом недостроенном коридоре смогут спрятаться человек двенадцать, если не больше. Потрепанный отрез полиэтилена шелестит, подхваченный внезапным порывом ветра, и шелест его напоминает хруст костей. За этим отрезом полиэтилена есть проход. Человек в черном отодвигает его, делает шаг. Здесь уже теснее, но так же холодно, влажно и темно. На полу лежит матрас, а рядом даже стоит старый складной стул. — Прекрасно, — снова шепчет человек. И еще тише продолжает: — Лэйси, а вот и я. 11 Мы с Роной проговорили больше часа. Когда нам надоело глазеть на реку, мы прошлись вдоль берега. У моста снова развернулись и примкнули к толпе туристов, которые любовались черно-белым круглым зданием театра, на удивление, кстати, маленьким. Все, что она мне рассказала, было не для протокола: она не была готова подавать иск, просто хотела выговориться. Из тех двоих, что пришли потом, один был старше, лет семнадцати, второй — примерно ее ровесник. Они впятером раздели ее догола, и двое новоприбывших по очереди ее изнасиловали. Затем поставили на колени и принудили к оральному сексу. Это, она сказала, называется «шеренга». По окончании «шеренги» старший уложил ее плашмя на кровать и изнасиловал анально. И только тогда, заметив, как сильно идет кровь, девушку оставили в покое. Когда она чуть ли не на четвереньках выползала из квартиры, Майлз догнал ее и дал денег на автобус. Мы обе понимали, что это дело никогда не дойдет до суда. Многие знакомые Роны через это прошли, и она прекрасно знала, как будут развиваться события. Если она напишет заявление, парни будут все отрицать или скажут, что занимались с ней сексом по обоюдному согласию. Тот факт, что она предварительно вступала в половой контакт с одним из них и добровольно пришла к нему домой, вменят ей в вину. Все парни надевали презервативы, что, опять же, говорит о каком-никаком согласии с ее стороны. Даже если обвинение выдвинут официально, их как малолетних отпустят под залог. Они снова окажутся там, в своем районе. У них непременно найдутся друзья, которые будут только рады запугать потенциальных свидетелей. Для Роны огласка означала опасность. Когда она договорила, сложно было сказать, кто из нас двоих больше устал. — Как я могу тебе помочь, Рона? — спросила я. — Я понимаю, что ты сейчас не хочешь связываться с полицией, но, может, тебе все-таки нужна помощь? Например, медицинская? Если хочешь, я могу сводить тебя к психологу. Она покачала головой. — А вы, это… защитить сможете? — Защитить? — удивилась я. — Кого, тебя? — Нет. Просто по школе ходят слухи. Девчонки говорят, что они на Тию глаз положили. — Тию? — Это мою сестру так зовут. Говорят, что Майлз со своими дружками хотят в следующий раз сделать такое с Тией. — Она замолчала, и мне впервые за время нашего общения показалось, что она готова расплакаться. — Мисс Флинт, помогите, пожалуйста. Ей всего двенадцать. 12 Попрощавшись с Роной, я пошла пешком обратно в участок. В сложившейся ситуации я была так же беспомощна, как и сама Рона. По официальной версии, Скотланд-Ярд относится к сексуальному насилию чрезвычайно серьезно. Пресс-секретари разглагольствуют о том, сколько миллионов из карманов налогоплательщиков ушло на формирование «сапфировых отрядов». Но на самом деле отряды эти пока что не справляются со своей работой. Девушки и женщины Лондона по-прежнему беззащитны, потому что люди, которые должны решать эту проблему, элементарно не понимают ее сути. Об этом не принято писать в отчетах и даже в газетах, но групповые изнасилования в черных районах носят характер эпидемии. Да, людям неприятно это слышать, но число официально задокументированных случаев не смогут объяснить никакие демографические выкладки. Сами девушки искренне верят, что бороться с этим бесполезно. Они живут в страхе, но ничего не могут поделать: знают, что никто им не поможет — ни полиция, ни соседи, ни даже родители. Как же смогу помочь им я? Ответа на этот вопрос я не знала. Пока что. На выходных в полиции работает только основной состав, и я надеялась, что в кабинете будет пусто. Но не тут-то было: детектив-констебль Пит Стеннинг приветствовал меня из-за стола самой нахальной из своих ухмылок. Мы год с лишним проработали бок о бок, пока он не получил диплом и не был принят на службу в ОБОТП в Льюисхэме. Другом я бы его не назвала — я вообще не завожу друзей на работе, — но в приятельских отношениях мы состоим. Обычно я радовалась нашим встречам, но что-то подсказывало мне, что этот визит был не из дружеских. — Я уже тебя обыскался, — сказал он. — Тебя вызывают в Льюисхэм. — Жертву уже опознали? — спросила я, когда Стеннинг отъехал от участка. — Мне строго-настрого запретили обсуждать с тобой подробности этого дела, — ответил он через плечо. — Детектив-инспектор Джосбери не поленился десять раз напомнить мне, что ты свидетельница, а не следователь. Вполне логично. Никаких, казалось бы, причин для злости. Вот только детектив-инспектор Джосбери нравился мне все меньше и меньше. — Значит, он никуда пока не делся, — вздохнула я разочарованно. Возможно, проблема была в том, что и я все меньше и меньше нравилась детективу-инспектору Джосбери. Стеннинг, должно быть, расслышал что-то в моей интонации: я заметила, как он украдкой улыбнулся. — Помнишь наркоторговцев, которых поймали пару недель назад? — спросил он. Я помнила. Полиция задержала партию героина на шестнадцать миллионов фунтов и арестовала с десяток причастных. Трое оказались крупными игроками. — Он полгода вел это дело, — сказал Стеннинг. — А до того почти год внедрялся в организацию. Чуть не погиб при задержании. Слава богу, подумала я, что пронесло. — Так что же, кто она такая, эта женщина? Стеннинг продолжал улыбаться. — Перефразируй. Рот. Замке. Меня. У. На. — Пожалуйста, не заставляй меня ждать газетных статей, — попросила я. — Мне велели отвезти тебя, а потом возвращаться в тот дом и начинать опрос жильцов. На это может уйти несколько дней. Стеннинг пытался притвориться, будто ему скучно, но у него не получалось. На самом деле он сгорал от нетерпения. Скорей бы уже довезти меня и ринуться в бой. Даже в черте города не каждый день доводилось расследовать настоящее убийство. — Вскрытие уже сделали? — Попытка не пытка, решила я. Стеннинг умел включать и выключать свою ухмылку, как лампу. — А ты все упорствуешь, да? — Эта информация через пару часов станет достоянием общественности. — Ладно. Да, вскрытие сделали утром. В присутствии детектива-инспектора. Окончательный результат будет готов позже, но время смерти совпадает с твоими показаниями, а причиной смерти стала потеря крови. Кто она такая, никто не знает. В розыск вроде бы никто не объявлен. Ее фотографию сегодня вечером покажут в новостях, вдруг кто-то откликнется. Теперь довольна? — Ты хочешь сказать, что сегодня вечером по общенациональному каналу покажут фотографию трупа? Не веря собственным ушам, я представила детей, которым придется в ужасе смотреть на свою мать с перерезанным горлом. — Да не фотографию, глупышка. Портрет. Художник в морге как раз ее сейчас рисует. Стеннинг заехал на стоянку льюисхэмского отделения полиции. — На ней побрякушек было на несколько тысяч фунтов, а в сумке еще и наличные. Так что мотив ограбления сразу можно отмести. Инспектор говорит, что главное сейчас — выяснить, кто она такая и что она там делала. Тогда мотив станет очевиден. Всем кажется, что это дело на денек-другой. А-а, еще… С орудием преступления что-то нечисто, но Таллок на этот счет особо не распространялась. В кабинете, где базировалась опергруппа Даны Таллок, было многолюдно. Я замерла у открытой двери, не решаясь войти. На белый экран на стене проецировалась карта района. Таллок стояла у экрана, а рядом столпилось еще человек десять: кто-то сидел, кто-то стоял, облокотившись на стол. И тут я поймала на себе взгляд, откуда-то с противоположного конца. Загорелая кожа, бирюзовые глаза, один — с лопнувшими сосудиками. Только этого мне, конечно, и не хватало. 13 Через пару минут совещание закончилось. Люди стали разбредаться по своим делам. Некоторые кивали мне в знак приветствия, а Гейл Майзон даже оторвалась от надкушенного яблока, чтобы улыбнуться лично мне. — Лэйси, как поживаете? Таллок жестом попросила меня войти и указала на стул. Выглядела она усталой. Под глазами залегли тени, макияж почти полностью стерся. Джосбери восседал на столе с таким видом, будто все это здание принадлежало ему безраздельно. — Спасибо, хорошо. Если я сосредоточусь на Таллок, подумала я, то смогу устоять перед соблазном взглянуть на мужчину у нее за спиной. — Выспалась? — спросил Джосбери. Мы обе его проигнорировали. — Лэйси, я попросила перевести тебя в другое отделение, пока мы не закроем это дело, — сказала Таллок. — В северный район. Я понимаю… — Что?! — выпалила я и тут же себя одернула. — Извините, мэм, но вы же не хотите сказать… — Боюсь, у меня не было выбора, — перебила она меня. — Ты — важный свидетель, и если вчера тебя видел кто-то, кому не стоило попадаться на глаза, то я хотела бы обеспечить тебе безопасность. — Я не могу уйти из Саусварка, — сказала я. — Та свидетельница, о которой я вам рассказывала, приходила в участок сегодня утром. Мы с ней постепенно сближаемся. Возможно, я смогу убедить ее подать заявление. В глазах Таллок на одну секунду словно вспышка сверкнула. — Мы проследим, чтобы твое дело передали… — Но она мне доверяет, — заговорила я, стараясь не частить. — Во всяком случае, больше, чем раньше. Она ужасно напугана. Если я сейчас ее брошу, она воспримет это как предательство. — Я понимаю, — вздохнула Таллок, — но вчерашнее убийство в списке наших приоритетов находится выше. Надо соглашаться. Молча. Какая разница, к какому участку я буду прикреплена? Да и вообще, я девушка скромная, лодку не раскачиваю. — Ее изнасиловали пятеро парней. И теперь ей кажется, что следующей жертвой станет ее двенадцатилетняя сестра. Мать бóльшую часть времени проводит под кайфом, и девочек некому защитить. Зеленые глаза Таллок вмиг оледенели. — Решение уже принято, Флинт. Смирись. Она встала и, повернувшись ко мне спиной, пошла в другую сторону. Но ее остановил мужской голос. — Погоди, Талли. А почему бы ее не перевести сюда? — Что? — Сюда. — Джосбери говорил у меня из-за спины. — Отсюда и до Саусварка недалеко. Можно будет не бросать свои текущие дела. Таллок посмотрела на него как на идиота. — Она и близко не должна подходить к этому делу. Никакой суд не поверит ее показаниям, если выяснится… — Если бы следователь из твоей команды стал свидетелем убийства, у тебя возникли бы точно такие же трудности. Просто держи дистанцию, вот и все. Близко не подпускай, но и не гони к черту на кулички: ей же, например, надо будет просмотреть записи с камер слежения. Таллок нахмурилась. Мышца у нее под левым глазом мелко задрожала. — На это уйдет несколько часов, не больше. — На следственном эксперименте она тоже пригодится. — Да, но… — К тому же надо ее к психологу сводить, а то еще подаст в суд на всю лондонскую полицию, потребует возмещения морального ущерба. А так все будет гораздо проще. Таллок смерила его долгим взглядом и сказала: — Марк, можно тебя на минутку? Он слез со стола и пошел вслед за ней, но остановился на полпути и взглянул на меня. Ничто не ускользнуло от его внимания: ни мои башмаки на шнурках, ни светлые чиносы, которые я всегда покупаю словно на вырост, ни просторная белая футболка. Волосы, как обычно, завязаны незатейливым хвостом. Очки в черной оправе. Ни макияжа, ни украшений. Я всегда так хожу на работу. — Презентабельный видок, — только и сказал он. — Марк! Терпение Таллок явно было на пределе. И последнюю каплю мог добавить любой из нас. Не сказав больше ни слова, Джосбери подошел к ней, и они вместе вышли из кабинета. Обождав две минуты, я тоже вышла. Мне срочно нужна была доза кофеина. Не дойдя пары шагов до кофейного автомата в конце коридора, я замерла. Низкий голос с отчетливым южнолондонским акцентом стал уже знакомым до боли. Джосбери стоял совсем рядом, буквально за углом. — Я одно хочу сказать: приглядывай за ней. А для этого ей лучше находиться поближе. Я же тем временем наведу справки. — И это никак не связано с тем фактом, что она очень привле… Джосбери оборвал Таллок на полуслове. — Скажем так: я, как известный паук, не прочь заманить ее в свою паутину. — Я с трудом расслышала эту фразу сквозь бульканье аппарата. — Сделай мне одолжение, детка. Пожалуйста. Я вернулась в диспетчерскую — ждать. Кроме меня, там никого не оказалось. Если меня переведут в Льюисхэм, я смогу поддерживать связь с Роной и наблюдать, как разворачиваются события. Эта женщина, в конце концов, умерла, держа меня за руку. Ничего удивительного, что меня разбирает любопытство. С другой стороны, мне совсем не хотелось работать в окружении людей, которые знали, какой жестокий промах я вчера допустила. И как относиться к Джосбери и его выходкам, я тоже пока не понимала. Я села за стол и, введя пароль удаленного доступа, открыла сайт лондонской полиции, после чего выбрала закладку «СО10». Как выяснилось, название им уже поменяли: теперь они назывались «отдел специальных методов расследования», или ОСМР10. В разговорной речи, тем не менее, закрепилось устаревшее СО10. Я где-то читала, что отдел был сформирован еще в шестидесятые годы для сбора информации об организованной преступности и криминальных авторитетах. Если верить сайту, развитие технологий помогло этому отделу стать мировым лидером среди служб, работающих под прикрытием. И я привлекла внимание одного более-менее высокопоставленного сотрудника этого отдела. Блестящий результат, что тут скажешь. Час спустя симпатичный чернокожий парень из команды Таллок пригласил меня на просмотр записей с камер слежения. На вид ему было под тридцать, представился он Томом Барреттом. Миновав внутренний дворик, мы перешли в соседнее крыло, а точнее — в крохотную комнатку без окон, зато с телевизором. В течение трех часов я наблюдала за бесконечным движением людей и автомобилей возле жилищного комплекса, где произошло убийство. Я даже себя увидела — свой черный «гольф», сперва едущий по Камбервелл Нью-роуд, а потом ныряющий на парковку. — А это что такое? — спросила я: примерно через полчаса мой маршрут повторила еще одна машина, абсолютно неуместная среди муниципальных домов. — Да, мы тоже обратили внимание, — сказал Барретт и покосился на свои заметки. — «Лексус» LS 460, цвет «тосканский оливковый», розничная цена — от шестидесяти тысяч и выше. Видны только последние две цифры номера, так что найти его будет нелегко, но попытаться стоит. — На такой машине могла ездить и сама жертва. Барретт согласился, и мы снова взялись за работу. К трем часам дня я уже готова была вскрыть себе вены. На записи не было ничего, ровным счетом ничего интересного, хотя я и сама не знала, что должно было вызвать наш интерес. Разве что маньяк с безумным взглядом, бредущий по Камбервеллу и капающий кровью на асфальт. В десять минут пятого мы закончили последний блок, и я уже предвкушала сладкую свободу. Вот сейчас поеду домой, задерну шторы, включу какой-нибудь фильм, свернусь калачиком на диване… И если повезет, просплю до самого утра. Но — не судьба. Не успели мы выключить проигрыватель, как в комнату вошла Таллок в голубом пиджаке, небрежно наброшенном на плечи. На сей раз одна. Кивнув Барретту, она сразу обратилась ко мне: — Похоже, не удалось мне от тебя избавиться, Флинт. С этого момента ты прикреплена к нашему участку до получения дальнейших указаний. Можешь забрать всю свою текучку из Саусварка. Собирайся, отвезу тебя домой. Обсудим все по пути. 14 — Мы нашли машину жертвы, — сказала Таллок, как только мы тронулись. — «Лексус»? Она кивнула. — Присмотрим за ней еще пару дней. Стандартная процедура: офицеры в штатском будут наблюдать за машиной на случай, если кто-то вдруг объявится. Кто-то, кто сможет объяснить, зачем хозяйка этого авто приехала в лондонские трущобы. Впрочем… — У машинки за шестьдесят тысяч в этом районе быстро найдутся поклонники, — заметила я. — Пожалуй. Ключи мы тоже нашли. За забором, недалеко от того места, где ты ее обнаружила. — Как же тогда… — Нам кажется, что убийца собирался скрыться с места преступления на этой машине. Собаки прошли по его следу до того переулка, из которого ты вышла. Но дальше он начал пятиться. — Услышал, наверное, что я иду. — Скорее всего. Ты, сама того не зная, отрезала ему путь к отступлению, пришлось менять планы. Он выбросил ключи, обогнул здание сзади и двинулся к трассе А3. Собаки потеряли след возле станции метро «Кеннингтон». — Значит, уже известно, кто она такая? Машина же на кого-то зарегистрирована. Она кивнула. — Примерно знаем, да. Я подождала, но подробностей не последовало. — Может, поделитесь? Таллок тяжело вздохнула. — В новостях все равно скажут… Машина зарегистрирована на имя Дэвида Джонса. Проживает в Чизике, жену зовут Джеральдина. К ним уже выехали наши ребята, но дома оказалась только домработница. Я сейчас как раз туда направляюсь. Джеральдина Джонс. Совершенно незнакомое имя. — А можно с вами? — неожиданно для себя спросила я. — Ни в коем случае, — ответила Таллок, покосившись на меня. — Тебе надо отдохнуть. Я же вижу. С этим, конечно, трудно было спорить. Мы какое-то время помолчали. Я хотела сказать ей одну вещь, но не знала, как начать. Так мы и ехали: она следила за дорогой, я рассматривала собственные ногти. Когда же я наконец подняла взгляд, мы были уже на Вондсворт-роуд, недалеко от моей квартиры. — Я слышала, убийца использовал какое-то странное орудие преступления, — сказала я, понимая, что шансы получить ответ невелики. — А вот об этом в вечерних новостях точно не расскажут, — ответила Таллок с тенью улыбки. Завернув на мою улицу, она прижалась к бордюру. Я взялась за дверную ручку, нажала… Сейчас или никогда. — Простите, что я так облажалась, — сказала я. — Я понимаю, что эта женщина могла бы выжить, если бы я не считала ворон. Убрав руки с руля, Таллок развернулась ко мне. — Ты о чем? — Если бы я заметила, как он нападает, я могла бы его остановить. И даже если бы опоздала, то хотя бы смогла его опознать. Она медленно кивнула. — Не исключено. Или же у меня на руках были бы две мертвые женщины, а полиция Саусварка лишилась бы одного офицера. Таллок провернула ключ в зажигании, и мотор заглох. — В любом случае, — продолжала она, — собаки унюхали его след в том переулке, откуда ты вышла, помнишь ведь? Он услышал тебя и побежал в обратную сторону. А значит, он нанес ранения и бросил ее умирать задолго до того, как ты там появилась. Она была права. Об этом я не подумала. Ну, слава богу. — Лэйси, даже не думай винить себя за то, что случилось с Джеральдиной Джонс. Забудь об этом. И как следует отдохни. Я не виновата. Джеральдина Джонс умерла не из-за меня. Я вышла из машины, поблагодарив Таллок. Она сказала, чтобы я приезжала в Льюисхэм в понедельник утром, и уехала, как только дверца автомобиля захлопнулась. Взглядом проводив серебристый «мерседес» до поворота, я остро испытала это странное чувство, когда остаешься не у дел. Я ничего не могла поделать. Я всего лишь свидетельница, а не следователь. И вот я наконец-то дома. Таллок права: мне нужно отдохнуть. А жизнь продолжалась без меня, и вечерний воздух золотился тем неповторимым светом, который бывает лишь в сентябре. Грех сидеть в такой вечер дома одной. Даже в моей ситуации. Я зашла домой, быстро приняла душ — и через полчаса уже была готова к новым свершениям. Надо же как-то наверстывать упущенное. Или нет. Все-таки на верхней ступеньке лестницы, ведущей в мой подвал, далеко не каждый день стояла непричесанная девица в розовой куртке, а именно эту картину я застала. Девица как будто не решалась приблизиться. Она вздрогнула, когда я отперла дверь, отошла в сторонку и дождалась, пока я к ней поднимусь. — Лэйси, — вдруг обратилась она ко мне, хотя я точно видела ее впервые в жизни. — Можно вас на минутку? Я хочу кое-что рассказать насчет вчерашнего убийства. 15 — Простите, мы знакомы? Девушке было немного за двадцать, и смотреть на нее — поверьте, я вынуждена это сказать — было весьма неприятно. Крашеные черные волосы, смазанные каким-то сомнительным жирным гелем, густой слой румян на подбородке, призванный скрыть россыпь прыщей. В левом ухе я насчитала шесть сережек-гвоздиков. Правого уха у нее не было. Шрамы от ожога, тянувшиеся по желвакам, справа выглядели особенно страшно. — Меня зовут Эмма Бостон, — сказала она. По голосу ее можно было бы принять за пожилого курильщика. — Я занимаюсь этим убийством. И у меня для вас есть информация. Давайте зайдем внутрь. — В каком смысле — занимаетесь? Я попыталась припомнить, видела ли ее в Льюисхэме или хотя бы в Саусварке. Глаза Бостон закрывали гигантские затемненные очки. Возможно, глаза тоже были повреждены. — Вы ее нашли, — сказала она. — И она была еще жива, так? Нет, эта женщина явно не работала в полиции. — Я задам вам еще вопрос, а потом попрошу уйти. Итак: что вы тут делаете? Бостон хотела было ответить, но вместо этого хрипло закашлялась. — Она вам что-нибудь говорила перед смертью? — наконец выдавила она сквозь кашель. — Ее уже опознали? Ну, теперь все более-менее ясно. — Вы журналистка? Она плотно сжала губы. Привыкла, должно быть, к уклончивым ответам. — Послушайте, нам обеим нужно выполнять свою работу. Мне кажется, мы могли бы друг другу помочь. — Она огляделась по сторонам. — Где мы можем поговорить? У меня действительно есть важная информация. — Следствие ведет детектив-инспектор Таллок, — сказала я. — Она работает в льюисхэмском отделении. — Хорошо. Но мне в руки попало письмо убийцы, и, учитывая, что он обращается к вам по имени, я решила, что вам может быть интересно. Видать, ошиблась. Она оттолкнула меня плечом и зашагала в сторону Вондсворт-роуд. Точно же соврала. Хотя… Я догнала ее в десяти метрах от поворота. — Простите, — сказала я, — тяжелый был день. Губы Бостон расплылись в подобии улыбки. Она покосилась на паб на углу. — Угостите чем-нибудь? В субботний вечер посетителей, разумеется, хватало, но мы смогли уединиться в пивном саду, у самой стенки. Бостон закурила. Я ждала, потягивая диетическую колу. Она снова закашлялась и поймала мой взгляд на пачку сигарет. — Да, не надо бы мне курить, — сказала она. — Но легким все равно уже хана, так что какая разница… — Простите, — сказала я. Все, конечно, относительно. Жизнь у меня, прямо скажем, не сахар, но я хотя бы не выгляжу, как эта женщина. — Разговор у нас, сами понимаете, не для печати, — сказала она, делая глубокую затяжку. — Я не буду вас цитировать, ничего такого. — Я понимаю, — сказала я, хотя лично знала нескольких полицейских, лишившихся работы и репутации после разговоров «не для печати». Блокнота у Эммы Бостон не было; возможно, где-то был запрятан диктофон. Ее потрепанная холщовая сумка лежала рядом со мной. — Но у меня сложилось впечатление, что вы на данный момент знаете больше, чем я. Я не занимаюсь этим расследованием. — Но это вы ее обнаружили? Я кивнула. — Она вам что-нибудь сказала? — Вы говорили, у вас есть какое-то письмо. — Главное было не сболтнуть лишнего из жалости. — Письмо, в котором упомянуто мое имя. Если вы пытались таким образом меня сюда завлечь, то я немедленно ухожу. Она достала из сумки тонкую прозрачную папку с листом бумаги внутри. — Никто, кроме меня, к нему не прикасался. Я-то не знала, что это такое. Только тогда поняла, когда распечатала конверт. Потом, конечно, сразу вложила в папку. Я же правильно поступила? — Она как будто искала одобрения с моей стороны. — Письмо пришло по почте? — Нет. Мне его подсунули под дверь вчера ночью. Утром обнаружила. — Можно взглянуть? Под пластиком оказался лист бежевой бумаги, стандартной писчей. Сложен пополам — один раз вертикально, два раза горизонтально. Заметные сгибы. Аккуратный, разборчивый почерк. Красные чернила. Что-то знакомое… И знакомое в нехорошем смысле. Я быстро прочла его, но уже на середине в щеках начало покалывать. Уважаемая мисс Бостон! Ходят слухи, что Дерзкий Джеки вернулся. Вот смеху-то! Это правда? Если да, то у полиции, надеюсь, хватит мозгов. Надеюсь, они уже идут по следу. Спросите у детектива-констебля Флинт: эта женщина визжала? Времени отрезать ей уши не было, но забавы ведь только начинаются. С уважением, Ваш (не)друг. Надеюсь, настоящее красное вам понравится. Я вернула письмо владелице. — Какой-то вздор. Неудачная шутка. Бостон склонила голову, как будто присматривалась ко мне сквозь затемненные очки. — Думаете? А вы, между прочим, побледнели. Я отметила про себя, что впредь эту Бостон не стоит недооценивать. — Я тоже так поначалу подумала. Но потом узнала, что вы таки были на месте преступления. Эта информация мало кому доступна. Я пыталась не подавать виду, но меня и впрямь беспокоило то, что мое имя известно людям, с которыми я не знакома. Но еще больше — гораздо больше! — меня беспокоило то, что это письмо я уже где-то видела. — Ну, если вы узнали, то, наверное, не так уж это и сложно. — Я тянула время. — Мы прослушиваем полицейские частоты, — сказала она с вызовом. — Мой парень записал вчерашние переговоры. Такая аппаратура есть далеко не у всех. А вот что меня по-настоящему смутило, так это упоминание Дерзкого Джеки. Я снова взяла письмо в руку и перечитала первые строки: «Уважаемая мисс Бостон! Ходят слухи, что Дерзкий Джеки вернулся. Вот смеху-то!» — А кто это такой? И в этот момент произошли сразу два события: во-первых, мой сотовый пикнул, известив о новом сообщении, а во-вторых, я вспомнила, кто это такой. — Вбейте в «Гугле», — сказала Бостон. — Найдете тысячи ссылок. Дерзкий Джеки — это одно из прозвищ… — …Джека-потрошителя, — закончила я за нее. — Он так себя называл, да? Подписывал так письма, которые слал в полицию. — И в газеты, — дополнила Бостон. Я поняла, что слишком пристально на нее смотрю, и достала из сумочки телефон. Писал Пит Стеннинг: они с ребятами шли в какой-то бар в Пекэме, не хочу ли я присоединиться? Наверное, две встречи со мной за одни сутки погрузили его в ностальгию. Может, он даже забыл, что я еще ни разу не согласилась сходить с ним куда-нибудь выпить. — Я мало знаю о Джеке-потрошителе, — зачем-то соврала я. — Он, кажется, проституток убивал, да? — Да. Многих, прямо скажем, убил. Если вкратце, то он перерезал им глотки и вспарывал брюшные полости. Совсем как той женщине, которую убили в пятницу вечером. Первое убийство он совершил тридцать первого августа тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года, женщину звали Полли Николс. Первое, но не последнее. Думаю, вы имеете дело с имитатором. — Можно оставить его себе? — спросила я, указывая на письмо. — А что вы расскажете мне взамен? Я покачала головой. — Тогда нельзя. Протягивая письмо, я заметила, что рука у меня дрожит. — Я постараюсь прояснить этот вопрос. Сегодня же. И если не возникнет возражений, устрою вам встречу с инспектором Таллок. Пусть она решает, что рассказывать, а что утаивать. Но мой вам совет: если вы не будете ничего публиковать до того, как побеседуете с ней, инспектор, скорее всего, охотнее поддержит беседу. Бостон аккуратно вложила письмо обратно в папку. — Или мы с ней встречаемся завтра же, — сказала она, — или я публикую статью. — У вас есть сканер? — Дождавшись кивка, я записала свой рабочий электронный адрес. Оставалось лишь надеяться, что письма будут автоматически перенаправляться в Льюисхэм. — Отсканируйте и пришлите мне копию. И никому не давайте притрагиваться к оригиналу. Как я могу с вами завтра связаться? Бостон оставила свои координаты. Я допила колу и вышла из паба. Возвращаясь домой, я возвращалась на несколько десятков лет назад. 16 Моя спальня в подростковые годы была совершенно не похожа на ту комнату, в которой я сплю сейчас, скромно убранную и полупустую. В той спальне всюду возвышались башни из книг. Книгами были забиты все полки, они, покачиваясь, а иногда и падая, громоздились на всех шкафах и лежали грудами даже под кроватью. В основном детективы и триллеры. В основном базирующиеся на реальных событиях. Если бы меня взяли на телевизионный конкурс «Самый умный», я бы выбрала категорию «Преступления против личности». С моего прихода не прошло и трех минут, а воздух уже прогрелся и стены, казалось, сблизились на несколько дюймов. Мне срочно нужно было подышать свежим воздухом. Выйдя на улицу, я подошла к веткам жасмина, перекинувшимся через стену из соседнего сада. Вдохнула мягкий, сладкий запах, как будто надеялась, что он внесет ясность в мысли и вернет меня из прошлого в настоящее. Не сработало. Я невольно переместилась на двенадцать, а то и все четырнадцать лет назад, на урок истории. И вот я уже сижу за партой, изнывая от скуки, малюю какие-то каракули в тетрадке и перешептываюсь с соседкой… Я помню, как учительница буравила меня подслеповатым взглядом. Она всегда меня побаивалась, эта училка, но иногда у нее возникало непреодолимое желание взглянуть своему страху в глаза. — А кто твоя любимая историческая личность? — спросила она меня. Я, как обычно, слушала вполуха — я до сих пор владею этим навыком, — пока одноклассники перечисляли стандартных Оливера Кромвеля, Леонардо да Винчи, Елизавету Первую и Эйнштейна. — Джек-потрошитель, — не моргнув глазом ответила я. Класс разразился хохотом. Растерянно заморгав, учительница собралась с духом и попросила меня обосновать ответ. Я и обосновала. Поведала им о надменном, глубоко несчастном Лондоне викторианской эпохи и о том, как один убийца в корне изменил наше понимание зла, таящегося в человеческой душе. Поведала о страхе, который расползался по Ист-Энду, как густой туман, и о людях, которые ликовали от беспомощности полиции. А еще я поделилась собственной теорией насчет Джека. Мне казалось, что даже сто лет спустя убийца — или его призрак — по-прежнему смеялся над нами. Я напрочь позабыла об этом и вспомнила только сейчас. Я действительно не помнила, что когда-то считала Джека-потрошителя своей любимой исторической личностью. А теперь письмо, подписанное одним из его псевдонимов, связало меня с убийством, совершенным в пятницу вечером. 17 Зайдя в бар «Конская голова», я сразу увидела Стеннинга и его приятелей из ОБОТП возле игрового автомата. Одного я даже узнала — Тома Барретта, констебля, с которым мы несколько часов кряду смотрели записи с камер слежения. Стеннинг заметил меня и подскочил, едва не опрокинув столик со стаканами. — Флинт, черт тебя дери! Что ты с собою сделала? Господи, подумаешь… Ну, распустила волосы, подкрасилась немного, надела джинсы и футболку по размеру. Почти ничего, в общем-то, не сделала, но я еще в подростковые годы уяснила, насколько тонка грань между женщиной, которую никто не замечает, и женщиной, которую не заметить нельзя. В большинстве случаев, особенно на работе, я предпочитала оставаться невидимкой: мешковатая одежда, полное отсутствие макияжа, массивные очки, несмотря на нормальное зрение, и зачесанные назад волосы. Говорю я только по делу, слов на ветер не бросаю, и до того, как меня невольно затянуло в это расследование, большинство сотрудников Саусварка, думаю, и не догадывались о моем существовании. По вечерам же я становлюсь совсем другой. В иных обстоятельствах я бы не стала специально встречаться с коллегами. Да что там специально — я бы попыталась отделаться от них, попадись они мне случайно. Но в тот вечер я уже прихорошилась, готовясь выйти в свет, а после разговора с Эммой и всей этой непонятной ерунды насчет Джека-потрошителя сидеть дома не было никакой возможности. — Ты только из Чизика, да? — спросила я, когда мы уселись за стойкой. — Это таки оказалась Джеральдина Джонс? — Официальное опознание пока не провели. — А если неофициально? — Если неофициально, то в доме висят фотографии. Это она. Домработница говорит, что последний раз видела миссис Джонс в пятницу утром. Решила, что та, видимо, передумала и поехала играть в гольф с мистером Джонсом и их старшим сыном. Они на выходные уехали куда-то под Бат. Вернулись уже, наверное… Инспектор Таллок осталась их дожидаться. — А потом поведет на опознание. Стеннинг кивнул. — А что она делала в таком районе, по-прежнему неизвестно? Не успела я договорить, как в паб вплыла знакомая высокая фигура. Черт возьми! — Дом обыскали, как и положено. От домработницы проку особого не было: она нервничала при полицейских, тем более в таком количестве. Вроде бы ничего интересного не нашли. Никаких, знаешь, пакетов с кокаином в сливном бачке. На первый взгляд, самая заурядная лондонская семья, верхушка среднего класса. Он страховик на руководящей должности, она подрабатывала в картинной галерее. Двое сыновей, один — врач, в интернатуре, другой — еще студент. — И где же он сейчас, этот студент? — Путешествует. Должен вернуться через пару дней, как раз к началу занятий. Джосбери шел в нашу сторону, мать его растак! — Привет, Флинт, — сказал он, остановившись рядом со мной, хотя никакой необходимости стоять так близко не было. — Что будем пить? Прошло уже два часа, а я до сих пор и словом не обмолвилась о встрече с Эммой Бостон. С одной стороны, я понимала, что обязана это сделать. С другой, среди присутствующих старшим по званию был Джосбери, а мне вовсе не хотелось при нем вдаваться в причудливые и прекрасные теории о серийных убийцах девятнадцатого века. Во всяком случае, пока факты не подтвердятся. Если он не отмахнется от меня сразу же, то понадобятся подробности, которыми я пока не располагала. Я как раз собиралась с силами, чтобы хоть что-то из себя выдавить, когда он вдруг отошел в сторону поговорить с Таллок по телефону. Вскоре после этого компания разбилась на отдельные мелкие группки. И что самое ужасное, все остальные, похоже, считали его благодетелем уровня мистера Уорбертона, изобретшего хлеборезку. Просто подарок всему человечеству, а не мужик. Почти весь вечер он развлекал коллег рассказами о своей работе под прикрытием. — В общем, сижу я в «воронке», — говорил он, — с целой толпой футбольных фанатов, вижу, валяется на полу мегафон. Беру, значит, и начинаю орать прямо в окно. А они мне: «Перестань, у нас из-за тебя проблемы будут». Все дружно рассмеялись. Поймав на себе взгляд Джосбери, я вымученно улыбнулась. Опять эти укоры совести… В конце концов, речь идет об убийстве, а я располагаю важной информацией. И не делюсь ею со следователем. Когда Стеннинг, напросившийся мне в провожатые, наконец уехал, я опрометью кинулась вниз по лестнице, на ходу проверяя, не притаился ли кто под лестницей. Аккуратно застеленная кровать, которую я увидела, едва открыла дверь, манила со страшной силой, но с этим придется подождать. Вместо того чтобы завалиться спать, я опустила жалюзи, открыла ноутбук и ввела «убийства Джек-потрошитель» в поисковик. …и снова стала девочкой-подростком, и в памяти всплыли все подробности убийств, потрясших Уайтчэпел в конце девятнадцатого века. В 1888, через год после золотого юбилея королевы Виктории, маньяк, который позже войдет в историю как Джек-потрошитель, вышел на охоту на улицы Уайтчэпел и Спитлфилдс. Его добычей становились те, кто не мог себя защитить, — пользуясь вежливой викторианской терминологией, назовем их «несчастливицами». Если же пользоваться какой-нибудь другой терминологией — например, терминологией самого Джека, — придется назвать этих женщин шлюхами. Эти женщины — немолодые, спившиеся, бездомные, — продавали свое тело незнакомцам по нескольку раз за ночь, чтобы купить стакан джина. Всего в Уайтчэпел произошло одиннадцать убийств, с апреля 1888 года по февраль 1891. Последние месяцы 1888 года, когда погибло больше всего проституток, стали впоследствии известны как «Кошмарная осень». Когда-то я могла вспомнить имена всех жертв и даты смерти, вспомнить, какие именно они получили ранения и где были обнаружены трупы. В десять минут второго, много лет спустя, я закрыла глаза и поняла, что помню это до сих пор. Теперь, оценивая события с точки зрения взрослой женщины и профессионального полицейского, я понимала, что Джек намного опередил свое время. В девятнадцатом веке убийца, выбиравший жертвы наобум и лишавший их жизни без видимого мотива, был еще в диковинку. Полиция пребывала в растерянности. Но в одном моя подростковая реакция на эти преступления осталась неизменной: меня по-прежнему ужасала и озадачивала способность Джека возникать из ниоткуда и затем бесследно исчезать. Он почти всегда убивал неподалеку от меблированных комнат, набитых постояльцами, или главных улиц города. Он был невидим и двигался беззвучно. А потом убийства прекратились — так же внезапно, как начались. Джек словно сквозь землю провалился, оставив по себе одну из самых жгучих криминальных загадок в истории. И я не могла не задуматься о связи между кровавой резней, которая шокировала викторианский Лондон, и убийством, свидетелем которого едва не стала каких-то двадцать четыре часа назад. Слава богу, проследить эту связь мне пока не удавалось. Джеральдина Джонс, супруга состоятельного человека, приличная, семейная женщина, сотрудница какой-то галереи, была прямой противоположностью жертвам Джека. Те женщины гибли случайно, оказавшись в неправильном месте в неправильное время. Джеральдину же однозначно что-то привело в этот неблагополучный район. К тому же Кеннингтон находится довольно далеко от Уайтчэпел. Да, Джонс погибла от тех же ранений, что и многие жертвы Потрошителя, но тридцать первое августа даже не было годовщиной первого убийства. Полли Николс, убитая в тот день, стала уже третьей. Первую женщину, по имени Эмма Смит, он убил еще в апреле 1888 года, а вторую, Марту Табрам, — седьмого августа. Но что-то не давало мне покоя. Что-то неясное, неуловимое. Полная решимости, я проверила, не происходили ли в Лондоне убийства в первой половине апреля и августа. С домашнего компьютера доступ к полицейской базе данных был закрыт, и я углубилась в чтение новостных сайтов. И ничего там не нашла. Перестрелка пятого августа, но пострадавший, девятнадцатилетний гренадец, выжил и находился в больнице. В начале апреля вообще никаких убийств. Тупик. Почему же тогда мне не спалось? Даже схожий способ еще ничего не означал, ведь Джек-потрошитель развивал и менял свою методику. Нет, никакого маньяка-имитатора не существует. Письмо, которое получила Эмма Бостон, — всего лишь глупый розыгрыш. Не исключено, что она сама провернула этот трюк, чтобы подобраться поближе к расследованию. Я с таким когда-то сталкивалась. Распечатав пару страниц с краткой информацией, которой можно будет поделиться завтра на планерке, я закрыла ноутбук и еще раз проверила, заперта ли входная дверь. Мне впервые в жизни пришло в голову, что стоит, наверное, установить более надежный замок. Раньше меня мой замок вполне устраивал… Я взяла распечатки и собралась уже положить их в сумку, чтобы утром не забыть, но тут мое внимание привлек один заголовок. Одно-единственное слово, из-за которого я застыла как вкопанная. «Каноническая». Мало кто верил, что Джек-потрошитель совершил все одиннадцать убийств. Споры не утихали до сих пор. По мнению большинства экспертов, Эмму Смит убил кто-то другой. Марту Табрам, возможно, таки он, но лично я придерживалась обратного мнения. Слишком уж нетипичными были ее многочисленные колющие ранения, нанесенные чем-то вроде солдатского штыка. Но насчет Полли Николс, третьей жертвы, убитой в последний августовский день 1888 года, сомнений не было ни у кого. Она была первой из «канонической пятерки» Потрошителя. Часы на прикроватной тумбочке напомнили мне, что уже три ночи. Повторюсь: в Лондоне никогда не бывает тихо. Однако сейчас в городе царило абсолютное безмолвие. Машины не шуршали шинами, соседи сверху не галдели и не топали. Я не слышала даже собственного дыхания. Тридцать первого августа — в тот день, когда убили Джеральдину Джонс, — все желающие могли отпраздновать годовщину первого преступления, несомненно совершенного Джеком. Я сверилась со своими записями. Нанеся Джеральдине точно такие же ранения, от которых некогда скончалась Полли Николс, убийца буквально растворился в воздухе. Похоже, мне придется разбудить Таллок и Джосбери — возможно, даже одним телефонным звонком. Если я им поначалу не приглянулась, то теперь-то они точно влюбятся в меня по уши. 18 Воскресенье, 2 сентября — Почему ты раньше молчала? — спросил Джосбери час спустя. Было уже почти четыре утра, он стоял за столом Таллок и через ее плечо рассматривал письмо, которое Эмма, как и обещала, отсканировала и прислала мне на рабочий адрес. — Хотела удостовериться, — ответила я, хотя понимала, насколько неубедительно звучит такое оправдание. — Проверить факты. — Пускай и неубедительно, но уж точно лучше, чем «не хотела выставить себя идиоткой». Таллок, похоже, с трудом подавила зевок. — Оригинал видела? Я кивнула. — Письмо написано красным? Пожалуйста, скажи, что оно в надежном месте. — Эмма мне его не дала, но, думаю, она за ним присмотрит. Письмо хранится в пластиковой папке, конверт она не выбросила. И, насколько я помню, да, письмо написано красными чернилами. — Вот это пятнышко в нижнем углу на чернила не похоже, — сказал Джосбери. — Так какого хрена ты молчала, когда мы встретились в пабе? — Марк, держи себя в руках, — со вздохом попросила Таллок. — Ты сам прекрасно знаешь, сколько психопатов успело позвонить в дежурную часть с вечера пятницы. — Она снова перевела взгляд на меня. — Я о Джеке-потрошителе ничего не знаю. Как, ты говоришь, называют эти пять убийств? — Каноническая пятерка. — Что это значит? Какое-то церковное словечко. — Значит, что они вписываются в общую схему. Если совсем по-простому, — ответил Джосбери. — Я все равно не… — с непонимающим видом начала Таллок, но я ее перебила. — Никто толком не знает, почему их так прозвали. Просто сложилась такая традиция среди профессиональных «потрошителеведов» — они сами так представляются. Пять убийств, совершенных с августа по декабрь, — это каноническая пятерка. Джосбери удивленно вскинул бровь. Правый глаз у него по-прежнему был розовым от полопавшихся сосудов. — Откуда ты так много знаешь о Джеке-потрошителе? Я не спешила сознаваться, что Джек-потрошитель является моей любимой исторической личностью: интуиция подсказывала, что меня поймут превратно. — Я же говорила, что интересуюсь знаменитыми преступниками. И всегда интересовалась. Разве это не распространенное хобби среди полицейских? — И первую из этой канонической пятерки звали Полли, так? Ты в этом уверена? — спросила Таллок. — По документам ее звали Мэри Энн, но все обращались к ней «Полли». Таллок покосилась на Джосбери. Тот, выдержав ее взгляд, лишь пожал плечами. — Что? — растерянно спросила я. Но Таллок, жестом велев мне помолчать, взяла трубку и набрала внутренний номер. — Сделай распечатку всех звонков, поступавших в дежурку с пятницы, — приказала она кому-то. — И пусть кто-нибудь посчитает, сколько раз в этих звонках упоминается Джек-потрошитель. Да, все правильно: Джек-потрошитель. Немедленно. Она положила трубку и снова посмотрела на меня. Когда она уже готова была что-то сказать, вмешался Джосбери. — Потрошитель ведь рассылал письма, я ничего не путаю? Дразнил ими полицию. — В то время приходило много писем, и не только в полицию, но и в газеты. И даже рядовым гражданам. Считается, что это все подделки, написанные кем-то другим. — Я как-то смотрел фильм об этом… К одному письму, насколько я помню, прилагалась часть тела. — Джосбери отошел к окну и оперся на подоконник. — Правда, в этом фильме Потрошителем оказался внук королевы Виктории.[1 - По всей вероятности, имеется в виду фильм «Из ада» (From Hell) 2001 года выпуска. Режиссерами выступили братья Альберт и Аллен Хьюз, в главной роли снялся Джонни Депп. (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)] — Да, кто-то действительно прислал человеческую почку предводителю одной из добровольных дружин. И обратный адрес был указан как «из ада». У одной жертвы и в самом деле вырезали почку, но в то время еще не было технических возможностей проверить, ее ли орган лежал в конверте. — У Джеральдины Джонс все органы на месте, — заметила Таллок. — У убийцы Джеральдины Джонс не было времени на сувениры, — резонно возразил Джосбери. — Благодаря констеблю Флинт. Думаю, нам стоит взглянуть на эти письма. Давай, Флинт, ты же теперь наш штатный потрошителевед — найди нам сайт. Рыться в Интернете, когда Таллок и Джосбери стоят над душой, конечно, непросто, но после парочки фальстартов я все-таки справилась и откопала сайт, целиком посвященный многочисленным письмам Джека-потрошителя. В «шапке» разъяснялось все то, о чем я уже рассказала Таллок и Джосбери: что большинство писем, подписанных именем Потрошителя, скорее всего, были сфабрикованы либо журналистами, которые гнались за сенсацией, либо бездельниками, которым припекло поглумиться над полицией. Настоящими, если верить авторам сайта, могли быть только три послания. Первое начинается с печально известного обращения «Уважаемый босс…». Главное агентство новостей получило его 27 сентября 1888 года, и в нем впервые звучал псевдоним «Джек-потрошитель». Второе — это открытка с похожим почерком; в нем описываются подробности, которые якобы мог знать только сам убийца. Третье — это письмо «из ада», пришедшее вместе с человеческой почкой. Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда я раскрывала одно из них на весь экран. Лицо у Таллок, ответившей на звонок, вмиг помрачнело. Она пробормотала «спасибо» и повесила трубку. — Шестеро человек сообщили, что дата совпадает с одним из убийств Потрошителя, — сказала она. — Иди сюда, — позвал ее Джосбери. — Ты должна это увидеть. Он убрал мою руку с мышки и увеличил картинку. Это было письмо от 27 сентября 1888 года, написанное изящным каллиграфическим почерком, — то самое, адресованное боссу из Главного агентства новостей. Мы прочли его вместе, причем Джосбери еле слышно проговаривал слова вслух. Где-то на середине к горлу подкатила тошнота. Уважаемый босс! Ходят слухи, что полиция меня почти что поймала, что осталось совсем чуть-чуть. Я смеюсь, когда они строят из себя умников и говорят, будто напали на след. Шутка про кожаный фартук — это вообще живот надорвать можно. Я охочусь на шлюх и буду потрошить их, пока меня не поймают. Последний раз вообще был замечательный. Дамочка даже не успела повизжать. Как они теперь меня поймают? Я люблю свою работу и хочу продолжать. Вы еще услышите обо мне и моих забавах. Я с прошлого раза сберег немножко настоящего красного в бутылке из-под имбирного пива, чтобы написать это письмо, но оно загустело и стало как клей, таким не попишешь. Надеюсь, хватит и красных чернил. Ха-ха. В следующий раз я отрежу дамочке уши и пришлю их в полицию просто так, чтобы весело было. Приберегите это письмо, пока я не наделаю еще каких-то дел, а потом уже обнародуйте. Нож у меня такой красивый, такой острый. Скорей бы уже за работу. Удачи. Искренне ваш, Джек-потрошитель Вы уж не обижайтесь за псевдоним. Марк Джосбери взял розовый маркер и начал выделять похожие слова и выражения в письме Эммы Бостон. «Ходят слухи», «вот смеху-то», «хватит мозгов», «идут по следу», «дамочка», «визжала», «отрезать уши», «забавы», «настоящее красное». Двадцать два слова совпадали точь-в-точь. Закончив сверку, Джосбери обвел имя Эммы Бостон, написанное с ошибкой: «Уважаемая мисс Босстон». — Господи… — только и смогла сказать Таллок. — Этот подонок прислал нам то самое письмо, — сказал Джосбери на случай, если кто-то этого еще не понял. Судя по выражению лица Таллок и по боли у меня в челюсти, которая обычно предвещала рвоту, мы обе входили в число понятливых. — У тебя есть ее адрес? — спросила Таллок. Я выудила из сумки бумажку с координатами репортерши. Таллок направилась к выходу. — Дана, тебе необязательно самой туда идти! — крикнул Джосбери ей вдогонку, но Таллок уже исчезла в проходе, сказав напоследок: — Не спускай с нее глаз. 19 Мы несколько секунд помолчали. Джосбери стоял прямо у меня за спиной, я даже дыхание его слышала. Чтобы выбраться отсюда, придется перепрыгнуть через стол и помчаться сломя голову. Или же развернуться и посмотреть ему в лицо. Когда он заговорил, я, кажется, уже готовилась к осуществлению первого плана. — Будь я начальником, тебя уже отстранили бы от расследования. Может, если я перестану двигаться и говорить, он через какое-то время устанет и уйдет сам. — Вчера в восемь вечера у тебя уже было на руках это письмо, — продолжал он. — Ты еще три часа провела в компании офицеров, ведущих это дело. Сейчас уже четыре утра — стало быть, мы потеряли восемь часов. Ты же должна понимать, что это очень много времени. Он был ко мне несправедлив. Громкие убийства всегда привлекают городских сумасшедших. Полицию атакуют анонимками и странными звонками. Все люди, которым не хватает внимания, считают своим долгом изложить какую-нибудь идиотскую теорию заговора. Чтобы проверить каждую из этих теорий, не хватит никаких ресурсов. Мы сами должны отделять зерна от плевел. Иногда мы ошибаемся. Я даже подозревала, что Эмма сама написала это письмо, чтобы развязать мне язык. И вполне возможно, что так оно и было. Она могла скопировать оригинал «Уважаемого босса». Я, в общем-то, на это и надеялась. А мне нужно было убраться отсюда, не расплескав последних капель собственного достоинства. И я развернулась к нему лицом. Загар, видимо, уже начал сходить с лица Марка Джосбери. А может, он просто устал. Шрам вокруг глаза, во всяком случае, стал еще темнее. Рукава его голубой хлопчатобумажной рубашки были подвернуты, и я смогла рассмотреть золотистые волоски на запястьях. — Почему вас заинтересовало имя Полли? — спросила я не подумав. — Я же видела. Он покачал головой. Так и не побрился. Щетина у него, как и у большинства англичан, представляла собой смешение темных, светлых и рыжих волосков. Попадались даже седые. — Ну уж нет, игры в одни ворота я не допущу, — сказала я. — Вы не можете говорить, что я непричастна к этому расследованию, а потом отчитывать меня за запоздалую реакцию. Если б я знала, что имя Полли как-то связано с убийством, я бы связалась с вами раньше. Хотя тогда, конечно, лишилась бы удовольствия вытащить вас с Таллок из постели. На лицо его набежала смутная тень — возможно, гнева, но скорее все-таки удивления. — Закрой дверь. Внезапно разнервничавшись, я исполнила приказ и застыла спиной к косяку. — Джеральдину Джонс убили самым обычным кухонным ножом, который можно купить в любом магазине. Мы сейчас пытаемся разузнать, где именно его купили, но такие расходятся сотнями в неделю, так что шансы у нас невелики. Я кивнула, хотя не понимала пока, к чему он клонит. — Особенность у этого ножа была всего одна: пять букв, выгравированных на лезвии, вдоль острия, всего в сантиметре от ручки. И эти пять букв складываются в имя. — Полли. Он наклонил голову. — Если хоть кому-нибудь проговоришься, задушу голыми руками. За следующий час я успела столько раз прикусить себе язык, что во рту чувствовался вкус крови. Джосбери решил, что в отсутствие Таллок мы должны узнать о Джеке-потрошителе как можно больше, и назначил меня главным исследователем. Мы сидели в диспетчерской, одна стена которой была уже очищена для новой информации. Я должна была подготовить досье по каждому из убийств, особое внимание уделив заключениям патологоанатомов. Должна признать, что и он помогал всем, чем мог. Например, раздобыл гигантскую карту улиц Уайтчэпел и прикрепил флажки в одиннадцати точках, где были совершены убийства. Каноническую пятерку он обозначил красными, остальные — желтыми. Затем распечатал из Интернета фотографии жертв, сделанные посмертно, и развесил на стене. Так я впервые за много лет увидела Полли Николс. Сорокапятилетнюю проститутку щуплого телосложения, невысокую, неопрятную, болезненного вида. Трудно было найти двух других женщин, столь же непохожих, как она и Джеральдина Джонс. Когда я спросила, зачем нужна эта карта, если Джонс убили на другом конце города, Джосбери пояснил, что хочет сделать презентацию со всеми убийствами Потрошителя для опергруппы. Члены которой постепенно стягивались в отделение, по мере того как ночь сдавала позиции и солнце лениво ползло все выше и выше. Новости о качественном прорыве в следствии распространились довольно быстро, и скоро в диспетчерской яблоку негде было упасть. Посмертные фотографии, которыми украсил комнату Джосбери, стали настоящим хитом. Таллок и детектив-сержант Нил Андерсон пришли, когда я уже наполовину составила подборку из свидетельств очевидцев (на удивление немногочисленных, учитывая плотность населения в Уайтчэпел девятнадцатого века). — Ну и уродина! — пробормотал Андерсон, не успев даже налить себе кофе. — Если бы я позавтракал, вы бы все сейчас узнали чем. Сам сержант Андерсон, справедливости ради скажем, тоже был не фотомодель: редеющие рыжие волосы, обвислый подбородок, да и абонемент в спортзал ему бы не помешал. Я быстро опустила глаза, встретившись с ним взглядом. — Письмо, которое получила журналистка-внештатница Эмма Бостон, уже передано на экспертизу, — сказала Таллок, обращаясь к коллегам. — Они пообещали поторопиться. Мы с Нилом продуктивно пообщались с мисс Бостон, но ничего нового она нам не рассказала. Письмо пришло вчера рано утром, точнее пока сказать не можем. Вместе со своим парнем Бостон прослушала записи наших пятничных разговоров и поняла, что детектив-констебль Флинт напрямую связана с этим убийством. Каким-то образом выведав ее адрес по своим каналам, Бостон пришла к ней вчера вечером. — Она еще тут? — спросила я. Таллок кивнула. — Не хочу ее отпускать, пока мы не перевернем ее квартиру вверх дном. Она, видимо, от такой идеи не в восторге, но меня это, честно говоря, не волнует. Сержант с добродушной физиономией, которую я запомнила по вчерашним посиделкам в пабе, рассматривал художества Джосбери на стенах. Если я ничего не путаю, звали сержанта Джордж. — Значит, — сказал он, — версия с Потрошителем у нас теперь рабочая? Это же просто дата, и все. — Может, я неясно выразилась, — сказала Таллок голосом, которым можно было соскребать краску с металлических поверхностей. — Пока мы не получили заключение экспертов, вам запрещено даже про себя произносить имя Джека-потрошителя. Мы должны узнать как можно больше о его преступлениях. — Вот и отлично, — вклинился Джосбери. — Потому что детектив-констебль Флинт начала готовиться к презентации еще затемно. Давай, Флинт, дерзай. — Я еще не готова, — со смятением в голосе промямлила я. — Мы это учтем. В этот момент я поняла, насколько силен бывает соблазн воткнуть нож человеку в живот. — Рассказывай что знаешь, Лэйси, — попросила Таллок. — Мы тебя не торопим. Все взгляды были устремлены на меня. Все, обратной дороги нет. К тому же это может помочь мне вырасти хотя бы в глазах Таллок. Я сделала глубокий вдох, подошла к откидному табло и рассказала своим коллегам о самом знаменитом убийце в истории человечества. 20 — Джек-потрошитель был реальным человеком, — начала я, — но со временем превратился в миф. Поэтому так трудно рассказывать его историю: сначала нужно отделить факты от выдумки. Таллок выдвинула стул из-за стола, Джосбери встал у нее за спиной. В этот момент я осознала, что так и не успела переодеться после вчерашнего выхода в свет. И все сотрудники ОБОТП увидели мой наряд. Вот тебе и девочка-скромница! — Преступления были совершены сто с лишним лет назад, — продолжала я, — и с тех пор привлекли к себе внимание тысяч людей по всему миру. Даже тогда факты искажались — зачастую прессой, изредка самими полицейскими, — и ошибки повторялись до тех пор, пока не становились фактами. Заскрипели стулья, присутствующие рассаживались. Свыше двадцати офицеров, все как один старше по званию, слушали мой доклад. — Все эти годы люди писали книги на основе ошибочных сведений, и ошибки кочевали из поколения в поколение. Высокие полицейские чины, работавшие над этим делом, выходили на пенсию и писали мемуары, а чтобы повысить тиражи, присовокупляли свои личные теории насчет личности Джека. И теории эти зачастую расходились с мнениями рядовых оперативников. Таллок сделала пометку у себя в блокноте. — Однажды перевранные факты обрастали все новыми и новыми домыслами. Этим убийствам посвящены тысячи сайтов, десятки книг и фильмов — как игровых, так и документальных. Туристы ходят на экскурсии по Уайтчэпел, смотрят на места преступлений и слушают чьи-то версии случившегося. — Я ходил на такую экскурсию, — отозвался с заднего ряда Том Барретт. — Одна моя бывшая любила такие штуки. А мне хотелось скорее зайти в паб. Я улыбнулась в знак благодарности: мне очень нужно было перевести дыхание. Все сидели, навострив уши. Джек завораживал даже их, людей, казалось бы, привыкших иметь дело с убийствами и прочими проявлениями насилия ежедневно. — Поэтому, чтобы более-менее точно проанализировать данные, придется отказаться от всех косвенных источников и углубиться в оригинальные документы: отчеты констеблей и патологоанатомов, подшивки рапортов, показания очевидцев, фотографии. Документов этих сохранилось немного, зато они все правдивы. Согласны? — Абсолютно, — сказала Таллок, и еще несколько человек одобрительно кивнули. Слегка приободренная этим, я продолжила: — С тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года по начало восемьдесят девятого в Уайтчэпел произошло девять убийств. — Я развернулась к усеянной флажками карте. — Еще два — через несколько месяцев. Все жертвы были проститутками, в основном средних лет и сложной судьбы. Это были некрасивые, больные женщины — и самые при этом уязвимые, так как общество давно махнуло на них рукой. Из всех присутствовавших на меня не смотрел только сержант Андерсон — откинувшись на спинку стула, он таращился на стену. Но все-таки слушал: его выдавала полная неподвижность. — Проанализировав раны, обнаруженные на телах жертв, эксперты сходятся во мнении, что только пять убийств из одиннадцати были со стопроцентной вероятностью совершены одним и тем же человеком. И первое из них произошло тридцать первого августа восемьдесят восьмого года. Я сделала паузу. Кондиционер работал на полную, и в горле начало першить. — Продолжай, Лэйси, — сказала Таллок с нетерпением в голосе. Джосбери отошел куда-то, где я не могла его видеть. — Тело Мэри Энн Николс, которую все называли Полли, было обнаружено в 3.40 ночи в темном переулке, известном как Бакс-роу. Скорее всего, нашли ее еще живой, но до приезда врача она не дотянула. При осмотре были найдены два глубоких пореза на горле, поразивших не только сонную артерию, но и мягкие ткани до самых позвонков. Орудие убийства врач описал как «твердолезвенный нож», довольно острый. Удары были нанесены с большой силой. Схожие разрезы были обнаружены в брюшной области. — Я сглотнула слюну. — Доктор счел, что убийца обладал кое-какими познаниями в анатомии, поскольку целился в жизненно важные органы. Этот незначительный, на первый взгляд, комментарий породил целую теорию, согласно которой Джек-потрошитель работал хирургом. По заключению врача, убийство было совершено всего за четыре-пять минут. Многих явно удивила эта цифра. Джосбери вернулся в мое поле зрения со стаканом воды. Не глядя, он протянул стакан мне. — В описаниях преступлений Джека-потрошителя, — продолжила я, сделав пару глотков, — нередко встречается слово «бесследно». И это вполне справедливо. Полиция тщательно прочесала территорию, прилегающую к Бакс-роу, и ничего не обнаружила. Люди, спавшие в нескольких ярдах, ничего не слышали. Когда Полли нашли, она была еще жива, несмотря на тяжелейшие ранения, а значит, убийца совсем недавно был там. Но никто ничего не видел. — Страх как похоже на события этой пятницы, — заметил Стеннинг, сидевший за столом у окна. Все молчали. — С другой стороны, Кеннингтон находится очень далеко от Уайтчэпел, Джеральдина не была проституткой, и убили ее не поздней ночью, — сказал Марк Джосбери. — Давайте не будем спешить с выводами. Когда произошло следующее убийство, Флинт? — Погодите, — сказала Таллок. — Можно мне… В дверь постучали, и все, как по команде, повернули головы. Мужчину, стоявшего в проходе, я не узнала, но Таллок встала и кивнула ему. — Сделаем небольшой перерыв, — сказала она. — Спасибо, Лэйси. Вернувшись за рабочий стол, который мне выделили на время, я попыталась разузнать побольше об Эмме Бостон, но не нашла ее имени ни в одном онлайн-справочнике. Членом Союза журналистов она не являлась, и, сколько я ни перелопачивала архивы, ее статей не нашлось ни в одной общенациональной или хотя бы крупной региональной газете. О ней, впрочем, частенько упоминали в неофициальных — и анонимных — полицейских блогах. За свою недолгую журналистскую карьеру в столице Эмма Бостон успела насолить многим моим коллегам. В одном популярном полицейском блоге ее называли «болтливой сучкой, уродливой что снаружи, что внутри». Если верить автору, «на жизнь она зарабатывала ложью» и «готова была продать щенка своей бабушки за полтора фунта». Другой блогер подозревал, что она наркоманка, и рекомендовал как можно чаще совершать налеты на ее захолустное жилище. Стрелки часов подползали к полудню, когда Стеннинг заглянул в кабинет и объявил, что вся опергруппа собирается в паб неподалеку на поздний завтрак, он же ранний обед. Я отрицательно помотала головой, поскольку видела, как из здания выходил Джосбери — мое проклятие. Запасшись в кафетерии бутербродами, чипсами и водой, я отправилась в комнату для допросов. — Привет! — сказала я, распахнув дверь. — Мне еще долго тут торчать? За время, проведенное в полиции, Эмма Бостон, увы, ничуть не похорошела — напротив, сделалась бледнее, отчего прыщи на коже выступали еще явственней. Очков она так и не сняла, хотя солнечный свет в комнату не проникал. — Так надо, — сказала я, усаживаясь напротив и предлагая ей угоститься бутербродами. — Мы должны найти человека, который написал это письмо. Может, он наследил у тебя в квартире? — Письмо просунули через щель для почты. Наследить он мог только на пороге. Вы хотите доказать, что я сама его написала. Спорить было бесполезно. — Скорее нам нужно убедиться, что его написал кто-то другой. Тебя уже покормили? — Это не я его написала. — Я знаю, — сказала я и поймала себя на мысли, что действительно верю в это. — Но если письмо не подделка, тебе нужно быть очень осторожной. Человек, убивший Джеральдину Джонс, выбрал именно тебя. Он знает, где ты живешь. Мы обе задумались над этим на несколько секунд. — Поешь. — Да мне уже тут… Бостон, пожав плечами, придвинула поближе бутерброд с тунцом, внимательно его осмотрела и поморщилась от омерзения. — В кафетерии на выходных не самый богатый выбор, — попыталась оправдаться я. Дверь за спиной отворилась, и в проеме возник Джосбери с большущим пакетом «Prêt à Manger» под мышкой. Метнув в мою сторону многозначительный взгляд, длившийся не более наносекунды, он посмотрел на Эмму. Та наконец сняла очки и достойно встретила его взгляд. Глаза у нее были карие — и безумно красивые. — Неужели она пытается скормить вам эту гадость из кафетерия? Можете накатать на нее жалобу. Напомните, и я принесу бланк. — Он вывалил содержимое пакета на стол. — Курятина с авокадо под соусом песто. Последний забрал. Брезгливо взяв бутерброд с тунцом, он снова покосился на меня, а потом на Эмму, как будто говоря: «Ну что с нее возьмешь?» — Приятного аппетита, девушки, — сказал он и вышел из комнаты. После того как дверь захлопнулась, мы еще какое-то время прислушивались к шагам по коридору. Вот он остановился с кем-то поболтать — должно быть, с дежурным сержантом, — и собеседник громко рассмеялся. — Приятный парень, — сказала Эмма, откручивая крышку с бутылки свежего апельсинового сока. — В отличие от этих всех троглодитов… Ты уж не обижайся. Чтобы ответить ей, пришлось оторвать взгляд от двери. — Да я и не обижаюсь. — Он предлагал повесить камеру у меня над дверью. На случай, если этот человек вернется. Я уже собралась было снять целлофан со своего многострадального бутерброда, когда по коридору зацокали каблуки. Затем я услышала, как Гейл Майзон о чем-то вполголоса переговаривается с Джосбери. В следующую секунду она заглянула к нам. — Босс вызывает. Как она объяснила уже на лестнице, босс вызвал даже тех ребят, которые отлучились в паб. — Пятно на письме Эммы Бостон — это человеческая кровь. Я открыла дверь в конце коридора и выжидающе посмотрела на Майзон. Та кивнула. — Да. Кровь Джеральдины. 21 В свое излюбленное убежище — Камден — я попала к половине одиннадцатого, когда людей было еще немного, а музыка уже заглушала разговоры. Захватив бокал из бара, я вышла на веранду и пристроилась около статуи (разумеется, лошади), где смогла в полной мере пожалеть о своем опрометчивом решении. Всю вторую половину дня я, преимущественно тщетно, искала себе хоть какое-то занятие. Даже я, посторонний человек, ощущала перемену настроения в участке. Все поняли, что убийство Джеральдины Джонс могло быть лишь первым в долгой череде. Как выразился Джосбери, ворота теперь раздвинулись на ширину «всего гребаного футбольного поля». Под конец рабочего дня я заскочила в уборную. Поначалу там никого не было, но через минуту кто-то зашел в соседнюю кабинку. Нажав на слив, я вдруг услышала из-за перегородки вполне однозначный звук: женщину рвало. Я вымыла руки и подождала, пока она закончит. — Вы в порядке? — спросила я, когда звуки затихли. — Вам что-нибудь нужно? Я подождала еще пару секунд, но ответа не последовало. Я собралась уже уходить, как вдруг заметила на полу под дверью голубой пиджак. Хозяйка, вероятно, пыталась повесить его на крючок, но в спешке промахнулась. И хозяйкой точно была Таллок. Что ж, видимо, не только у меня сегодня нервы на пределе. И вот я решила поддаться внезапному импульсу и выйти в люди: целый вечер наедине с собственными мыслями свел бы меня с ума. Еще эта песня, которую никак не удавалось выбросить из головы — «Вот что я люблю»… Какая-то ерунда. Я много лет не думала об этой игре, но теперь дамба, возведенная в моей голове, дала течь, и воспоминания просачивались, как струйки воды. Я даже не помнила уже, что входило в мой список. Цветы, наверное. Книги. Пони, точно пони. Я любила всех животных из семейства лошадиных, даже ослов; может, поэтому меня из раза в раз тянул к себе торговый центр «Камден Стейблз». Но пони — такие милые, коренастые, игривые — всегда оставались моими фаворитами. Если я уйду прямо сейчас, то могу еще успеть на метро. — Куда вы исчезли в пятницу вечером? Я обернулась на голос. Русоволосый мужчина, с которым я планировала познакомиться в прошлый раз, теперь был одет по-воскресному просто: джинсы и белая рубашка с короткими рукавами. На плечи он набросил толстовку с эмблемой какого-то колледжа. Повседневный стиль шел ему гораздо больше, чем деловой. Я опустила глаза. Туфли явно влетели ему в копеечку. — Вы убежали, как будто за вами гнались фурии, — продолжил он, не дождавшись ответа. Вблизи он оказался еще симпатичнее, но и чуть постарше. Обручального кольца не носит. Далеко за тридцать. Живет, скорее всего, один в собственной квартире. — Плиту забыла выключить. Он улыбнулся. — Взрыва не произошло? Я тоже улыбнулась. — Пока нет. Уехала я от него в начале третьего, сославшись на ранний подъем. Он тоже встал, предложил вызвать такси, но я сказала, что меня заберут: дескать, позвонила уже кое-кому, пока он дремал. Кажется, он хотел, чтобы я осталась. Случайный секс с прекрасной незнакомкой, никаких обязательств, никаких осложнений. Разве не об этом мечтают мужчины? Именно это я и предлагала им, давно перестав удивляться, насколько это просто — напроситься в гости к человеку, который видит меня впервые. Что меня по-прежнему удивляло, так это их просьбы оставить телефон. Обычно я переставляла пару цифр местами, и где-то на другом конце Лондона какая-нибудь счастливая в браке мать четверых детей, возможно, принимала звонки от моих разгоряченных поклонников. Когда дверь затворилась и его шаги наконец смолкли, я еще какое-то время постояла на крыльце, вдыхая прохладный ночной воздух в ожидании машины. Мои первые сексуальные опыты были жестокими. Обычное, в общем-то, дело, но несколько лет назад я поняла, что у женщин в моем положении все-таки есть выбор. Чаще всего, пережив нечто подобное, они начинают бояться близости любого рода, а когда им наконец встречается приличный парень, хватаются за него руками и ногами и попадают в абсолютную зависимость. Некоторые и вовсе прекращают отношения с противоположным полом и, извините за каламбур, берут бразды правления в свои руки. Но есть и такие, которые пересиливают себя и становятся полноправными хозяйками своей судьбы. Такси подъехало через две минуты. Этот водитель не первый год возил меня под утро домой. Он уже здоровался со мной, как с давней подругой. Да, я понимаю, что мой образ жизни сопряжен с некоторым риском, не дура все-таки. Но со временем я научилась довольно неплохо разбираться в мужиках. А в тех редких случаях, когда ошибаюсь, я всегда могу за себя постоять. Полицейские ведь поддерживают себя в хорошей форме и умеют решать конфликтные ситуации. На худой конец, я всегда могу достать удостоверение и пригрозить мерзавцу ночевкой в ближайшем отделении. Учитывая мое прошлое, я, как ни странно, ничуть не боюсь мужской агрессии. У меня и своей хватает — в качестве противовеса. Доехав до своего дома, я вышла из такси, расплатилась и пожелала водителю спокойной ночи. Наконец-то я сумела по-настоящему устать. А значит, наконец-то сумею уснуть. Я начала спускаться по лестнице. Так и не переобувшись во что-нибудь поудобнее, я шла на высоких каблуках и, когда чья-то рука вцепилась мне в волосы, сразу потеряла равновесие. Опоры я не нашла, пространства для маневров тоже не было — и, преодолев последние две ступеньки, я скрылась в темноте, увлекаемая неведомой силой. Сила, которой я не могла противостоять, тащила меня до тех пор, пока я не уткнулась лицом в древесную обшивку собственной двери. Твердый холодный предмет, в котором я быстро опознала нож, прижался к шее. — Видишь, как все просто, — шепнул кто-то мне на ухо. — Джеральдина Джонс ничего и не почувствовала. 22 Сила, давившая на меня, внезапно отстранилась. Я чуть не упала, но успела ухватиться за дверную коробку. Сделала глубокий вдох, обернулась… Марк Джосбери качал головой, как будто я представляла собой препятствие у него на пути — досадное, конечно, но малозначительное. В правой руке он держал ключи от машины: они-то и прижимались к моему горлу. — Ты что, рехнулся?! — крикнула я. Вопрос мой, наверное, услышали на другом конце улицы. — Как ты смеешь меня лапать?! Да я на тебя в суд подам… — Да ну? И расскажешь Таллок, как поехала трахаться не пойми с кем, когда она приказала тебе ехать домой, запереться на все замки и лечь спать? Соседи сверху должны были проснуться с минуты на минуту. — Какого хрена ты за мной следишь, жалкий, мерзкий… — Потому что по городу разгуливает мужчина, которого возбуждают вспоротые женские животы, вот какого хрена. — Джосбери подошел чуть ближе и снизил голос на полтона. — В пятницу вы с ним разминулись, но, если ты еще не догадалась, он знает, как тебя зовут и где ты живешь. — Это не дает тебе права… — Заткнись! — перебил он. — Вообще-то женщины в такой ситуации должны обделываться от страха. Ты почему не боишься? — Понятия не имею, о чем… Джосбери стоял уже так близко, что я чувствовала тепло его дыхания у себя на лице. — Флинт, даю тебе последний шанс объясниться добровольно. — Он уже не кричал, но в голосе все равно слышалась ярость. — Если ты что-то скрываешь насчет пятничного убийства, рекомендую тебе сознаться во всем незамедлительно. «Капельки дождя и розы». Голубые глаза, глядящие прямо на меня. — В противном случае, — продолжал он, — я тобой полы буду драить. Глубокий вдох. Последняя попытка расхрабриться. — Иди в жопу! — процедила я сквозь зубы. На какое-то мгновение мне показалось, что сейчас Джосбери меня ударит, такое у него сделалось лицо. Но он быстро взял себя в руки и перевел дыхание. Покачал головой. Вряд ли на меня когда-нибудь смотрели с таким нескрываемым презрением. — Будь моя воля, я бы давно на тебя плюнул. От тебя, Флинт, одни неприятности. Но Дане ты почему-то понравилась, а у нее сейчас и без тебя проблем по уши. Поэтому я тебя предупреждаю. Исключительно ради нее. Или изливай душу, или я ее из тебя вытрясу на хрен. И я ему легко поверила. — Ты переходишь все границы, — заявила я. Он подошел еще ближе. Видала я таких мужиков: считают, что могут запугать женщину своими габаритами. — Ты сотрудница лондонской полиции. Не стоит об этом забывать. И я очень надеюсь, что в Камден ты ездишь просто развеяться. Если же нет, я об этом узнаю, даже не сомневайся. Смотри мне. Он успел подняться на несколько ступенек, когда я пришла в себя. Нельзя было допустить, чтобы он занялся мной вплотную. Я окликнула его уже на середине лестницы. — Инспектор Джосбери. Он наверняка расслышал перемену в моем голосе. Плечи его шевельнулись — это он сделал еще один глубокий вдох. — Я езжу в Камден за сексом, — сказала я. Полушепотом, но он все равно услышал. Я сбросила с плеч жакет, и Джосбери проследил взглядом короткую траекторию его падения. Я осталась в одном платье — без рукавов, на тонких бретелях. — Парня у меня нет, да он мне и не нужен, — продолжала я. Джосбери не шелохнулся. В свете фонаря его кожа приобрела золотистый оттенок. — Но иногда я, так сказать, не справляюсь в одиночку. Сжав ключи в правой руке, он сделал шаг вперед. Он спускался обратно. Ко мне. Что я натворила? Я на это не рассчитывала, я не была готова, как я вообще не осознала раньше, что боюсь Марка Джосбери? Я пятилась до тех пор, пока не ощутила голой спиной холод каменной кладки. Джосбери увидел, что я напугана, и остановился. Смерил меня долгим взглядом из-под полуопущенных век. Потом развернулся, поднялся по лестнице и исчез. После того как машина, ревя, унеслась прочь, я еще долго стояла на месте, даже не потрудившись поднять оброненный жакет. И только когда перестала понимать, от чего дрожу: от злости, страха или просто замерзла, — я наконец зашла в квартиру. 23 27 октября, за 11 лет до описываемых событий Она крадется босиком по лестничному пролету, застеленному ковром. Останавливается у двери в ванную, прижимается к ней ухом. — Кэти, — зовет она так тихо, что едва слышит собственный голос. — Ты там? За дверью тишина. Она видит, как ее дыхание капельками оседает на холодной краске, и осторожно постукивает одним пальцем. — Кэти, ты в порядке? Она слышит шум воды, слышит, как кольцо, на котором висят полотенца, звякает о настенный кафель. — Кэти, — снова говорит она. — Тут больше никого нет. Впусти меня. Но Кэти не отвечает. Она дергает за ручку. Ручка поддается, но только не дверь. Заперто. Прождав еще пару секунд, она отступает и возвращается в спальню. Там по-прежнему горит свет. Увидев на ковре окровавленную одежду, она снова разворачивается. — Кэти! — Теперь она стучит громче. Внизу включен телевизор, ее никто не услышит. — Кэти, у тебя опять идет кровь? — Ответа нет. — Кэти, это не шутки. Они же предупреждали, что такое может случиться. Если ты занесла инфекцию, надо сходить к врачу. Кэти, пожалуйста, впусти меня! Она ждет, и ждет, и ждет. Часть 2 Энни Немыслимый страх объял сегодня Лондон.      Газета «Стар», 8 сентября 1888 г. 24 Пятница, 7 сентября — Детектив-инспектор Таллок, вы уверены, что сегодня не произойдет нового убийства? — Я ни в чем не могу быть уверена, — ответила Таллок тем рассудительным тоном, которого мы все уже побаивались. — Но я повторяю третий раз за десять минут: на данном этапе нет никаких оснований полагать, что инцидент, имевший место тридцать первого августа, сегодня повторится. Находились мы на пресс-конференции в Новом Скотланд-Ярде. Таллок сидела спереди, рядом со старшим суперинтендантом Рэймондом Пуллером, возглавлявшим полицию Саусварка, и своим непосредственным начальником — детективом-суперинтендантом Дэвидом Уивером, возглавлявшим убойный отдел. Им уже пришлось признать, что серьезных подвижек в деле об убийстве Джеральдины Джонс пока не наблюдалось. Многочасовой обыск жилищного комплекса Брендон-Эстейт и бесконечные разговоры с друзьями и родными Джеральдины ни к чему, по сути, не привели. Пит Стеннинг даже сводил домработницу Джонсов в бар, надеясь застать ее врасплох, но безрезультатно. Все данные скрупулезно ввели в общую базу. Результат — нулевой. — Инспектор Таллок, вы ощущаете в себе готовность возглавить настолько масштабное расследование? — раздался чей-то голос. — Учитывая прошлогодние события… Мужчины на кафедре переглянулись, и старший суперинтендант поднялся со стула. — Спасибо, дамы и господа, — сказал он. — Информацию касательно нашего расследования мы будем выдавать по мере необходимости. Таллок и Уивер тоже встали, пропуская начальника. Полицейские, сидевшие сзади, устремились к выходу, прежде чем журналисты успели накинуться на них с расспросами. С тех пор как Эмма Бостон опубликовала свою статью об убийце, имитирующем почерк Джека-потрошителя, нас непрерывно изводили СМИ. За три дня этой лихорадкой заразились и рядовые граждане: скажем, число желающих сходить на экскурсию по Уайтчэпел возросло в четыре раза. Таллок даже пригласили на программу «Доброе утро, Британия» обсудить возобновление «джекомании». Она ответила отказом. За что я все-таки могла сказать Эмме спасибо, так это за то, что в газете меня именовали «молодой следователь, пожелавший остаться неизвестным». Когда мы вернулись в Льюисхэм, солнце уже клонилось к закату. На пресс-конференцию мы со Стеннингом и Андерсоном ездили в одной машине. Подъезжая к участку с заднего хода, я краем глаза увидела, как Марк Джосбери пристраивает свой зеленый «ауди» на стоянке. Он на пресс-конференцию не ходил. За те четыре дня, что прошли с нашей последней встречи, мы ни разу не общались и практически не виделись. Мы пропустили серебристый «мерседес», который остановился прямо за Джосбери; Таллок вышла, не говоря ни слова, обняла его и уронила голову ему на плечо. Заподозрив, что это зрелище не предназначено для посторонних глаз, я развернулась, нырнула в длинный коридор и практически побежала к лестнице. Наверху я столкнулась с молодой полячкой, работавшей в кафетерии. Она несла полный поднос грязной посуды. — Куда прешь? — рявкнула я, перекрикивая звон бьющихся чашек и блюдец. Девушка, с округлившимися от ужаса глазами, опустилась на колени. — О боже, простите… Я села рядом с ней. На душе стало крайне паршиво. — Это я виновата, слишком быстро шла. Давайте я… Пока мы с ней сгребали осколки, опергруппа в полном составе собралась в диспетчерской. — Спасибо, что пришла, Флинт, — сказала Таллок. Она словно уменьшилась, зачахла за время пресс-конференции. Должно быть, сказывалось и напряжение последних дней. — Ладно, — продолжала она, пока я умащивалась в последнем ряду. — Кто знает, сколько сотрудников выделено на дополнительный патруль сегодня вечером? — Да всех констеблей, которых нашли, тех и позвали, — откликнулся Андерсон. — Главы отделов скоро приедут, отчитаются. Мы сосредоточимся на Брендон-Эстейт и окрестностях. Все камеры слежения работают, за ними будут наблюдать специальные люди. — А что в Уайтчэпел? — спросила Таллок. — Мобилизовались, как смогли, — ответил сержант. — Но у них и головняка побольше: по местам боевой славы Потрошителя уже ходят толпы идиотов. — В Уайтчэпел он убивать не станет, — сказал Стеннинг. — Понимает же, что там полно народу. — Мы еще не знаем, станет ли он убивать в принципе. За спиной у меня послышалось какое-то движение: это прибывали главы всевозможных отделов полиции. Таллок поблагодарила их за то, что пришли, и велела мне начинать доклад. Поскольку к официальному расследованию меня не подпускали, все эти дни я освежала в памяти свои познания о Джеке-потрошителе. Из интернет-магазина срочной доставкой пришли все книги по теме, которые еще не успели раскупить. Я уже и сама могла бы водить туристов по Уайтчэпел, а пока что коллеги готовились выслушать мой рассказ о втором убийстве из канонической пятерки. — Энни Чэпман было около сорока пяти лет. Невысокая, полная, беззубая. Марк Джосбери, сидевший в заднем ряду, изучал свои ботинки, но все остальные переводили взгляд с меня на посмертную, сильно увеличенную фотографию Энни. Лицо у нее было некрасивое, опухшее, в рамке темных кудрей. Мне даже в конспект заглядывать было незачем. Я по памяти восстановила последнюю ночь Энни Чэпман. По памяти описала убийцу, который беззвучно отнял у нее жизнь и скрылся в неизвестном направлении. За все время моего выступления Джосбери поднимал глаза дважды — смотрел на меня и через секунду отводил взгляд. Когда я сказала, что последний раз ее видели живой в полшестого утра, несколько человек покосились на часы. До половины шестого утра оставалось неполных десять часов. — А правда, что Потрошитель был королевских кровей? — спросил кто-то сзади. Мы с Таллок переглянулись. Она кивнула мне: отвечай. — Речь, судя по всему, идет о принце Альберте Викторе, — сказала я. — Он был внуком королевы Виктории, прямым престолонаследником. На этот счет существуют две теории. Согласно первой, он потерял рассудок вследствие сифилиса и совершил несколько бесчеловечных убийств в Ист-Энде. Эта теория не выдерживает никакой критики, так как все места пребывания королевских особ являлись достоянием общественности. Он не мог собственноручно никого убить. — А вторая? — подсказала Таллок. Похоже, пора было закругляться. — Вторая включает в себя масонский заговор. Принц Альберт якобы тайком женился на молодой католичке, и у них родилась дочь. Женщину засадили в сумасшедший дом, но кормилица, Мэри Келли, убежала с ребенком, спряталась где-то в Ист-Энде и поделилась своей историей с проститутками, которые решили сообща шантажировать правительство. Тогдашний премьер-министр был «вольным каменщиком». Он позвал своих дружков-масонов, и те, по легенде, начали заманивать женщин в королевскую карету и убивать их по масонским ритуалам. — Такое и впрямь могло быть? — спросил сержант, которого я не знала по имени. — Вряд ли. Во-первых, трупы женщин никто не передвигал: это доказывает обилие крови на месте преступления и отсутствие оной поблизости. Во-вторых, убийства не производят впечатления четко спланированных: они явно были совершены в приступе ярости, человеком, который не мог с собой совладать. — Ладно. — Таллок встала, поглядывая на наручные часы. — Спасибо, Лэйси, но перебирать подозреваемых можно всю ночь, а толку от этого никакого. За работу, ребята. Комната вмиг опустела. И над каждым офицером, выходившим из здания, я видела нависшую тучу. Все ждали чего-то дурного, а ожидание порой страшнее самой катастрофы. — Ищете что-то конкретное? — поинтересовался оператор. Слившись с толпой из убойного отдела, я под шумок улизнула в родной Саусварк, а точнее, в ту комнату, откуда велось наблюдение за всеми камерами района. Здесь тридцать экранов двадцать четыре часа в сутки вещают в прямом эфире. Операторы могут в любой момент укрупнить изображение и рассмотреть мельчайшие детали. Если объектив наведен на людей, сидящих на террасе возле паба, можно увидеть, как посверкивает лед у них в бокалах. — Инспектор Таллок попросила меня посидеть тут, — соврала я. — На случай, если я что-нибудь вспомню. Кого-то из наших видно? Операторы начали переключать экраны, и мы вскоре заметили несколько своих коллег. Кто-то сидел в машине на углу, кто-то прохаживался мимо пабов и магазинов. Машина Марка Джосбери стояла в двухстах ярдах от места преступления. Дверца со стороны водителя открылась, он вышел, выпустил сержанта Андерсона. Провожая их взглядом, я в сотый раз задумалась об угрозах Джосбери. Интересно, он действительно станет копаться в моем прошлом? Голубой силуэт на экране повыше перехватил мое внимание. Дана Таллок шла по площади возле Саусваркского собора. Если Джосбери заинтересуется моей персоной лишь поверхностно, то без труда узнает, что я пришла в полицию в двадцать шесть лет, три с лишним года назад, после непродолжительного пребывания в резерве ВВС. Что оценки я получала хорошие, училась на юридическом в свободное от работы время, а на курсы меня приняли с первой же попытки. Если он получит доступ к моему личному делу — маловероятно, но вдруг, — то выяснит, что я изучала юриспруденцию в университете Ланкастера, но бросила на втором курсе. В пятнадцать лет меня поймали на улице с недокуренным косяком в кармане, но ограничились выговором, а через год я угодила в больницу, перебрав «фэнтези» в ночном клубе. Когда меня выписывали, то сделали второе предупреждение. Таллок скрылась в дверях собора. Я встала, поблагодарила обоих операторов и вышла из комнаты. А если Джосбери поднатужится, то узнает и следующее: родилась я в Шропшире, отца не знала, воспитывали нас с братом бабушка и дедушка, а иной раз, когда наша несовершеннолетняя мать-наркоманка не справлялась с родительскими обязанностями, нас отправляли и в приют. После того как бабушка с дедушкой умерли, у меня начались проблемы с наркотиками, и я несколько лет бродяжничала и жила где придется. Возможно, ему будет небезынтересен и тот факт, что брат мой живет в Канаде и мы с ним уже несколько лет не разговаривали. Вот, кажется, и все. Надеюсь, что все. 25 В соборе уже готовились к закрытию. Пожилой дьячок, растопырив пальцы, показал обе кисти, прежде чем улыбнуться и пустить меня внутрь: мне дали десять минут. Таллок сидела прямо перед алтарем, уставившись невидящим взглядом в громадный витраж по центру. Мои шаги она, должно быть, услышала, но оставалась неподвижной, как иконы на стенах. Я хотела было уйти, но передумала и тихо окликнула: — Мэм… Она вздрогнула, будто ее разбудили. — Что ты здесь делаешь? Хороший вопрос. — Извините. Я просто увидела, как вы вошли, и… — Я замолчала, так как и сама не знала, зачем пошла следом. — И тебе стало интересно, почему я торчу в церкви, а не патрулирую улицы? — Она снова отвернулась к витражу. — Громкий вышел бы заголовок, правда? «Следователь молится, пока маньяк наносит новый удар». Я не смогла ответить: слишком уж ее слова походили на мои мысли. — Ты опоздала к вечерне, — сказала она немного погодя. — Да я не то чтобы воцерковленная. — Я тоже раньше не была. А сейчас все готова отдать, лишь бы убедиться, что там, наверху, кто-то таки есть. Что все это не просто так. Я об этом никогда не задумывалась и не хотела начинать сейчас. Таллок привстала и отодвинулась, не оставляя мне выбора. Пришлось присесть рядом. И ждать. — Я знаю, что это ты была в туалете пару дней назад, — тихо сказала она. — Простите, я не хотела лезть не в свои дела. Ответа не последовало. Я легонько покачала носком подушечку для коленопреклонения, висевшую на крючке. — Я подумала, может, вы съели что-то… И замолчала. На самом-то деле ни о чем таком я не подумала, а эту женщину на мякине не проведешь. — Да что бы я ни ела, результат один и тот же. Я не могу есть, Лэйси. Я отвела взгляд. С моей фигурой в общество по борьбе с ожирением и на порог бы не пустили, но по сравнению с Таллок я казалась толстухой. — У меня еще в школе началось расстройство питания. Я думала, что уже прошло, но не тут-то было. Я сблевываю все, что глотаю. Живу на одном обезжиренном молоке, апельсиновом соке и витаминах. Я еще раз ткнула ногой подушечку. Зря я вообще потащилась в эту комнату с экранами… Таллок посмотрела на качавшуюся подушечку, потом снова на витраж. — Знаешь, зачем я сюда пришла? — спросила она. — Чтобы составить текст прошения о переводе. Прошение о переводе означало добровольное отстранение от расследования. Прошение о передислокации означало конец карьеры в органах. — Пока что неплохо получается, — продолжила она как ни в чем не бывало, словно мы обсуждали вчерашние сериалы. — Скромно, но без пресмыкательства. В таком, знаешь, слегка извиняющемся тоне, иначе нельзя. Мне нечего было на это сказать. — Все друзья — прямо скажем, немногочисленные, — умоляли меня отказаться от этого повышения. Нужно было ехать домой. Мне такое не под силу. К тому же в ноге проснулся настоящий нервный тик. Если я не встану и не уйду сию же минуту, бедная подушечка для коленопреклонения в любой момент может улететь к чертовой матери. — Мне говорили, что я не готова. Что нужно повременить. — Она посмотрела на меня. — Но скажи, Лэйси, разве часто подворачивается такой шанс? Следующего пришлось бы ждать лет пять. — Она снова отвернулась и тяжело вздохнула. — И мне казалось, что Лондон — это так далеко… — От Шотландии? — рискнула я. Голова Таллок непроизвольно, по-змеиному дернулась в мою сторону, но тут же развернулась обратно к витражу. — А что ты знаешь о Шотландии? — Ничего, — честно сказала я. — Ну, почти ничего. Знаю только, что у вас там было какое-то громкое дело. Таллок молчала. — Не только громкое, но и страшное. Очень страшное. Не все шрамы затягиваются. Когда я снова на нее посмотрела, она уже зажмурилась и тянула рукава пиджака, словно норовила спрятать запястья. Почувствовав на себе мой взгляд, она открыла глаза. — Я так рассудила: ну что уж такого ужасного может случиться в южном Лондоне? Какая-нибудь мелкая поножовщина. Домашняя ссора с мордобоем. С этим я бы справилась. А вот к такому оказалась не готова. — Ничего такого пока не случилось, — поправила я. В голосе у меня уверенности было куда больше, чем в душе. — Такое еще не произошло. Одно убийство, только и всего. На сей раз она не отвернулась. По ее переносице и щекам, что нетипично для женщин с ее цветом кожи, были рассыпаны мелкие веснушки. По проходу, мимо массивных арок светлого камня, расставленных вдоль нефа, уже брел дьячок, которого я встретила у входа. Таллок не сводила с меня глаз. — Полицейских, искавших Джека-потрошителя, буквально распяли. И с тех пор их репутация нисколько не улучшилась. Чарльзу Уоррену даже пришлось уйти в отставку. Я своей отставки ждать не намерена. Понимаешь, Лэйси, я не смогу жить с пятью трупами на совести. Просто не смогу. Что ж, ее можно было понять. Те несколько часов, когда я считала, что виновна в смерти Джеральдины Джонс, были не самыми приятными в моей жизни. Я также понимала: если убийства будут продолжаться, а преступника не поймают, Таллок возьмет всю ответственность на себя. — Можно задать вам вопрос? Если уж она, будучи старше по званию, доверилась мне, то почему бы и мне не высказаться на этот счет? Она едва заметно пожала плечами. Я расценила этот жест как утвердительный ответ. — Сколько вы пока что допустили ошибок? Между ее бровями идеальной формы пролегла морщина. — Я не… — Если бы была возможность начать расследование заново, что бы вы изменили? Она затрясла головой, давая понять, что не согласна на такие правила игры. — Если бы расследованием занимался более опытный человек, не отягощенный проблемами личного плана, что бы он сделал иначе? Мы обе смотрели на алтарь, над которым тянулся двойной ряд статуй. Еще выше изгибались дугами три окна в витражах. — Вы все сделали правильно, — сказала я. — Никому и в голову не придет вас в чем-то упрекать. А что будет дальше — этого уж нам знать не дано. На вашем месте я бы подождала еще хоть сутки. Таллок уперлась локтями в колени и положила голову в ковш ладоней. — Как ты думаешь, почему я тебе об этом рассказала? Да черт тебя разберет! — Наверное, я просто попалась под руку. — Я сделала это, чтобы мне пришлось уйти. Рассказав тебе о своих планах, я как будто уже осуществила их. Теперь я не могу вести это дело. Потому что хотя бы один человек в моей команде знает, как я себя чувствую. — Значит, нам повезло, что я не из вашей команды. — Я откинулась на спинку скамьи, прекрасно понимая, что веду себя развязно. — Вы же сами не раз это подчеркивали. Она, кажется, хихикнула. Или всхлипнула. Сложно было понять. — Ты напоминаешь мне одного человека. — Это хорошо или плохо? Дьячок прохаживался поблизости от нас и, поймав мой взгляд, указал пальцем на левое запястье. — Извините, нам пора закрываться. Мы встали почти одновременно и прошлись до противоположного конца здания. В пустом соборе шаги буквально грохотали. — В общем-то, хорошо. Это была моя близкая подруга. Но она была девушка, скажем так, неусидчивая. Вечно куда-то встревала. И не понимала, что если будешь высовываться, то рано или поздно тебе попадет. У тебя, видимо, та же проблема. Она не ошиблась: кто-то должен был раз и навсегда отучить меня высовываться. — Кстати, — сказала Таллок, когда мы уже вышли на улицу, в вечерний полумрак. — Что там у тебя с Марком? Я опустила глаза. — Вы имеете в виду инспектора Джосбери? — спросила я, чуть помедлив. — Кого же еще? — со смешком ответила она. — Вы с ним разговаривали? — Ну, я… Мне кажется, мы с ним не поладили. Вы уж извините. Она ничего не сказала, но я боковым зрением заметила улыбку у нее на лице. — А вы с ним давно знакомы? — Теперь уже слишком поздно было вспоминать, что мне совсем не хотелось слушать об их отношениях. — Мы вместе учились в полицейской академии. Я хотела изменить мир к лучшему. Марк хотел побольше выходных, чтобы играть в регби. — Она снова улыбнулась. — Примерно через годик регби накрылось медным тазом, а запасного плана у него не нашлось. Мы остановились на перекрестке, дожидаясь зеленого света. Я не собиралась скорбеть о загубленной спортивной карьере Джосбери. Как по мне, он делал большие успехи на поприще скотства. — Какое-то время мы с ним были близки. Я даже крестная его сына. Потом я рассталась с парнем, с которым очень долго встречалась, а он как раз разводился с женой… В общем, мы пришли друг другу на выручку. Светофор мигнул, и мы перешли дорогу. — Последние года два мы почти не виделись, — продолжала Таллок. — Он пропал из поля зрения, внедрившись в банду наркоторговцев, а я жила в Шотландии. Наверное, я наверстываю упущенное. Никого ближе у меня сейчас нет. Мы как раз дошли до отделения. — А эти россказни о том, что ему попросту скучно, вот он и околачивается поблизости, — это же неправда, да? Таллок улыбнулась сдержанной, слегка надменной улыбкой женщины, которая знает, что ее любят. — Конечно. Это он меня так оберегает. Пожелав мне спокойной ночи и добраться домой без приключений, она зашла в здание. А я, усаживаясь в машину, думала об одном: о том, что Таллок, пускай и одинокая, без родных и друзей, все-таки никогда не согласилась бы поменяться со мной местами. 26 Аманда Вестон никак не может унять дрожь. Это не озноб, нет, хотя ей, наверное, холодно: как ни крути, она раздета. Эти спазмы не имеют никакого отношения к перепадам температуры. Она не замерзла. Она боится. С потолка свисают большие разноцветные предметы; красная, синяя и желтая краска отслаивается от них чешуйками. Она вроде бы должна знать, что это такое, но скованный ужасом мозг отказывается обрабатывать нормальную информацию и воспринимает только телесные ощущения — зато в мельчайших подробностях. Грубо обтесанная скамейка, на которой она лежит, впивается в кожу, как тысяча крохотных хищных зверьков. Под правым глазом зудит так сильно, что хочется плакать. В довершение что-то определенно ползет по левой ноге. Но она ничего не может с этим поделать. Хотя все еще пытается. Руками, головой, ногами. Она вертится и дергается, пока не выбивается из сил. Последний рывок, всем телом, одним мощным движением, сейчас или никогда… Все бесполезно. Она неподвижна. Какой-то звук сзади. Кто-то возвращается. Чья-то рука касается ее лица. Внезапная боль — это пластырь сорван с губ, и холодный воздух обжигает воспаленную кожу. — Как дела? — шепчет кто-то ей на ухо. Аманда не знает, как ответить. Как повлиять на этого человека, как достучаться до него. В голову лезут одни банальности: «Зачем вы это делаете? Пожалуйста, не трогайте меня. Отпустите, я никому не скажу, честное слово». — Произошла какая-то ошибка, — наконец выбирает она. — Вы меня с кем-то спутали. Я ни в чем не виновата. Аманде кажется, что страшнее ей уже никогда не будет. В следующий миг она понимает, что заблуждалась. — Расскажи мне о себе, Аманда, — шепчет голос. — Расскажи о своих детях. О детях? В животе разливается холод. Не может быть! Эбигейл в школе. Ей бы позвонили, если бы она пропала. Когда она последний раз говорила с Дэниелом? Аманда всматривается в полумрак вокруг себя, как будто ожидает увидеть их рядом, тоже обездвиженных. Но никого нет. Только она — и этот голос, шепчущий на ухо. — Как их зовут? Я же пойму, если ты соврешь. И ты тоже сразу поймешь. Как зовут твою дочь? — Эб… Эбигейл. — Славное имя. А сына? Расскажи о нем. — Дэниел. — Ты ими, наверное, гордишься, да? Матери же готовы на все ради своих детей. Ты хорошая мать, Аманда? — Стараюсь быть хорошей. Я не понимаю. Почему… За одно мгновение холод сменяется жаром. Парит, как в сауне. Аманда смотрит, как человек в белом отходит к скамейке у противоположной стены, протягивает руку и включает CD-плейер. — Давай послушаем музыку. Очень люблю эту песню. Легкая, жизнерадостная, такая знакомая мелодия разлетается по комнате. Человек в белом снова подходит к ней. Эта песня знакома всем с детства. Как только начинаются слова, что-то ледяное медленно проскальзывает по животу, оставляя за собой след. В животе сначала покалывает, потом начинает печь. Аманда, кажется, слышит, как шипит ее горячая кровь, попадая на холодный воздух. 27 Суббота, 8 сентября На следующий день все выглядели уставшими, но все же полными оптимизма: пять тридцать утра прошло, и никаких сигналов не поступило. Я приехала в отделение довольно поздно и все равно оказалась одной из первых. Остальные подтянулись ближе к полудню, позевывая и моргая красными глазами. Таллок пока не было видно, и если она таки уволилась, то никто об этом еще не знал. За вторую половину дня Эмма Бостон прислала мне несколько сообщений, все на одну тему: нет ли новостей? Я отвечала на каждое — отрицательно, но вежливо. С тех пор как она выдвинула столь оригинальную версию резонансного убийства, ее ставки в мире журналистики резко пошли вверх. Она по-прежнему могла раструбить мое имя по всем газетам, а то и снабдить его фотографией. Дневная смена подошла к концу, но мы не спешили расходиться. Вздохнуть с облегчением можно будет лишь в полночь, когда закончится злосчастное восьмое сентября. Не раньше. Я бесцельно слонялась по диспетчерской, и никто меня оттуда не гнал. Коллеги начали заказывать себе ужины навынос. В двадцать минут десятого я собиралась совершить очередной поход к кофейному автомату, когда на пульт поступил звонок. Андерсон снял трубку и жестом велел всем замолчать, но успел закончить разговор, прежде чем в комнате выключили телевизор. — Пит, найди босса. Звонил какой-то парень из промзоны возле Мандела-Уэй. Он бьется в истерике и кричит что-то об изувеченном трупе. Я проводила последние машины взглядом, когда мой телефон снова пиликнул: очередное сообщение от Эммы. Встреча Форест-Хилл, бассейн. Важное инфо. Дж. Джонс. Она хочет встретиться со мной в бассейне? Я сверилась с часами. В полдесятого вечера? Мне не нужно было уточнять, где находится Форест-Хилл. Я и так прекрасно помнила: Дартмут-роуд, между Даличем и Кэтфордом. В юности я хорошо плавала, пускай ничего другого у меня, в общем-то, и не получалось. Старинный, в викторианском стиле бассейн в Форест-Хилл напоминал мне о тех бассейнах, куда я ходила в раннем детстве. Я плавала там до самого закрытия. Интересно, как туда попала Эмма? И при чем тут Джеральдина Джонс? Телефон Эммы не отвечал, хотя она только что мне написала. Я на секунду задумалась. Стоит ли колесить по Лондону в такое время? На экране вспыхнуло новое сообщение. И опять от Эммы. От него по спине пробежал холодок. Не звони. Просто езжай. Пожалуйста. Тут понадобится осторожность. Всю опергруппу только что вызвали — не исключено, что на новое место преступления, — а меня приглашает на другой конец города человек, каким-то образом однозначно связанный с убийцей. Я вызвала диспетчера и сообщила, куда еду и с кем намерена встретиться. Тот заверил меня, что передаст информацию первому же члену опергруппы, который сюда вернется. На выходе я столкнулась с Марком Джосбери. Он замер на лестнице, завидев меня, и собирался уже что-то сказать, когда за спиной у него вырос Андерсон. Я развернулась и опрометью кинулась прочь. Всю дорогу я не переставала твердить себе, что ничем не рискую. Что я буду совсем рядом. В случае чего… Минут через десять Таллок вызвала меня по рации и спросила, где я нахожусь. Я вкратце описала сложившуюся ситуацию. — Лэйси, я высылаю подкрепление. Не выходи из машины до их приезда. Поняла? — Да, но… — Не спорь со мной, Флинт! Это какой-то отвлекающий маневр. Там трупа нет. И мне не нравится, что ты едешь одна куда-то на другой конец города. Не ей одной. — Ладно, поняла. Доеду до бассейна и буду ждать. — Марк и Нил должны доехать первыми. Они были еще тут. Я припарковалась неподалеку от бассейна и огляделась по сторонам. Плотный поток машин. Хорошее освещение. Ничего особенного. Но и Эммы нигде не видно. Я достала мобильный. Новых сообщений не приходило, что странно. Если бы она была здесь, то искала бы мою машину взглядом и увидела, как я подъезжаю. И если она не подошла к моей машине, значит, что-то тут не так. С другой стороны, я доехала быстрее, чем рассчитывала. А она, наверное, еще в пути. Телефон подал сигнал. На этот раз абонент ограничился двумя словами: Спаси меня. 28 Я вышла из машины, но все равно никого не увидела. — Эмма! — хотела крикнуть я, но не смогла издать ни звука. Развернувшись спиной к улице (и ненавидя себя за эту оплошность), я достала из машины рацию. Спрятала ее в карман, крепко вцепилась в мобильный — и отважилась наконец сделать шаг в сторону. Мне всегда придут на помощь, к тому же я отойду совсем недалеко. Надо просто взглянуть. Я мелкими шажками продвигалась по улице, пока передо мной не выросло кирпичное здание причудливой архитектуры. Внутри таилось столько мрака… Я подошла к крыльцу. — Эмма! Я поднялась по ступеням, оглядываясь на каждом шагу и твердя себе, что до машины рукой подать. Я за считаные минуты смогу добежать до нее и закрыться на замок. Но убийце Джеральдины Джонс понадобились секунды, а не минуты. Дверь оказалась заперта. Куда все, черт побери, подевались? Вспомнив, что последнее сообщение от Эммы пришло несколько минут назад, я вернулась на улицу. Джеку-потрошителю понадобились секунды, а не минуты. Стоя у торца, я вспомнила, что на первый этаж здания вела старая пожарная лестница. Она никуда не исчезла. Чего там точно не было раньше, так это солнцезащитных очков, повисших за дужки на металлических перилах. Очки эти были очень похожи на Эммины. — Констебль Флинт вызывает диспетчерскую. Несколько секунд электрического потрескивания. И какого-то ровного гулкого звука, который я приняла за собственное сердцебиение. И только потом: — Диспетчерская. Говорите, констебль Флинт. — Констебль Флинт вызывает подкрепление. Срочно. Серьезные травмы, возможно, с летальным исходом. Я отошла от лестницы и посмотрела наверх. Одно разбитое окно, наполовину прикрытая дверь. Там кто-то был. Таллок не хотела отвечать за смерть еще одной женщины. Я, вообще-то, тоже. И вот — пожалуйста. Я переступала с первой ступеньки на вторую, а со второй на третью, и мои ноги тряслись той судорожной дрожью, которая возникает, если слишком долго позанимаешься на беговой дорожке. К пятой ступеньке я двигалась уже на автопилоте — уверенно вверх. Каждый шаг отзывался металлическим скрипом. Поднявшись наверх, я рискнула оторвать взгляд от здания и осмотреть улицу, раскинувшуюся внизу. Я этого Андерсона придушу. А Джосбери повалю на землю и попрыгаю у него на голове. Где их черти носят? Осознавая, насколько это опасно, я достала из кармана мобильный — выхода не было. Я позвонила Эмме, чей номер предварительно внесла в меню быстрого набора. Прижалась к разбитому окну, вслушалась. По дороге проносились машины. Где-то в небе шумел вертолет. И вдруг — долгожданная секунда тишины. И я услышала, как звонит телефон. Тихо, но ошибки быть не могло. Телефон Эммы находился где-то в этом здании. А потом звонок заглушил отчаянный вопль. Я успела войти, прежде чем он прекратился. Даже без отчаянных воплей в опустелых зданиях есть что-то жуткое. Неприятно находиться в школе, когда закончились уроки. Еще неприятнее — в магазине, когда разошлись покупатели. Это здание, в котором я не бывала столько лет, наотрез отказывалось расстаться с прошлым: всматриваясь во мрак, я будто слышала, как плещется и верещит детвора. Фантомные звуки подхватывало то особенное эхо, которое бывает лишь в больших помещениях с водой. Я готова была поклясться, что там до сих пор пахнет хлоркой. В окно заглядывал фонарь, заливая мягким оранжевым светом чью-то туфлю. Я на цыпочках подкралась поближе, нагнулась. Пыли на ней не было. Эта туфля пролежала здесь совсем недолго. Эту туфлю носила Эмма. Я в этом даже не сомневалась. Это же хлебные крошки, закричал мне голос разума. Это тропинка из хлебных крошек, как в страшных сказках. Он заманивает тебя. Голос разума одержал победу. Все, ухожу. И только вернувшись к двери, я услышала снаружи металлический скрип ступенек. Кто-то поднимался по пожарной лестнице. Нет, это не тропинка из хлебных крошек. Это западня. 29 Балансируя на грани истерики, я затравленно, по-мышиному озиралась. Когда-то эта комната, видимо, служила офисом. Там и сям в беспорядке теснились стулья и столы, по центру, разделяя офис пополам, тянулся ряд железных шкафчиков. Я одним молниеносным движением подскочила туда и спряталась в тени. Где-то продолжал пиликать телефон Эммы, но если я прекращу вызов, мой телефон тоже квакнет — и выдаст меня с потрохами. Сама того не заметив, я перестала дышать несколько секунд назад и только сейчас заставила себя выдохнуть. Под человеком, который сейчас поднимался сюда, лестница скрипела жалобнее, чем подо мной. Значит, он тяжелей. Тихое древесное шуршание: открывается дверь. Шаг внутрь. Еще один. Тишина. Он прислушивается, ждет, пока глаза привыкнут к темноте. Сейчас он заметит туфлю Эммы, а рядом — полоску, которую я, пододвигая ее, прочертила в пыли. И поймет, что я была здесь. Снова шаги, но теперь уже тише, осторожнее. Он знает, где я. Из-за ряда шкафчиков выступил темный силуэт. Мощный, грозный. Когда силуэт вышел на свет, я готова была умереть от облегчения. — Я тут, — шепнула я. Меня саму удивило, с какой прытью я могу бежать навстречу ненавистному человеку. Даже вблизи он казался громадной тенью. Только глаза блестели. Блестели как-то нехорошо. — Тут кто-то есть, — сказала я. — Я слышала крик. Он где-то здесь. Надо… Джосбери сначала поднес палец к губам, а потом приложил к ним рацию. — Она тут. Да, можем бросить монетку, кто из нас ее придушит. Когда выберемся отсюда. Ты слышишь телефон? Ответ Андерсона я не расслышала, но уже через секунду Джосбери начал красться к дальней двери и жестами звать меня за собой. У самой двери он замер на мгновение, прислушался — и переступил порог. Я последовала его примеру. Мы оказались в коридоре, который почти полностью опоясывал бассейн — один из двух, тот, что побольше. В былые времена, когда мальчики и девочки купались раздельно, это был мужской бассейн. С одной стороны возвышалась трибуна: когда-то здесь проводились школьные соревнования, и лопающимся от гордости родителям нужно было где-то сидеть. Джосбери тщательно обошел все ряды, заглядывая за каждую скамейку. В руке он держал фонарик, правда, выключенный. Пиликание Эмминого телефона стало громче. Проверив, никуда ли я не подевалась, Джосбери отошел к лестнице, ведущей вниз из коридора. На земле валялись трупики грызунов, обертки от фастфуда, битое стекло. Мне даже посчастливилось заметить какую-то кучку, подозрительно похожую на человеческий кал. Когда мы вышли наружу, нас уже приветствовал сержант Андерсон, возникший из арочного прохода на другом конце. Насколько я помнила, оттуда можно было пройти ко второму бассейну — поменьше, женскому. Андерсон покачал головой. Он ничего не нашел. Джосбери подобрался ближе к бассейну и остановился на каменном ободке. Без воды он казался колоссальным. Почти тридцать ярдов в длину, пятнадцать в ширину. Когда-то тут стояла пятиярдовая вышка, а на глубине было по-настоящему глубоко. Но теперь бассейн превратился в выгребную яму, засыпанную пластмассовой мебелью, спасательными кругами, стульчиками со спасательной станции и даже обломками старого трамплина. Внимание Джосбери, впрочем, привлек лишь один предмет — огромный встопорщенный кусок брезента. Под ним явно что-то лежало. Из-под него доносилось пиликанье мобильного. Я поняла, что так и не сбросила вызов, достала телефон и нажала на кнопку. — Это я звонила, — тихо пояснила я, встретив удивленные взгляды напарников. — Это телефон Эммы Бостон. Я звонила ей и шла на звук. Джосбери включил фонарик и направил луч вниз, но даже при свете сложно было понять, что скрывалось под брезентом. — Подкрепление ждать? — поинтересовался он у Андерсона. Тот забубнил что-то в рацию. — Минут через пять, — договорив, объявил он. — Босс уже вызвала «ниндзей». Они должны подъехать через десять минут. «Ниндзями» мы называли СО19 — отряд полиции вооруженных сил. Таллок, похоже, всерьез обеспокоена. — Скажи, чтобы окружили здание, — тихо скомандовал Джосбери. Андерсон повиновался. — Четыре входа, включая пожарную лестницу. Пусть заходят осторожно. Уже можно с уверенностью сказать, что это место преступления. Когда Андерсон отошел в сторону передавать инструкции, Джосбери развернулся ко мне. — Позвони еще раз. Я исполнила приказ, хотя руки у меня дрожали. Из-под брезента снова полился воющий рингтон, и Джосбери пробормотал под нос слово, которое вы не станете повторять перед своей бабушкой. Положив фонарик на пол, он присел на корточки и спрыгнул в пустой бассейн. — Флинт, сбрось, а то у меня голова взорвется, — попросил он, приблизившись к брезенту. Я вновь повиновалась: моя голова тоже была близка к взрыву. По шагам по кафелю я поняла, что вернулся Андерсон. — Подожди меня, босс, — сказал он и спрыгнул, приземлившись рядом с Джосбери. Я подошла ближе к краю. Оба луча света были направлены на непонятную груду, прикрытую тканью. Полицейские застыли на месте, не решаясь сорвать эту ткань. — Господи, а вдруг она еще жива?! — воскликнула я, прыгая вслед за ними. Но Джосбери, резко выкинув руку вперед, не позволил мне подойти к брезенту. Я замерла, а он присел и аккуратно поддел ткань пальцами. За секунду до того, как мы поняли, что это, Андерсон исторг из себя стон. Под обрывком брезента оказалось распростертое человеческое тело. Незрячие глаза уставились в потолок. Левая рука на груди, ноги запрокинуты кверху и раздвинуты. Растрепанные русые волосы. Человеческое тело. Но не человек. Это был манекен, которым когда-то пользовались для учений по спасению утопающих. Я и сама когда-то на таком тренировалась, а потом даже получила на соревнованиях медаль. Русые волосы оказались дешевым париком. Кто-то другой на нашем месте рассмеялся бы, чтобы разрядить обстановку, но нам было не до смеха. Мы уже знали достаточно много о злодеяниях Джека-потрошителя, чтобы узнать позу, в которой было обнаружено тело Энни Чэпман. Мобильный телефон Эммы Бостон валялся у ног манекена — у ног Энни Чэпман тоже были разбросаны ее личные вещи. Возле правого плеча манекена лежал прозрачный пакет, и Джосбери не сводил с него глаз. Кажется, он даже не моргал. Я покосилась на Андерсона — точно такой же взгляд. Джосбери прокашлялся. — Флинт, ты же у нас эксперт по всем этим потрошительским штучкам. Этот парень коллекционировал трофеи, правильно? Органы жертв. А потом отсылал их в полицию в качестве издевки. Сейчас было не время вдаваться в подробности, поэтому я просто кивнула. Джосбери посветил фонариком на пакет и подошел еще ближе. — Ты, кажется, упоминала, что у одной жертвы вырезали почку. — Это не почка, — сказал Андерсон. — Форма другая. В пакете находился неровный треугольник мышечной ткани. Около восьми сантиметров в длину, около пяти — в самом широком месте. По краям темнела запекшаяся кровь. Мне даже не нужно было подходить ближе, чтобы понять, что это такое. — У Энни Чэпман обе почки были на месте, — сказала я. — Ей вырезали матку. 30 Полчаса спустя Таллок уже парковала машину в одном из закоулков Шеперд-Буша, напротив обветшалых домов с террасами, что тянулись друг за другом. Если не считать резкого «Я неясно выразилась, когда велела тебе оставаться в машине?», она не сказала мне ни слова с того самого момента, как подъехала к бассейну. Очевидно, сюда меня взяли только затем, чтобы приглядывать за мной, а не в расчете на помощь. Две патрульные машины уже ждали нас, приветливо подмигивая голубыми огоньками. Люди, сидевшие внутри, наблюдали за обоими выходами, парадным и черным. Когда я увидела, что в нашу сторону идет Джосбери, Таллок как раз повернулась ко мне и собиралась что-то сказать. — Я получила сообщение из двух слов: «Спаси меня». А потом услышала крики. Как бы вы поступили на моем месте? — Слушалась бы приказов, вот как, мать твою! — ответила она, переводя взгляд на Джосбери. Я рассудила, что, наверное, не стоит уличать ее во лжи. — Мы же полицейские. Мы должны помогать людям. Таллок недовольно прищурилась. — Мне повторить или сама знаешь? — спросила она, выходя наружу. — Я с места не сдвинусь. Клянусь. Проводив их с Джосбери взглядом, я тут же открыла окно со стороны пассажира. Слушать мне, в конце концов, не возбранялось. Инспекторы поднялись на крыльцо. Небольшой палисадник перед домом был заставлен переполненными мусорными баками. В обшивке одного зияла дыра: должно быть, какой-то зверь прогрыз. Лисица, что ли. Повсюду воняло гнилью. Джосбери с силой громыхнул кулаком в дверь, так что та зашаталась в хлипкой коробке. Потом нагнулся и крикнул в щелку для почты: — Полиция! Откройте. Он снова постучал, но ответа не последовало. Тогда он отошел на несколько шагов и окинул дом подозрительным взглядом. — Не нравится мне это все, — сказал он и указал пальцем на камеру, висевшую над дверью. Стекло объектива было покрыто свежими трещинами: кто-то, наверно, зарядил кирпичом. — Слышишь? Из дома донесся шум: бумажное шуршание, металлический лязг и наконец приглушенный мат. После этого дверь отворилась внутрь. Таллок переступила через порог и показала удостоверение худощавому, нездорового вида пареньку примерно двадцати лет от роду. Тот, заикаясь, сообщил, что не знает, где сейчас Эмма Бостон, что он вообще ее почти не знает, она просто живет над ним, а когда это все случилось, его вообще дома не было. Херня полнейшая, заключил он. — Лучше помолчите и отойдите в сторонку, — посоветовала Таллок. — Марк, смотри, чтобы он никуда не свалил. После короткого препирательства на предмет того, кто должен войти первым, Таллок повела мужчин за собой — сперва по коридору, потом вверх по лестнице. За пареньком шел Джосбери, за ним — один из констеблей в форме. Второй остался караулить у двери. Мы с ним ждали. Вот в окне на первом этаже загорелся свет. Констебль о чем-то поговорил по рации. Я изнемогала от желания выбраться отсюда, из этой дурацкой машины, но понимала, что Таллок меня растерзает. Эмма Бостон была беспардонной, наглой девицей, которая запросто могла испортить мне жизнь. Тем не менее она мне нравилась. И я совсем не хотела думать о том, что Таллок и Джосбери могли обнаружить в комнате наверху. Какое-то оживление на лестнице. Сначала я увидела джинсы Джосбери, потом его всего целиком. В тусклом коридорном освещении я смогла рассмотреть и его, и Таллок. Лица у обоих были напряженные и озадаченные, но никак не шокированные. — Она там? — спросила я, прежде чем осознала, что выскочила из машины, нарушив приказ. — Дверь взломана, — сказал Джосбери. — В квартире кто-то порылся. Но никаких следов Эммы там нет. — По словам соседа, примерно в десять утра из квартиры донесся шум, но он не стал туда спускаться, — продолжила Таллок. — Ничего не видел. На помощь вроде бы никто не звал. — Она же живет со своим парнем. Вы не заметили следов его пребывания? Таллок покачала головой. Из дома вышел второй констебль, руку он держал на плече тощего соседа. Боковым зрением я зафиксировала какое-то движение и обернулась. — Слава тебе, Господи, — только и вымолвила я. Вот же он, такой знакомый лиловый ожог поперек бледного лица. В каких-то трех метрах от нас, у уличного фонаря, стояла Эмма Бостон. Вид она имела весьма сердитый, но сомневаться в том, что она жива, не приходилось. 31 — Сколько ты сегодня получила сообщений от Эммы Бостон? — спросила Таллок. — Шесть, — с готовностью повторила я. — Первое пришло утром, остальные — с двухчасовыми интервалами. И с перерывом на обед. Эмма, сидевшая в соседней комнате для допросов, уже сказала, что кто-то проник утром в ее квартиру и украл телефон. Сообщения слала не она, но делать из этого выводы я пока не спешила. Эмма также подтвердила, что очки и туфля, которые я нашла в бассейне, принадлежат ей. Когда у нее спросили, почему она не сообщила в полицию, ответом послужил уничижительный взгляд. Еще одна жительница Лондона, которая давно утратила веру в органы правопорядка. — Ты ей отвечала? — спросил Джосбери. Я сказала, что отправляла короткие вежливые ответы. — Шестое, значит, пришло в начале десятого вечера, да? — уточнила Таллок. — Когда мы как раз выехали? — Да. В нем Эмма предлагала встретиться в Форест-Хилле. — Если Бостон не врет, кто-то проник в ее квартиру и украл телефон, чтобы получить доступ к тебе, — сказал Джосбери, но я его проигнорировала. Было бы гораздо лучше, если бы он вышел. В его присутствии мой мозг переставал функционировать, а время для этого было самое неподходящее. — Я ей потом перезвонила, но она не ответила и прислала еще одно сообщение. Дескать, не звони, просто приезжай. Я позвонила в диспетчерскую и поехала. Таллок кивнула. — И последнее ты получила уже внутри, да? Со словами «Спаси меня»? — Значит, этот человек видел, как ты приехала, — заключил Джосбери. — Ты никого не заметила на улице? Ничего особенного не видела? — Нет. Все было совершенно нормально. А потом я увидела очки на пожарной лестнице. И разбитое окно. — Ты мне сказала, что слышала крики, — напомнил Джосбери. — Когда именно? Я сделала глубокий вздох, задумалась. — Когда поднялась до конца лестницы, — ответила я, глядя на столешницу прямо перед собой. — Откуда-то изнутри раздался звук, похожий на крик. — Невнятный или ты различила слова? Я покачала головой. — Абсолютно невнятный. Никаких слов я не разобрала. — Мужской или женский? Господи, ну почему бы ему не сходить попить кофе? Еще один глубокий вздох. — Не знаю, крик почти сразу прекратился. Кажется, все-таки женский. — А какого возраста был человек, который кричал? Ребенок, взрослый, пенсионер? Если я продолжу делать глубокие вздохи с такой периодичностью, начнется гипервентиляция. — Не знаю. Может, кричали вообще не в этом здании. Может, это были дети на улице. Мне было страшно, и мысли путались в голове. — Когда я тебя увидел, ты выглядела не просто напуганной — вне себя от страха. Неужели это из-за крикливых детишек? Я развернулась так резко, что чуть не опрокинула стул. — Хм, дай-ка подумаю. — Впервые за все это время я обращалась к Джосбери напрямую, глядя в глаза. — Восемь дней назад одну женщину зарезали насмерть. Она умерла у меня на руках. Может, из-за этого я такая пугливая стала? Джосбери неприкрыто ликовал. — От прошлого не убежишь, правда, Флинт? — Он лениво откинулся на спинку стула, с удовольствием наблюдая мой припадок. — От старых друзей ничего не слышно? — Он обернулся к Таллок: — Ты, кстати, знала, что твою новую любимицу когда-то поймали с наркотой и сделали официальное внушение? — Между прочим, знала, — сказала Таллок. Мы оба на нее уставились: я — удивленно, Джосбери — хмуро. — Только не говори, что ты с таким раньше не сталкивался. Поддержка Таллок добавила мне храбрости, которой теперь как раз хватило, чтобы выйти за рамки дозволенного. — Что ты вообще тут делаешь, Джосбери? — спросила я. — Ты же к этому расследованию никакого отношения не имеешь. — Ты, вообще-то, тоже, — процедил он сквозь зубы, — а все время оказываешься в эпицентре. Интересно почему? У меня к тебе еще один вопрос, Флинт. Где ты была сегодня утром, до половины одиннадцатого, перед тем как приехать на работу? — Марк… — Дома, — вклинилась я, перебивая Таллок. — Мне нужно было поговорить с хозяином квартиры. Сержант разрешил мне задержаться. — И хозяин квартиры может это подтвердить? — Он перенес встречу. А в чем, собственно, дело? — Перестаньте… — Пусть он уйдет, — сказала я Таллок. Брови у нее тут же взлетели к челке. — Или он уходит, или я зову адвоката. Теперь Джосбери улыбался, и не обычной своей улыбочкой, а злобным оскалом. — Тебе есть что скрывать? — хмыкнул он. — Иди в жопу! — Марк… — Ладно, ладно. Потом пообщаемся. Он встал и вразвалочку вышел из комнаты. Как только дверь притворилась, я закрыла лицо руками. Таллок молчала. Через пару секунд она, судя по звукам, встала и отошла в другой конец комнаты. Еще через пару секунд подала мне коробочку с бумажными салфетками. Я даже не заметила, что плачу. — Слон в посудной лавке — это, конечно, мягко сказано, — согласилась она. — Но в чем-то он прав. Этот человек зациклен на тебе. Неизбежно возникает вопрос: почему он тебя выбрал? Я сняла очки и вытерла слезы. Что это на меня нашло? Я же никогда не плачу. Таллок снова встала и принесла мне стакан воды. Когда она мне его протянула, рукав пиджака слегка задрался и в просвете, на правом запястье, мелькнул шрам. Дюйма два в длину, с внутренней стороны, такой омерзительно-белесый на коже цвета кофе с молоком. Что там она говорила в соборе? «Не все шрамы затягиваются»? Мне и в голову не пришло, что она выражалась буквально. Отдав стакан, она быстро отдернула руку и поправила манжету. Я выпила почти до дна, высморкалась и, протерев очки, снова их надела. — Так поступал и сам Потрошитель, — сказала я, убедившись, что голос уже не дрогнет. — Выбирал людей — в полиции, в газетах, даже в местных добровольных дружинах. Выбирал — и атаковал своими посланиями. Играл с ними. Его имитатор теперь повторяет ход истории. В дверь постучали. — Извините, босс. — Это был детектив-сержант Андерсон. — Криминалисты закрывают Форест-Хилл. Они еще завтра туда придут, но пока ничего не нашли. Попал он туда по пожарной лестнице, как мы и думали, а вот как выбрался — непонятно. Телефон и другие вещи Бостон отдали на экспертизу. Какие-то отпечатки на них есть, но смазанные, с ними долго будут возиться. — А что насчет той… части тела? — усталым голосом спросила Таллок. Только тогда я поняла, что меньше всего на свете ей сейчас нужны были наши с Джосбери перепалки. — Отправили в морг при Святом Томасе. — Взгляд Андерсона перескакивал с меня на Таллок и обратно. — Завтра с утра займутся. Скажут, когда можно будет подъехать. — Спасибо. — Это запросто может оказаться идиотский розыгрыш. В городе студентов-медиков хватает. Может, захотели нас подразнить: погнали на ложный вызов к Манделе, а там оставили подарочек из анатомического музея. — Будем надеяться. Как дела с пропавшими без вести? — Ищем женщин от шестнадцати до шестидесяти, пропавших в Лондоне за последнюю неделю. Пока ни одной не нашли. — Спасибо, Нил. Я сейчас подойду. Андерсон недоуменно покосился на меня и вышел из комнаты. — У меня для тебя новости, Лэйси, — сказала Таллок, усаживаясь на стул Джосбери. — Марк уговорил полицейского врача признать его годным к действительной службе. Я прикрепляю его к нашей команде на ближайшую пару недель. Превосходно! — Сегодня наш убийца хватил лишку, — продолжала она. — Вырезать из женщин органы и бросать их на дно пустого бассейна — это, как по мне, перебор. Теперь я точно намерена его поймать. Я молчала: по выражению ее лица я видела, что это еще не все. — Но я не из тех хорохорящихся барышень, которые считают, что справятся с чем угодно в одиночку. Мне нужен Марк. И, возможно, ты. И мне было бы гораздо проще работать, если бы вы с ним… — Я понимаю. — К этому моменту мне уже стало невыносимо стыдно. — Конечно. Извините. — А как быть с Эммой и ее парнем? — спросила я у Таллок, когда мы спускались по лестнице. — Я предложу им остаться на ночь здесь. Если им есть где переночевать, пусть едут, но домой их не пустят, пока там не закончат криминалисты. — Эмма завтра первым делом опубликует статью. — А у нее сейчас нет никакой статьи. Она не знает, где мы нашли ее телефон и что еще там обнаружилось. Я сказала, что мы сделаем официальное заявление на днях, а потом побеседуем с ней с глазу на глаз. Я попрошу ее пока ничего не публиковать. — Спасибо. Мы дошли до диспетчерской, которая даже за полночь была набита людьми под завязку. В частности, там присутствовал Джосбери — тихо о чем-то беседовал с Андерсоном. Когда мы вошли, все взгляды устремились в нашу сторону. — Итак, — громче обычного заговорила Таллок. — Пока мы не убедимся, что это орган животного или вообще неорганический материал, будем исходить из того, что у нас на руках новая жертва. Есть одна проблема. Когда Флинт приехала в бассейн, то услышала женский крик. Как ей показалось, доносился он изнутри, поэтому разумно предположить, что кричала как раз убитая. — Резонно, — кивнул Андерсон. — Куда же она подевалась? — спросила Таллок у присутствующих. — Ну, точнее, куда девались те девяносто пять процентов ее тела, которые сейчас не лежат в морге при больнице Святого Томаса? — Это не могла быть наша жертва, — вмешалась я. — Ему бы не хватило времени. С того момента, как я услышала крик, и до того, как мы нашли телефон и манекен, прошло минут пять, максимум десять. Это невозможно: убить человека, вырезать жизненно важный орган, положить его в пакетик, а потом уйти с трупом под мышкой — и все за десять минут. Извините за цинизм, но это и вправду невозможно. — Казалось бы, — туманно заметила Таллок. — Андерсон, криминалисты еще что-нибудь нашли? — Пока нет. — Значит, я ошиблась. Получается, убийство произошло за пределами бассейна. — Прилегающую территорию все еще прочесывают, — сказал Андерсон. — Он мог бросить труп где-то неподалеку. — И все равно он не успел бы, — не унималась я. — Откуда бы ни доносился голос, ему все равно не хватило бы времени это сделать и уйти у нас из-под носа. Эти крики никак не связаны с… нашей находкой. — Странное совпадение: леденящие кровь вопли в пятидесяти ярдах от человеческого органа, — сказал Джосбери. — Может, это была аудиозапись? Я кивнула. Такая мысль меня не посещала. — Думаешь, убийца записал крики жертвы, а потом проиграл их, когда Лэйси точно могла их услышать? — спросил Андерсон. — Кто-то явно хотел, чтобы она туда пришла, — сказал Джосбери. — Он разве что указатели не расставил. Таллок снова посмотрела на меня с укоризной: моя оплошность так и не была прощена. — Ладно, ребята, если ни у кого нет срочных дел, давайте уже по домам. Планерка будет утром, а точнее скажу, когда узнаю, на сколько нас зовут в морг. Люди начали постепенно расходиться. — А твоя машина так и стоит возле бассейна? — спросила Таллок. — Да. Может, Стеннинг меня подкинет? Заказывать такси совсем не хотелось. — Попрошу, чтобы отогнали ее сюда. Мало ли: тот человек, который заманил тебя в бассейн, мог к ней потом прикоснуться. Отлично. Я второй раз за неделю лишалась средства передвижения. Таллок снова обратилась к коллективу — точнее, к его остаткам: — Кто может подвезти констебля Флинт до дома и проверить ее квартиру? — Я могу, — вызвался Джосбери, отрываясь от стола. — Мне все равно по пути. К тому же нам с Флинт пора бы уже помириться. — Я могу вызвать такси… — нерешительно возразила я. — Не надо, — сказала Таллок. — Я хочу, чтобы ты была с человеком, которому я доверяю. И Марк действительно живет рядом, через реку переехал — и дома. — Потянувшись к телефону, она заметила смятение у меня на лице. — Я тебя умоляю, Флинт! — рявкнула она. — Он не кусается. Я понимала, что если продолжу упираться, то, во-первых, буду выглядеть глупо, а во-вторых, нарушу все свои недавние обещания. Поэтому я взяла сумку и молча пошла к двери. На ходу я перехватила выразительный взгляд Таллок, обращенный к Джосбери. Она одними бровями просила его вести себя хорошо. 32 Благие намерения благими намерениями, а мириться мы не спешили. Стоило выехать со стоянки, как Джосбери включил магнитолу на полную громкость. Я тихонько сидела рядом, прижимая сумочку к груди. У меня уже уши пухли от этой безумной клубной смеси хауса и джаза, а через какое-то время от белых и оранжевых огней южного Лондона заболели и глаза. Опустив веки, я наконец поняла, что устала, и гораздо сильнее, чем думала. Час пик уже спал, и добрались мы довольно быстро. Джосбери сбавил скорость, когда свернул на мою улицу, и я открыла глаза. — Спасибо, — сказала я, как только он прижался к бордюру. Я часто заморгала, надеясь разогнать туман в голове. В машине было настолько жарко и шумно, что эффект был сопоставим с наркотическим. Мне срочно нужен был свежий воздух и хоть немного тишины. Открывая дверцу, я услышала, что он заглушил мотор, но все равно выбралась наружу. Закрывая дверцу, я поняла, что наружу выбрался и он. — Я тебя не пущу, — прямо заявила я. У него на лице не дрогнул ни единый мускул. — Еще как пустишь, — ответил он, не глядя на меня. — Я не уйду, пока не буду уверен, что под кроватью не прячется Дед Бабай. Если я не проверю все входы и выходы, Талли мне так шею намылит, что мама не горюй. Ну что, я захожу первым? Я молча развернулась и начала спускаться по лестнице. Ключи я искала преувеличенно долго, хотя прекрасно знала, где они лежат. И все это время слышала его дыхание в непозволительной близости от себя. Нет уж, хрен вам! В мою квартиру никто, кроме меня, не зайдет. — Можешь заглянуть под лестницу? — попросила я, вставляя ключ в замок. — Потому что такое уже бывало: спрячется какой-нибудь мерзкий хмырь, а потом как набросится… Страшное дело! — Зря стараешься, детектив-констебль Флинт. Я не из обидчивых. — Может, — сказала я, окидывая его взглядом с головы до пят, — мы еще просто мало знакомы. На какой-то миг мне показалось, что он сейчас рассмеется. Но он ограничился улыбкой. — Ну что тут скажешь! Всему свое время. Я снова развернулась к двери, открыла замок, нащупала выключатель. Чем я вообще думала? На данный момент я уже дважды попыталась его совратить. Даже если бы он не был одним из самых гадких типов на моей памяти, оставалась еще его нежная дружба с Таллок… Швырнув сумку в кресло, я подошла к камину и автоматически положила очки на полку. Ладно, пусть делает, что хочет. Лишь бы побыстрее. Он так и стоял в проходе, осматривая большую комнату и искренне удивляясь обстановке: пустое белое пространство, минимум мебели и, если не считать цветов в горшках, полное отсутствие личных вещей. Я ничего не сказала, и он взялся за работу. Для начала надо было проверить входную дверь. На двери у меня висел самый обычный цилиндрический замок, вопиющее несоответствие лондонским стандартам безопасности. С другой стороны, а что тут красть? Из гостиной Джосбери прошел в кухоньку, где я его уже не видела — только слышала, как он открывает дверь в ванную и отдергивает занавеску душа. Не знаю, что уж он надеялся найти в аптечке, но дверцы явно скрипнули. Когда скрипнули дверцы моего платяного шкафа, я поняла, что он переместился в спальню. Наконец скрипнула последняя дверь — та, что вела в зимний сад. Он вышел на улицу. Мне стало интересно, и я пошла следом. Любопытство усилил странный глухой звук: как будто Джосбери спрыгнул с высоты на землю. Я столкнулась с ним в дверях. — Ключ от сарая, — потребовал он, протягивая руку. Спорить было бесполезно. Я честно призналась, что ключ лежит на крыше. После того как он исчез за дверью, я начала считать: десять, девять… Вышел он на счет шесть — с округлившимися глазами и поднятыми руками. Можно было ничего не говорить, но он все-таки сказал: — Что это такое? — Для поддержания формы, — пояснила я. — Рекомендовано лучшими спортсменами страны. Я не дала ему времени резонно возразить, что ни один спортсмен не порекомендует наряжать свою боксерскую грушу, и быстро вернулась в дом. Он все осмотрел. Уже из гостиной я услышала, как он запирает дверь в зимний сад. Вернувшись, он застыл в проеме между гостиной и спальней. — Во-первых, я еще никогда не видел, чтобы женщина жила в такой квартире, — сказал он. — Боже мой, неужели у тебя нет ни единого плюшевого мишки? Он старше меня по званию. Мы теперь одна команда. И он действительно считал, что оказывает мне любезность. Я буду сохранять спокойствие во что бы то ни стало. — Спокойной ночи, детектив-инспектор Джосбери. Спасибо за помощь. Я стояла у камина, твердо решив не сходить с места, пока он не уберется. Но он, кажется, принял схожее решение. — Во-вторых, — продолжал он, — тебе нельзя оставаться тут одной. Талли мне мои же кишки на завтрак скормит. Спокойствие. — За те пять лет, что я тут живу, на мою безопасность еще никто не покушался. Двери я запру, не беспокойся. А о кишках, учитывая события последних дней, лучше бы не упоминать. Губы Джосбери снова скривились в усмешке. Он поднял левую руку, а правой начал загибать на ней пальцы. — Первое: сад от улицы отделяет хлипкая калитка. Я на нее приналег плечом — и она поддалась. Второе: дверь в зимний сад прогнила, и с ней тоже справится любой человек с одним здоровым плечом. Третье: цилиндрический замок на входной двери я лично смогу открыть при помощи кредитной карточки за десять секунд. У тебя даже цепочки нет. — Он опустил руки и покачал головой. — Это южный Лондон. Даже если бы по улицам не разгуливал маньяк… Тяга к саморазрушению, да? Наверное, ответила бы я, если бы была до конца честна. Но ответила я иначе: — Я подопру дверь креслом и буду спать с телефоном в руке. А теперь, пожалуйста… — Телефончик, кстати, давай сюда. Я тебе завтра новый выдам. Одеяло найдется? — Что? — Я буду спать на диване. — Только через мой… Нет! И речи быть не может. Выметайся! Он подошел к дивану и начал деловито взбивать подушки. — Талли, наверное, сможет переселить тебя в более безопасное место, но это завтра. — Он взял две диванные подушки и уложил одну на другую, явно намереваясь лечь на них головой. — С такими замками ты тут жить не будешь. Надо бы еще сигнализацию установить, с прямой связью с участком. — Ты плохо понимаешь по-английски? — А запасной зубной щетки у тебя случайно не найдется? — поинтересовался он, сбрасывая куртку и усаживаясь на диван. Он остался в одной черной майке, и я заметила на правом предплечье малюсенький шрамик от прививки. Предплечья у него, надо сказать, были что надо. — Ты здесь не останешься. — Флинт, я ужасно устал. — Этот мерзавец уже разувался. — Хватит трепаться, ложись спать. — Я не могу спать в соседней с тобой комнате! — рявкнула я, прежде чем осознала двусмысленность своей фразы. О боже! Все, пат. Джосбери посмотрел на меня. Встал. Я попятилась и чуть не шмякнулась прямо в камин. «О нет. Только не он. Кто угодно, только…» — Ты хочешь сказать, что сможешь уснуть в одной комнате со мной? — еле слышно спросил он. Я запретила себе даже думать об этом. Нет! Я помотала головой. Джосбери смерил меня долгим взглядом, потом посмотрел на часы и достал мобильный. — Так я и думал, — сказал он. Четверть часа спустя на моем диване уже сидела, закутавшись в плед, женщина-полицейский. Она, приглушив звук, смотрела телевизор и потягивала кофе, а я лежала у себя в кровати, еще мокрая после душа, и прикидывала, когда же наконец пройдет эта дрожь. 33 Воскресенье, 9 сентября В морге при больнице Святого Томаса тихо играла классическая музыка. Помещение было оборудовано по последнему слову техники, но что-то выдавало его вневременную природу: то ли избыток сверкающей стали, то ли аккуратно расставленные по полкам пробирки и мензурки. Несмотря на свое мрачное предназначение, морг странным образом умиротворял. А нам всем не помешало бы немного умиротворения, если учесть, на что мы пришли полюбоваться. Патологоанатом, некий доктор Майк Кейтс, оторвался от рабочего стола. — Мне вам пока что сказать особо нечего, — признался он. — Обычно материала все-таки дают побольше. Помимо Кейтса и его лаборанта, парнишки лет двадцати, не старше, в прозекторской находились четверо полицейских: Дана Таллок, Нил Андерсон, Пит Стеннинг и я. Для нас со Стеннингом (он сознался мне по дороге) это было первое вскрытие. Для Андерсона и Таллок — вряд ли, но нервничали они не меньше нашего. Немудрено. Крохотный кусочек человеческой плоти, лежавший посредине стального стола, имел какой-то даже непристойный вид. Я закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на музыке. Не то чтобы я была завзятой меломанкой — классику я вообще практически не слушаю, — но нежная точность этих нот и чистота созвучий оказывали на меня целительное воздействие. Кейтсу было далеко за сорок. Высокий, грудь колесом, седой и голубоглазый. На левом безымянном пальце, под резиновой перчаткой, темнел пластырь: прикрывал обручальное кольцо. Подавшись вперед, он подергал верхний угол этого… скажем так, образца. — Ткань точно человеческая, — сказал он. — Смотрите, вот фаллопиевы трубы. — Он указывал на какие-то серые, с металлическим отливом, горошины. — Это зажимы Филши. До такого уровня еще не эволюционировали даже шимпанзе. Женщину стерилизовали. Еще могу сказать, что ткани довольно свежие. Пианист сыграл несколько нот, таких чистых и ясных, отделяя каждую долгой паузой. — Насколько свежие? — Ну, совсем недавно вырезали. Мы сейчас проверяем наличие бальзамирующих растворов, но, если честно, формалин мы бы сразу унюхали. Ткани только начали разлагаться. По моим оценкам, прошло не более суток. Свежачок, так сказать. Темп нарастал, музыка становилась все громче, и я представила пальцы пианиста, порхающие по клавишам. Надеюсь, Кейтс больше не будет употреблять слово «свежие» и его производные. — Что вы можете сказать о женщине, которой… это принадлежало? — Это была взрослая женщина. Судя по размеру, как минимум один раз была беременна. И беременность продолжалась не менее двадцати четырех недель. — Он отошел от стола и устало потянулся. — Во время беременности матка увеличивается по мере созревания плода, а потом крайне редко сжимается до прежних габаритов. Разве что после климакса. Так что женщина точно не пожилая. А еще — рожавшая. Он пригласил нас подойти поближе и повернул лампу так, чтобы свет падал прямо на орган. — Сейчас вы видите перед собой шейку матки, — сказал он, указывая пальцем. — Вот эта дырочка — это внешний зев. Так сказать, лаз для младенца. Видите такой как бы разрезик и легкое искривление? Это просто лабораторная на уроке биологии, твердила я себе. Я на тех лабораторных держалась молодцом. — И что это значит? — спросила Таллок. — До родов зев имеет аккуратную круглую форму. Получается, что женщина точно рожала. Без кесарева. На шее у Таллок явственно проступили вены, которых я прежде не замечала. И губы она сжала крепче обычного. — А точнее указать возраст не сможете? — Давайте ее вскроем. Не возражаете? Кейтс взял скальпель, как будто подгадав под внезапное оживление в фортепианной пьесе. Два пальца упорно колотили по одним и тем же клавишам. Я отвернулась, когда он делал надрез. Таллок даже не поморщилась. — Имеются, конечно, фиброзные образования, не без того, но маленькие, от них матка бы не искривилась. Два-три уже затвердели, а это происходит обычно в зрелом возрасте. Я встретилась взглядом со Стеннингом. Он невесело мне ухмыльнулся. — Я перед вашим приездом сделал пару надрезов на сосудах, — сказал Кейтс. Он отошел от стола и включил микроскоп. — Подождите секундочку. Мы подождали. Когда он настроил фокус, экран, к которому от микроскопа тянулись провода, зажегся — и мы увидели непонятный коллаж из розового, черного и желтого. — Смотрите, — сказал Кейтс, щелкая пальцем по монитору. — Сейчас вы видите сегмент маточной артерии с ранними симптомами атеросклероза — главным образом наблюдается утолщение артериальной стенки. Это естественный ход вещей, хотя курение и неправильное питание могут его ускорить. Стерилизация, по-видимому, тоже была осуществлена достаточно давно. По моим оценкам, этой женщине было от тридцати пяти до пятидесяти пяти лет. — А разве не… — начала Таллок, но тут же осеклась. — Нам разве… Она точно мертва? Андерсон, стоявший рядом со мной, шумно втянул воздух. Мне и в голову не приходило, что эта женщина могла до сих пор… Господи Боже! — Я не знаю, — ответил патологоанатом. — Гистерэктомия остается одной из самых популярных плановых операций в стране. Но если рядом не было врача, то женщина потеряла очень много крови, пережила нечеловеческую боль и, скорее всего, заработала инфекцию. Мне с каждой секундой становилось все сложнее убедить себя, что это лишь лабораторная на уроке биологии. — А может, это и была гистерэктомия? Профессиональная. — Одна Таллок, кажется, не теряла присутствия духа. — Ее провели двадцать четыре часа назад, а потом украли из операционной в качестве… шутки. Кейтса явно озадачила такая версия случившегося. — Сейчас даже студенты-медики так не шутят. — Вы уверены? Потому что если не это, то… Дело совсем плохо. Кейтс безропотно склонился над столом и через пару секунд снова покачал головой. — На маточных и овариальных сосудах отсутствуют следы зажимов. К тому же настоящий хирург применил бы диатермию, чтобы контролировать капилляры, особенно вокруг шейки матки. А запекшихся микроожогов нет. Разрез вдоль шейки осуществлен небрежно, дилетантски, можно сказать. И вот этот кусочек ткани, остаток мочеточника, однозначно указывает на большую спешку. — Он снова выпрямился, не выпуская скальпеля из рук. — Это определенно была непрофессиональная операция. — Но он же все равно должен был знать, что делает, правда? — подал голос Стеннинг. — Я вот, например, не смог бы разрезать женщину и удалить ей матку. — Он посмотрел на всех чуть ли не с вызовом. — Я бы не знал, с чего начать. Я даже не знаю, как она выглядит. Андерсон кивнул в знак солидарности. Таллок поддержала его слабой улыбкой. — Да, верно, — ответил Кейтс. — Человек, который это сделал, обладал базовыми познаниями в анатомии. Может, это был даже медработник, но никак не хирург. А может, и мясник, приученный вспарывать туши крупных животных. Таллок закрыла глаза, и я примерно догадалась, о чем она думает. О Джеке-потрошителе ходили точно такие же слухи. Тогда полицейские тоже предполагали, что он «обладает базовыми познаниями в анатомии». Какое-то время основными подозреваемыми выступали многочисленные работники боен, жившие в районах Уайтчэпел и Спитлфилдс. — Но если честно, — продолжал Кейтс, — практически всю необходимую информацию сейчас можно получить в Интернете. Я не хочу пускать вас по ложному следу в поисках какого-то полоумного врача, это мог быть человек без образования, попросту прочитавший учебник-другой. Все промолчали. — А это правда, что он пытается имитировать Потрошителя? Таллок уже собиралась ему ответить, когда зазвонил телефон. Она, извинившись, отошла в угол и приняла вызов. — А что это у вас играет? — спросила я. Кейтс впервые посмотрел на меня. — Бетховен, — сказал он. — Одна из его сонат для фортепиано. Если быть точным, «Les Adieux» в исполнении Альфреда Бренделя. — Бережет симфонии для детектива-суперинтенданта, — на чистом эстуарном[2 - Диалект, на котором говорят в юго-восточной Англии и в районах на берегах Темзы и ее устья.] английском поддразнил его лаборант. — Когда дела совсем плохи, ставит Пятую. — Всякий раз срабатывает, — кивнул Кейтс. Таллок настолько громко выдохнула, что мы все услышали. Договорив, она обратилась к патологоанатому: — Спасибо, Майк. Вы нам очень помогли. — Затем обвела нас всех взглядом, причем глаза ее сияли. — Пора, ребята, возвращаться. Пальчики с Эмминого телефона нашли в картотеке. Обратно мы ехали со Стеннингом. И первое время оба молчали. — Какая-то странная оплошность, — наконец сказала я. — Вот так взять и оставить свои отпечатки. — Полустертые, — напомнил Стеннинг. Я кивнула. — Как дела у Джонсов? — спросила я. Мне не хотелось всю дорогу лихорадочно прокручивать в уме улики и имена подозреваемых. Стеннинг пожал плечами. — Ну как… Не очень. Младший сын уже вернулся. Должен был идти в университет, но отложил на пару недель. Домработница считает, что они все еще в состоянии шока. Требуют ответов, само собой. Недовольны нашей работой. — Но семейную версию мы пока не отбросили, верно? — Сигнал светофора сменился на зеленый, и мы тронулись с места. — Надо с ними беседовать, выяснять, что она могла делать в Кеннингтоне. — Ага. Знаешь, Флинт, по-моему, это дохлый номер. Никаких финансовых мотивов, никаких скелетов в шкафу, у всех близких надежное алиби, а у мужа даже вроде как любовницы не было. — На пакетике с маткой отпечатков не нашли. Если он так осторожен, откуда им было взяться на телефоне? — Нельзя же всегда быть начеку. В какой-то момент все они дают слабину — тогда-то их и ловят. Если бы в восемьдесят восьмом существовала дактилоскопия, Потрошителя тоже поймали бы. Спорить я не стала, хотя сама в это не верила. В Уайтчэпел девятнадцатого века плотность населения была крайне высока. Все на виду. А когда Джек убивал своих жертв, на улицах было, к тому же, полным-полно полиции. Тем не менее ему всякий раз удавалось ускользнуть. Я склонна полагать, что дело тут не в развитии технологий. От современной полиции он тоже с легкостью ушел бы. 34 — Отпечаток на телефоне Эммы Бостон с вероятностью восемьдесят пять процентов принадлежит мужчине по имени Самюэль Купер. Двадцать человек, собравшихся в диспетчерской, казалось, в унисон задержали дыхание. Все не сводили глаз со старшего эксперта-криминалиста, худощавого седого бородача по фамилии Питерс. Тот нажал кнопку на ноутбуке — и открылось лицо убийцы, которого мы искали. Вытянутое, гладко выбритое, нездорового цвета; крупный нос, русые волосы. И глаза… Что-то явно было не так с его глазами. — Двадцать семь лет, — сказал Питерс. — По последним данным, проживал в сквоте неподалеку от Тоттенхем Корт-роуд. Я подалась вперед, чтобы лучше его рассмотреть. Зрачки у Купера были в форме эллипсов, как у змеи. — С вероятностью восемьдесят пять процентов, говорите? — недоверчиво переспросила Таллок. — Точнее, боюсь, не определить — отпечаток же смазан. Смотрите. Питерс нажал еще какую-то кнопку, и на экране появились два отпечатка пальцев. Один — целый, ровный, другой — частичный, процентов на шестьдесят. Следующим нажатием кнопки он приблизил и увеличил внутренний сегмент отпечатков. — Этот папиллярный узор называется «петля». Бывают еще спирали и дуги. Вот здесь, по центру, заметен небольшой обособленный выступ, — продолжал он, пользуясь карандашом как указкой. — Он присутствует и на том отпечатке, который принадлежит Куперу, и на том, который мы сняли с телефона. Вот эту крохотную линию, в стороне от прочих, мы называем «озеро». Озеро это тоже видно на обоих образцах. Плюс к тому есть дельта — нечто вроде сплетения линий, чуть ниже слева. Число выступов тоже совпадает. — По-моему, дело в шляпе, — сказал Андерсон. — Если бы у нас были другие отпечатки, желательно полные, я бы с вами согласился. — Питерс поднял очки на лоб. — И не забывайте, что на солнцезащитных очках и туфле мы вообще ничего не нашли. Конечно, совпадения на восемьдесят пять процентов не хватит для суда, но я бы на вашем месте присмотрелся к этому парню повнимательнее. — А какой у него послужной список? — спросил Андерсон. В комнату кто-то вошел. Я повернула голову и сразу же наткнулась на эти бирюзовые глаза… И судя по этим бирюзовым глазам, Джосбери поспал еще меньше, чем я. — Купер отсидел два года из пяти в конце девяностых. Поножовщина. — С каждым словом Питерса настроение собравшихся заметно улучшалось. — Он был членом преступной группировки, но жертва сильно не пострадала, оттого срок дали щадящий. Через пару месяцев после освобождения его арестовали по подозрению в краже со взломом, но не хватило улик. Приглушенные шаги за спиной. Стол сдвинулся буквально на миллиметр. Я поняла, что кто-то на него сел. — Это большой шаг вперед, — сказала Таллок, мимоходом кивнув Джосбери. — От уличного бандитизма и квартирной кражи — к серийным убийствам. — Пожалуй, — согласился Питерс. — Но в протоколах пишут, что это больной человек. Склонен к насилию. Когда Купера держали в изоляторе, он напал на женщину-сержанта. Вроде как пытался задушить. — Многообещающе, — пробормотал кто-то в другом конце комнаты. Офицеры принялись возбужденно переглядываться, а Таллок встала и поблагодарила Питерса, хотя я видела, что тому не удалось ее убедить. После она вкратце пересказала результаты вскрытия. — Труп, который мы должны искать, принадлежит женщине, не перенесшей никаких серьезных заболеваний и родившей, по крайней мере, одного ребенка. Примерный возраст — от тридцати пяти до пятидесяти пяти. — Джеральдина Джонс в эту возрастную группу тоже попадала, — сказал кто-то. — И большинство жертв Потрошителя, — поддакнул другой. — Да. А также половина женщин, проживающих в Лондоне, — остудила их пыл Таллок. — Ладно, сейчас давайте сосредоточимся на поисках Самюэля Купера. Джордж, Том, проверьте тоттенхемский адрес. Возьмите с собой его фотографию, поспрашивайте. Лучше даже так: пошлите туда кого-то из местных. Пусть в случае чего подержат его, пока вы не приедете. Оба детектива отправились выполнять приказание. — Пит, можешь отвезти его фото к Джонсам? Может, кто-нибудь его узнает. — А из присутствующих никто с ним не знаком? — внезапно спросил Джосбери. Он по-прежнему сидел у меня за спиной, но по интонации и направлению голоса я поняла, что он смотрит на меня. — С кого бы начать? Ну, допустим, с Флинт. Я покачала головой. Все внимание было теперь обращено на меня. — Точно? Нигде не слышала это имя? — Нет, — сказала я, снова рассматривая фотографию Самюэля Купера. — Он практически твой ровесник. Может, вы дружили в юности? — Нет, впервые вижу, — спокойно повторила я. Не хотелось устраивать сцену в присутствии коллег. — Я с ним не знакома. И понятия не имею, откуда он может меня знать. Если он меня, конечно, знает. Таллок молча наблюдала за нашим диалогом. — А вы… — начала она. — Помирились? — договорил за нее Джосбери. — Еще как. А вот за квартиркой ее нужно присматривать. Туда при желании трехлетний ребенок вломится. Таллок покачала головой, словно ставя крест на всех беспечных дамочках и на мне в частности. — Я договорился с одной конторой, которая занимается домашними сигнализациями, но тебе надо будет подписать квитанцию. В воскресенье это небось дороговато выйдет. А если сегодня не успеют, кому-то придется снова у нее ночевать. — Так, ребята, за работу! — скомандовала Таллок. Все начали собираться. Я тоже встала, но меня окликнул Джосбери: — Погоди секунду, Флинт. Я снова села, даже не взглянув на него, и стала ждать, пока все разойдутся. Когда в комнате остались только мы, Таллок и Андерсон, Джосбери уселся напротив меня. — У меня для тебя подарок, — сказал он и достал из внутреннего кармана новехонький и, похоже, очень современный телефон. — Твой новый мобильный. — Меня и старый вполне устраивал. — Я перенес сюда все контакты, — сказал он. Я взяла телефон. Ладони у него были теплые. — Мы всем такие выдаем, — пояснил он. — В них вмонтированы специальные устройства, подсоединенные к нашей GPS-системе. Если он включен и батарея не села, мы всегда будем знать, где ты находишься. Не возражаешь? — Нет, — солгала я. — Могу еще дать четырехзначный номер, который отсылает срочный вызов прямо на наш пульт. — А без этого никак нельзя было обойтись? — Кто-то проник в квартиру Эммы Бостон и украл ее телефон, чтобы связываться с тобой напрямую. Этот кто-то потом целый день заваливал тебя сообщениями. Согласись, как-то все это не внушает оптимизма. — Я буду осторожна, — пообещала я. — Я договорился с ребятами из Ярда, мы к ним заедем во второй половине дня, — сказал он уже Таллок. — Обучим Флинт азам звукозаписи и прослушки. — Но не могу же я полгода таскать с собой диктофон! — возмутилась я. — А мы диктофонами больше и не пользуемся, — сказал Джосбери и улыбнулся одними губами — взгляд оставался непреклонен. — Теперь процесс куда интимнее. За дребезжанием телефона я не расслышала собственный ответ. Трубку снял Андерсон. Кратко о чем-то переговорив, он отключил связь и повернулся к нам. — Это Джордж. Тоттенхемские копы уже съездили в тот сквот, но Купера там не оказалось. Местные обитатели говорят, что он давно живет на улице. — Хорошо, — кивнула Таллок. — Скажи Джорджу и Тому, пусть пройдутся везде, где обычно собираются бездомные. Сами они не справятся — проверь, кто сможет им помочь. Начинать нужно прямо сейчас. Андерсон снова взял трубку. — Вы только время зря теряете, — сказала я. Все трое удивленно на меня уставились. Андерсон даже забыл убрать руку с телефона. — Бродяги не станут с ними разговаривать. Они ж здоровяки. И спрашивать будут в лоб. — Флинт, они туда не в качестве психоаналитиков едут, — сказала Таллок. — Просто покажут фотографию и зададут пару вопросов. — Первый же бродяга, к которому они обратятся, скажет, застенчиво потупив взор, что ни разу в жизни не видел Купера. Он на все будет готов, лишь бы от него отстали. Этим людям верить нельзя. Пока они будут говорить с одним, все прочие потихоньку расползутся. Они до смерти боятся полиции. — Откуда такие обширные познания о бомжах? — язвительно поинтересовался Джосбери. — Бродягах, — машинально поправила я, не глядя на него. — Так что ты предлагаешь? — Давайте я сама к ним съезжу. — Не думаю, что… — начал Андерсон, но я его перебила: — Я смогу найти больше бродяг, чем кто-либо из вас, и со мной они, возможно, согласятся говорить. — Почему? — удивилась Таллок, хотя по ее лицу я видела, что ответа не требуется. — Я знаю уличную жизнь, — сказала я. — Я сама восемь месяцев бродяжничала. 35 По официальным подсчетам, на улицах Лондона каждую ночь спит примерно одна, а то и полторы тысячи людей. Многие из них — подростки, сбежавшие из дому, где их подвергали всякого рода насилию. Некоторые — старики, потерявшие все, что успели нажить. Многие страдают психическими расстройствами, которые усугубляет недоступность квалифицированной помощи. Все совершенно беспомощны. Им всегда холодно, они всегда хотят есть. С каждой ночью, проведенной под открытым небом, они слабеют; с каждой ночью им становится все страшнее жить. Но ночи — это еще не самое сложное. Самое сложное — дотянуть до конца дня. Поиски Купера я начала с туннелей, во множестве расходящихся от Тоттенхем Корт-роуд. Там бродяги до наступления темноты просят милостыню у пассажиров метрополитена. Работники подземки обязаны их гонять, поэтому никто не задерживается на одном месте надолго. Я хотела поехать туда одна, но три голоса хором заверили меня, что это исключено. С женщиной-детективом меня тоже не пустили. В конечном итоге я согласилась, чтобы компанию мне составили двое мужчин — самых молодых и щуплых. Теперь этим двоим приходилось постоянно выбирать между двумя противоположными распоряжениями. Распоряжение Таллок и остальных требовало, чтобы они не сводили с меня глаз. Мое — чтобы они не путались под ногами. Я старалась выбирать женщин, но это было довольно трудно, поскольку среди бездомных мужчин — примерно семьдесят процентов. Я поила их горячим супом и пару минут беседовала. У церкви на Трафальгарской площади я заприметила девчонку не старше пятнадцати лет. — Привет, — сказала я и, присев на корточки, вручила ей пакет с томатным супом. — На, возьми. Можно с тобой поговорить? Девочка недоверчиво покосилась на мое подношение. — О чем? — пробурчала она. — В церкви Святого Джона с четырех часов будут раздавать еду. А в одном приюте в Сохо сегодня есть свободные койки. Перед тем как идти сюда, я посетила несколько сайтов. По всему Лондону множество организаций занимались помощью бездомным, но, к сожалению, у бездомных редко бывает доступ в Интернет. — Ясно, — сказала она, забирая суп. Я достала из кармана фотографию Купера. — Я ищу одного человека. Можешь посмотреть и сказать, не видела ли ты его? Она искоса взглянула на снимок и помотала головой. — Этот человек опасен. Скорее всего, он преступник. Ее взгляд тут же метнулся обратно к фотографии: бродяги очень восприимчивы к любого рода опасностям. Они слишком хорошо знают, что такое насилие. — А что он сделал? — спросила она. — Он сделал… больно нескольким женщинам. Мне нужно его найти. Она подняла взгляд и заметила моих спутников, подпиравших стенку туннеля в двадцати метрах от нас. И хотя на их лбах не красовалась татуировка «Полиция», их род деятельности все равно не вызывал никаких сомнений. — Вы из полиции, да? — боязливо спросила она. — Ты его видела? — повторила я. — Это очень важно. Но она уже на меня не смотрела. Только покачала головой, встала, и через считаные секунды ее и след простыл. Остаток дня я провела, раздавая всем свой номер телефона (нового блестящего телефона, подарка Джосбери) и покупая бесконечные стаканы с горячим супом. Чаще всего люди мельком смотрели на фото и мотали головами. Около четырех один пожилой мужчина вгляделся в снимок, и на горизонте забрезжила надежда. Это тесный мирок: поживите на улице с месяц — всех запомните в лицо. Но старик тоже мотнул головой. — Этого давненько не видать, — сказал он. — А что он натворил? Нельзя было выдавать своего интереса. — Но вы его знаете, да? — Ох и подонок же! — ответил бродяга. — Вечно отбирает деньги у девочек из Восточной Европы. Ну, знаете, тех, которые попрошайничают с детворой. — Где я могу его найти? — спросила я, когда поняла, что рассказ окончен. Он снова покачал головой. — Спелся вроде бы с какой-то девицей. Живут теперь в Актоне. Под конец дня я совсем выбилась из сил, да и на душе было паршиво. Жизнь на улицах — она такая: за ней нельзя наблюдать равнодушно. Даже если ты знаешь, что хотя бы сегодня ночью будешь спать в кровати. Она всегда рядом, она словно служит напоминанием: потеряешь контроль — и в мгновение ока окажешься там, без крова над головой, на обочине жизни. Тем не менее мы выяснили, что Самюэль Купер, возможно, сожительствует с какой-то женщиной в окрестностях Актона. Уже что-то. Можно развешать по тамошним улицам плакаты «Разыскивается», можно опубликовать фотографию в местной газете. Кто-нибудь да должен его узнать. На обратном пути я заскочила домой и обнаружила там четверых рабочих. За две минуты разговора они сообщили, что поставят мне сигнализацию, камеру слежения, тревожную кнопку и какие-то навороченные замки. Джосбери постарался на славу. Но мне было неприятно наблюдать это столпотворение в доме, который предназначался мне одной, и я ушла. В Льюисхэме выяснилось, что никому, кроме меня, удача не сопутствовала. Купера не вспомнили ни члены семьи Джонс, ни жители комплекса Брендон-Эстейт. Оставалось надеяться, что кто-нибудь в Актоне его выдаст. Через час мне позвонили и сказали, что работа в квартире окончена. Мне тут же захотелось поехать домой и свернуться калачиком на диване. Я была бы просто принцессой в неприступном замке, возведенном Джосбери. Но не тут-то было: придется тащиться в Скотланд-Ярд на лекцию о прослушивающих устройствах. Телефон зазвонил, когда я уже выключала компьютер. — Детектив-констебль Флинт слушает, — сказала я. — Ага. Здрасьте. — Незнакомый мужской голос. — Тут что-то не так с сараем в парке. Кажется, что-то там протухло. — Северный акцент, неразборчивая речь, как будто выпил лишнего. Я тяжело вздохнула. Это не мое дело, это дело оперативников. Такое бывает: линии перегружены, и люди попадают черт знает куда. — Ясно, — сказала я и взяла ручку, чтобы записать, откуда он звонит и чего, собственно, хочет. — Как вы сказали? Сарай? — Ага. Сарай для лодок. Эллинг. В парке. — В комнату вошел Джосбери, и я сразу превратилась в Мисс Предупредительность. — А что именно вас беспокоит? Джосбери умостился на подоконнике в паре футов от меня. На нем было темно-синее поло. Между верхними пуговицами пробивались волоски. — Воняет оттуда, — ответил мужчина. У Джосбери под ухом есть маленькая родинка. — И мухи всюду. Что-то там, наверное, подохло. — Кролик, скорее всего, но мы проверим. — На самом деле я собиралась передать жалобу в санитарную службу, не наш профиль. — А что это за парк? — Виктория. Прекрасно! Парк Виктория находится к северу от Темзы. Это даже не наш район. — Спасибо, сэр, мы непременно займемся этим вопросом. Джосбери глумливо хмыкнул: моя заявка на звание полицейского года его явно не впечатлила. Я нажала кнопку сброса. — Готова? — спросил он. — Сейчас, только звякну санитарам. В Тауэр-Хэмлетс какой-то зверь подох. Я достала справочник внутренних номеров. — Что-что? — Джосбери отошел от окна. Я покачала головой. — Ну, воняет из сарая, мухи налетели… Кролик небось дохлый. Или крыса. Погоди одну минуту. Я снова взяла трубку, но Джосбери перегнулся через стол и сбросил вызов. — Какой-то зверь подох в Тауэр-Хэмлетс, а звонят тебе? — Я, как и все, тоже надеюсь, что общественность научится разбираться в тонкостях муниципальных служб, но, к сожалению, это не всем под силу. Так что, дашь мне воспользоваться этим телефоном или идти искать другой? — Где именно в Тауэр-Хэмлетс? — Парк Виктория. Подумав пару секунд, он отобрал у меня трубку. — Да ради бога! — фыркнула я. — Алло, это детектив-инспектор Джосбери. — Он повернулся ко мне спиной. — Человек, который только что звонил, с кем хотел поговорить? А-а, с ней лично, да? Точно? Вы сейчас записываете звонки? Жаль. Ладно, спасибо. Я видела, как бьется пульс у него на шее. Прямо над родинкой. Потом Джосбери развернулся и какое-то время молча смотрел на меня. — Какие планы на вечер, Флинт? — наконец спросил он. — На свидание зовешь? Джосбери коротко хохотнул и покачал головой. — Потом, если получится. А пока… — Он подошел к открытой двери и обернулся. — Мы ищем труп. Сюда же, напомню, только что позвонил непонятный мужчина, позвал к телефону лично тебя и стал рассказывать о вони и мухах в парке, который находится даже не в нашем районе. — Надо срочно связаться с Таллок, — пробормотала я, чувствуя себя полнейшей дурой. — Давай для начала смотаемся туда вдвоем, — предложил он. — Если это дохлый грызун, то выбросим его в мусорный бак и поедем в Ярд. Возможно, я испытаю такое облегчение, что даже позову тебя на свидание. Поехали. 36 Сорок минут спустя мы переехали через Тауэрский мост. Джосбери на этот раз даже не потрудился включить музыку. На каждой остановке он принимался барабанить пальцами по рулю и переставал только тогда, когда мы снова трогались. Где-то в районе Уайтчэпел-роуд это начало меня всерьез бесить. На одном из светофоров я услышала, как он бормочет что-то себе под нос. Я обернулась — он смотрел в окно. Сигнал сменился, и мы поехали. Ничего примечательного я не увидела. Ну паб, «Виктория» называется. Ничего особенного. В парк мы заехали неподалеку от канала, с востока. Нас почти сразу же остановил парковый сторож. Джосбери показал ему удостоверение и спросил, как доехать до эллинга. Сторож пообещал, что нас встретят, и мы поехали дальше. Парк Виктория был первым общественным парком в городе. Открыть его в середине девятнадцатого века помогла петиция к самой королеве Виктории, поданная одним местным парламентарием. На западе парка течет Регентский канал, на юге — канал Хертфорд-Юнион. Посредине проложена дорога Гроув-роуд. В восточной части — самой большой, через которую мы и ехали, — разбиты спортивные площадки. — Знаешь этот парк? — спросил Джосбери, сбавляя скорость перед какими-то постройками. Разговаривать не хотелось. Я не могла поручиться, какие именно слова сорвутся у меня с языка. — Немного, — лаконично ответила я, а потом вдруг зачем-то прибавила: — В апреле тут цветут пролески. — Хорошо, устроим пикник. А сараи эти знаешь? — Откуда? Джосбери пожал плечами. — Ну, ты же питаешь слабость к сараям. Обогнув детскую площадку, мы проехали мимо минизаповедника, спугнув двух оленей. Потом остановились, и Джосбери вылез первый. Он посмотрел куда-то вдаль, как будто за нами могли следить. До сарая с лодками оставались считаные метры. Маленькое сооружение желтого кирпича, с красно-серой черепицей на крыше и синими ставнями — кстати, без окон. Одни ставни. Мы дождались, пока подойдет второй сторож. — Напомни, где убили Джеральдину Джонс, — попросил Джосбери. — Брендон-Эстейт. — А как микрорайон называется? — Виктория-Хаус. А что?.. О боже! — Дошло наконец? — Форест-Хилл — это викторианское здание. — Ага. Викторианские места для викторианских убийств. Миленько, чего уж там. Мое внимание привлек пруд — идеально симметричный овал в цементной оторочке. Темная вода стояла совсем низко: должно быть, спустили на зиму. — Когда последний раз открывали этот эллинг? — спросил Джосбери после того, как мы оба показали удостоверения и объяснили цель своего визита. — На той неделе, — ответил сторож. — Может, десять дней назад. Лодки тут всю зиму стоят. — Отоприте, пожалуйста. Сторож явно разволновался, но спорить не стал. Достал связку ключей из кармана куртки, подошел к двери. Я же подошла к ставне и прижалась к ней виском. Человек, звонивший в Льюисхэм, говорил, что тут плохо пахнет и роятся мухи. Я никакого запаха не чувствовала и не видела ни одного насекомого. Сторожу определенно не везло: перебрав всю связку, он только сокрушенно покачал головой. Джосбери, закусив нижнюю губу, направился к машине, открыл багажник, и я услышала металлический лязг. Вернулся он с большущими плоскогубцами в руках, которыми минуту спустя расслабил крепеж навесного замка. Тот, щелкнув, поддался. Вот теперь насекомые действительно начали роиться. Мы со сторожем отпрянули, но Джосбери и бровью не повел. — Ждите нас здесь, — сказал он, увлекая меня за собой. Я понимала, что нужно идти, иначе просто-таки врасту в землю. И я вошла в сарай первой. Я смутно улавливала, где стоит, нащупывая выключатель, Джосбери, и потому смогла упасть прямиком ему в объятия. Шею мне обожгло его дыханием. — Черт побери! — пробормотал он. 37 Тело Энни Чэпман обнаружили 8 сентября 1888 года, еще до восхода солнца. Свет и без того немногочисленных фонарей викторианского квартала Спитлфилдс точно не доходил до узенького дворика за домом № 29 по Хэнбери-стрит — слишком высокими были стены вокруг и соседние здания. Когда пожилой портье Джон Дэвис, отправляясь на работу, вышел в то утро из квартиры, темнота была практически непроглядная. Мы с Джосбери с радостью очутились бы на его месте, но нам не позволила лампа дневного света, висевшая на потолке. Думаю, Джон Дэвис в то утро сразу заподозрил неладное. Вероятно, в людях еще хватает животных инстинктов, чтобы почувствовать близость беспощадного зла. Он потом говорил, что проворочался всю ночь — не мог сомкнуть глаз. Я представляю, как он крадучись выходит из квартиры, словно внутренний голос шепотом велит ему остерегаться. Думаю, он еще на лестнице понял, что найдет. Может, даже унюхал что-то, хотя это маловероятно: над всем Ист-Эндом в те времена стоял густой смрад скотобоен и неисправной канализации. Может, он слышал последний крик Энни. Может, даже слышал шаги Потрошителя, убегающего по закоулку. Мы с Джосбери, еще не войдя в сарай, знали, что выйдем оттуда другими людьми. В 1888 году Джек-потрошитель схватил Энни за шею и слегка придушил ее, прежде чем опрокинуть наземь. Потом встал на колени и перерезал ей горло — настолько глубоко, что чуть не обезглавил. Потом задрал юбки, чтобы лучше было видно, и вспорол ей живот. Он отрезал куски кожи, выдергивал органы и соединительную ткань, бросая всю эту требуху прямо поверх тела. Матку он удалил целиком. Потом запрокинул ее ноги, собираясь сделать что-то еще, но тут его потревожили — возможно, это был наш друг Джон Дэвис, выходящий из дома через заднюю дверь. Я думаю, Энни оставалась в сознании на протяжении всего этого времени. Придушенная, она не могла двигаться, но не умерла. Думаю, она чувствовала, как нож входит ей в горло, и ужасалась, что не может закричать. Думаю, она лежала на холодной брусчатке или влажной глине Хэнбери-Ярда, объятая болью, которую мы обычно просим Бога отвести от нас, лежала и ждала, когда же мрак у нее в голове заключит в себя весь мир. Лежала и понимала, что закрыть глаза сможет теперь только навеки. И вот сейчас, стоя в эллинге в объятиях Джосбери, не зная, как жить дальше, я понимала, что Энни еще повезло. Да. Ведь когда дело касается убийства, все относительно. Энни, по крайней мере, умерла быстро. С момента нападения до ее последнего вздоха прошло не более пятнадцати-двадцати минут. Она толком и не поняла, что произошло. А этой женщине быстро умереть не посчастливилось. Эту женщину раздели и привязали к верстаку, на котором обычно чинят лодки. Руки ее засунули под верстак и привязали в районе запястий. Шею, грудь и таз опоясывали ленты скотча. Человек, убивший эту женщину, обездвижил свою жертву, чтобы всласть насладиться процессом и никуда не спешить. Энни не успела даже вскрикнуть, иначе бы ее услышали, а никто не уловил ни звука. Этой же женщине заткнули рот тряпкой, теперь окровавленной, и заклеили скотчем. От этой женщины убийца ждал криков. — Лэйси, ты в порядке? — спросил кто-то словно издали. Голова у меня безвольно падала, как у младенца, но я смогла ее удержать. Я не закричала, не грохнулась в обморок, меня не вырвало. Значит, похоже, в порядке. Тепло у плеча исчезло — это Джосбери отошел к верстаку, чтобы посмотреть на лицо покойницы. Глаза у нее были открыты. Они уже подернулись молочной пленкой, в уголках копошились черви. Мухи кружились над носом и ушами: их всегда первым делом влекут отверстия. И раны. Они обожают запах и вкус крови. Грудь Энни Чэпман осталась в неприкосновенности — ее защитила одежда, убийца торопился. Убийце этой женщины торопиться было некуда. Грудь была разрезана в десятках мест — неглубокие, узкие бороздки, оставленные острым ножом. Она потеряла очень много крови, кровью пропитался даже пол сарая. А если из нее текла кровь, значит, она была жива. Правый сосок был разрезан пополам. Я скрестила руки, инстинктивно прикрывая свои соски. Джосбери, поймав мое движение, отошел чуть дальше. Как оказалось, грудь — это было еще не самое худшее. Следующим в шкале кошмара шел ее живот, который настолько яростно переворотили, что я не узнавала внутренние органы. Почерневшие, они валялись на полу, но не были похожи на обычное содержимое обычного женского живота. Такие яркие цвета… Такая красная кровь, такие желтые шарики жира, такие синие мухи — блестящие, словно драгоценные камни. Но даже это еще не все. В 1888 году Энни Чэпман запрокинули ноги и развели колени, чтобы было видно гениталии. Должно быть, поза призвана была шокировать того, кто ее найдет. А может, Потрошитель просто готовился к следующему этапу, от которого его отвлекли. У нашего Потрошителя времени было вдоволь. Большинство женщин, которым перевалило за двадцать пять, хотя бы раз в жизни оказывались у гинеколога на осмотре шейки матки. Мы ложимся на стол и разводим ноги так, что колени оказываются чуть ли не на уровне плеч. Иногда стопы нам крепят в специальных подставках, иногда просто просят развести колени. Эта женщина была похожа на пациентку, ждущую врача. Вот только ни один из врачей, которых я встречала, не стал бы фиксировать согнутые в коленях ноги слоями скотча. Эта женщина не могла ни шелохнуться, ни вскрикнуть, когда в нее вогнали двухфутовый кусок древесины. Сейчас на этот убийственный кол смотрел Джосбери. И я. В трех дюймах от того места, где он высовывался из тела, были вырезаны четыре буквы. ЭННИ. — Да, приятель, мы уже и так поняли, — пробормотал Джосбери, вытирая лицо и сглатывая ком в горле. 38 Восьмого сентября 1888 года Джон Дэвис сразу же кинулся за помощью. Он остановил двух прохожих и попросил позвать констебля. Сто с лишним лет спустя Марк Джосбери вывел меня на негнущихся ногах из сарая и позвонил инспектору Таллок по мобильному телефону, после чего вызвал местных полицейских по рации в своем автомобиле. Кто-то — возможно, наш приятель Джон, — опустил юбки, чтобы Энни выглядела чуть пристойнее. Джосбери послал паркового сторожа за новым замком. На этот замок он плотно запер дверь. Весть уже летела по округе. К сараю стекались работники парка и люди, там отдыхавшие. Я же пока ничего не делала. Я просто стояла, облокотившись на машину Джосбери, и наблюдала за развитием событий. Мне нужно было прийти в себя. Когда я спросила, что мне делать, Джосбери велел стоять у входа и отгонять зевак. Я видела, как подъезжают патрульные машины: первая, вторая… Джосбери расположил офицеров по всем четырем сторонам и даже привлек к охране места преступления нескольких сторожей. Прибывало все больше полицейских, и вскоре меня сменили на посту. Как быть дальше, я не знала и просто села в машину Джосбери. Оттуда я видела, как растягивают желтую ленту вокруг сарая, а внутрь заходит первый криминалист. Этим убийством, как и предыдущим, займется Льюисхэм, но надо будет держать Тауэр-Хэмлетс в курсе. Джосбери подбежал к серебристому «мерседесу», как только тот остановился прямо посреди газона. Он не позволил Таллок идти дальше. Она посмотрела на него и кивнула, заверяя, что сможет это вынести. Они о чем-то поговорили, потом посмотрели на меня и, похоже, завязали спор. Если я не ошиблась, победителем вышел Джосбери. Сказав ему еще пару слов, Таллок пошла к сараю, а Джосбери ко мне — в компании Стеннинга. — Ты как? — спросил он, когда расстояние между нами достаточно сократилось. — Нормально. — Пройтись не хочешь? Я решила, что он хочет отправить меня по какому-нибудь мелкому поручению. — Куда? — Ну, погулять. Выйди за внешний кордон, как будто хочешь просто подышать воздухом. Внешний кордон устанавливали за прудом, чтобы на территорию не лезли посторонние. — Вполне возможно, что наш друг по-прежнему здесь. Не верти головой. Он может наблюдать за нашей суетой из укрытия. И он будет крайне рад тебя увидеть. Просто походи туда-сюда, а мы со Стеннингом будем искать людей, которые слишком уж пристально на тебя глазеют. До меня не сразу дошел смысл его затеи. — То есть я буду у вас приманкой, так? — Лэйси, мы же рядом, — сказал Стеннинг. — Если кто-то хотя бы приблизится к тебе, мы тут же его схватим. — Само собой, — подтвердил Джосбери. — Также хочу отметить, что это не официальное распоряжение начальства и ты можешь отказаться в любой момент, а детектив-инспектор Таллок пообещала, в случае чего, лично отрезать мне яйца и скормить их голубям у Саусваркского собора. Я с трудом сдержала улыбку. — Не отказалась бы на это посмотреть. Стеннинг похлопал меня по плечу, и они отошли в сторону. Через пару секунд я уже их не видела. Опустив голову, я потерла шею. Если повезет, со стороны покажется, будто она затекла от долгого сидения в машине. Я пошла вдоль пруда по асфальтовой тропинке, которая вывела меня к толпе зевак, собравшихся у внешнего кордона. — Разрешите пройти, — пробормотала я. И, не оглядываясь, прошла мимо детской площадки, следуя вдоль голубого металлического ограждения. Скоро асфальт закончился, сменившись обычной дорожкой, которая тянулась к вершине невысокого травянистого пригорка. Слева простирались поля для каких-то командных игр, за парком высился розовый дом. На холме там и сям торчали деревья, но их было слишком мало, чтобы беспокоиться, не прячется ли кто-то в чаще. Прямо мне под ноги откуда ни возьмись прыгнула большущая ворона, что, согласитесь, сложно трактовать как добрый знак. День неумолимо шел к закату, и небо уже окрасилось той прелестной бирюзой, которую видишь только осенними вечерами. Странное это время, мне всегда так казалось: уже не день, еще не вечер, промежуточная пора, когда знакомый мир может резко изменить очертания. Я понимала, что мир, знакомый мне, очертания уже изменил. Лодочный сарай переливался многоцветными огнями, как цирк шапито. Приехал полицейский врач. Я видела множество людей, снующих из стороны в сторону, но знала, что они меня не видят: слишком яркий свет. Я по большому счету стала невидимой. Но невидимыми стали также Джосбери и Стеннинг, и это меня беспокоило. Оставалось надеяться, что они меня не подведут. В противном случае ситуация вырисовывалась следующая: я одна, в сотнях метров от коллег, иду по темнеющему парку в полном распоряжении человека, который умеет долго, с упоением свежевать женщин, но в случае необходимости проявляет завидную расторопность. Миновав вершину, я снова пошла вниз и продвигалась вперед, пока путь мне не преградило небольшое озерцо. Что творилось по ту сторону игровой площадки, я уже не видела. Своих охранников — тоже. Если они действительно бросили меня тут, то за право отрезать Джосбери яйца Таллок придется побороться. В небе уже сияла открытая на три четверти луна, высыпали первые звезды. По периметру озера были высажены кусты, и я решила его обойти. Так, наверное, будет опаснее, чем оставаться на виду, но что делать. Пока я в безопасности, он ко мне не приблизится. В озере отражались последние сполохи заката, и рябь вокруг камышей густо розовела. По поверхности воды плыли, словно миниатюрные лодочки, буковые листья бронзового цвета. В таком городе, как Лондон, шум никогда не прекращается, но посреди большого парка он снижается до фонового гула, вроде как мошкара гудит погожим летним днем. Только в парках можно найти хоть какое-то подобие тишины и спокойствия. Впрочем, глядя на листок, сорвавшийся с ветки и спланировавший на воду, я подумала, что, пожалуй, у меня еще никогда в жизни не было так тревожно на душе. Тьма сгущалась, и тени скользили по траве, словно преследуя меня. Гомон полицейских сюда почти не долетал. Я дошла до самого края и вздрогнула, заслышав внезапный шорох, а следом за ним — пронзительный, беспокойный вопль. Но это оказалась всего лишь утка, выскочившая из камышовых зарослей. Теперь она как оглашенная загребала лапками, оставляя за собой пенную дорожку. Зыбь, идущая по воде, словно что-то мне шептала. Джосбери, будь он неладен! Неужели недостаточно того, что я увидела? Неужели мне обязательно расхаживать с неоновой табличкой «Я следующая» на виду у этого монстра? Глухой шлепок теннисного мячика, отскочившего от ракетки. Волосы у меня на затылке встали дыбом. В это время парки обычно уже закрыты. Мои коллеги, наверно, разгоняют последних посетителей. Никто не может играть сейчас в теннис. К тому же до корта отсюда далеко. И тут что-то врезалось точно между моих лопаток. Звук, который я издала, был скорее жалобным скулением, чем воплем ужаса. Вряд ли кто-то его услышал… Я подпрыгнула на месте и обернулась. Никого. Нигде. Но в пяти футах от меня, примяв листья одуванчиков, лежал желтый теннисный мячик. Я развернулась в ту сторону, откуда он, похоже, прилетел. И увидела его. Взрослый мужчина, но тощий, как мальчишка. Мы смотрели прямо друг на друга, разделенные какой-то сотней метров. Я не могла разглядеть его лицо, но именно так представляла себе Самюэля Купера. Белый, даже бледный, под тридцать лет, русоволосый. Высокий (я помнила из ориентировки, что в Купере целых шесть футов). Одет как типичный скейтбордист: мешковатые джинсы, волочащиеся по земле, темная куртка в разноцветных символах, будто с чужого плеча, и лыжная шапочка в обтяжку. В правой руке он все еще держал ракетку. В следующее мгновение он побежал. Помчал, как затравленный лис, по траве, петляя между кустами, прямиком к боковым воротам. И Джосбери был тем охотником, что гонит лиса. Пускай старше, но он был явно сильнее и спортивнее. Разрыв стремительно сокращался. Заслышав чьи-то шаги, я обернулась и увидела подбегающего Пита Стеннинга. Он что-то говорил в рацию на ходу. — Ты как? — задыхаясь, спросил он, когда поравнялся со мной. Два темных силуэта уже практически скрылись из виду. — Нормально. Давай за ними. Стеннинг, тяжело пыхтя, наклонился и оперся об колени. — Мне сказали, чтобы я побыл с тобой. Мы переглянулись — и рванули вперед. Нам необязательно было видеть Джосбери и парня, за которым он гнался, — мы и так знали, куда они направляются. Стеннинг был выше меня и наверняка быстрее, но уже устал. К тому же ему велели держаться рядом со мной, так что мы бежали вровень — по футбольным полям, к концу парка. Тут не было ворот — только выкрашенный голубым барьер, чтобы дети не выскакивали на проезжую часть. Обогнув его, мы очутились на боковой дороге. Вдоль обочины стояли машины. Джосбери нигде не было видно. — Давай разделимся, — предложила я. — Хрен вам… Куда теперь? Мы в растерянности побежали к улочке, застроенной викторианскими домами из красного кирпича. Виллы Квинс Гейт. Несколько пешеходов, один велосипедист, обгоняющий машины. Ни одного знакомого лица. Мы остановились, а на помощь нам уже спешили коллеги, которых Стеннинг созвал по рации. Все присутствовавшие на месте преступления теперь, если верить той самой рации, рассеялись по парку, чтобы не дать парню уйти. Джосбери раздавал указания, но без особого энтузиазма. Через пару минут он и сам появился на поляне по ту сторону дороги. Отрицательно мотать головой он начал еще издали, лавируя между машинами. — Упустил сукина сына! — выдохнул он, подбежав к нам. Потом нагнулся и смачно плюнул в сточную канаву. 39 — Кетчуп кому-нибудь нужен? — поинтересовался Кристос. Таллок, сидевшая напротив меня, вздрогнула от неожиданности. Джосбери, сидевший рядом с ней, стиснул зубы, а Стеннинг, сидевший возле меня, только вытаращился на кроваво-красную бутылку. Мы с Джосбери встретились взглядами, он потянулся к кетчупу — и я с трудом сдержала горький смешок. — Талли, ты бекон есть будешь? — спросил он. Таллок сняла верхний кусок хлеба и переложила три ломтика бекона на тарелку Джосбери. Облизав пальцы, она вернула хлеб на место и разрезала опустевший бутерброд на четвертинки. — Я вегетарианка, — пояснила она, поймав наши недоуменные взгляды. — Но люблю, чтобы от хлеба хоть пахло жиром. Было уже начало третьего ночи. Мы вчетвером сидели в круглосуточном кафе неподалеку от участка, на Льюисхэм Хай-стрит. Я тут раньше не бывала, но владелец, молодой киприот по имени Кристос, явно был знаком с моими коллегами. Он без лишних вопросов вручил нам по здоровенной кружке кофе и поставил бекон на гриль. — Обмен женами, — объявил Стеннинг, забирая кетчуп у Джосбери. — Что-что? — переспросила Таллок. — Это все из-за неудавшихся свингерских экспериментов, — продолжал Стеннинг. Джосбери скептически хмурил брови, но молчал. — Женщины за сорок, средний класс. Они все таким промышляют, почитайте воскресные газеты. Один из мужей небось передумал. Решил, что все женщины — шлюхи, которых надо истребить. Мы с Джосбери как по команде впились зубами в сэндвичи. Таллок несмело грызла уголок своего. Стеннинг подался вперед, как будто физическая близость к старшим по званию сделает его версию более правдоподобной. — И не такое видали ведь, правда? — Если бы этот парень был сорокалетним представителем среднего класса, я бы его догнал, — парировал Джосбери. Мы с Таллок переглянулись и улыбнулись почти одновременно. — Жертвы ведь похожи. — Стеннинг, видимо, не намерен был сдаваться. — Изысканные дамочки. Фифы. Никаких улик, которые помогли бы выяснить личность убитой, мы не обнаружили — ни на теле, ни в сарае. Знали только, что ей было около сорока пяти, если не меньше, и за собой она точно ухаживала: стройная фигура, маникюр, и волосы она стригла и красила не сама. Вернувшись в тот вечер в диспетчерскую, я стала проверять списки пропавших без вести. Сразу нашлось несколько подходящих вариантов, но ни одна из женщин на фото не была похожа на ту, которую я видела. Тем не менее завтра с утра мы первым делом должны будем связаться с родственниками. Веселенькое занятие, что и говорить. Имя и адрес, которые продиктовал мужчина, позвонивший насчет вони в сарае, нигде не значились. К нам все это время поступали новые сведения от ребят, прочесывающих улицы. Мужчина, сбежавший из парка (мы для удобства продолжали называть его Самюэлем Купером), исчез. Джосбери считал, что он перепрыгнул через ограду в сад и, петляя, свернул на главную дорогу. Мы вызвали вертолет, но пока тот прибыл, последняя надежда уже умерла — прошло слишком много времени. Мы разослали ориентировку по всему Лондону, и теперь каждый патруль в городе должен был его высматривать. Камеры слежения показали, что человек, одетый точь-в-точь как наш подозреваемый, в субботу вечером зашел в парк вместе с какой-то брюнеткой. На ней была коричневая куртка в горошек. Вполне возможно, что это была наша жертва. Шли они близко друг от друга, и женщина не оказывала никакого сопротивления. Когда мы досмотрели запись, Таллок попросила прислать материал с камер возле Брендон-Эстейт, и уже полчаса спустя наши труды были вознаграждены. Человек, опять-таки одетый точно так же, как парень из парка, спустился на станцию метро «Кеннингтон» примерно через пять минут после того, как Джеральдина рухнула мне в объятия. Я внимательно пересмотрела оба отрывка, чередуя экраны. — Одна и та же одежда все три раза, — сказала я скорее самой себе. — В вечер первого убийства на нем другие штаны, — подметила Таллок, и я вернулась к первому ролику. — Кажется, карго. А куртка у него, может, всего одна. — Может, — согласилась я. Но что-то меня терзало. Что же? Таллок вскоре меня отозвала. Хотя мы не были уверены, что убийца — это он, фотографию Самюэля Купера все-таки опубликовали в газетах, включая общенациональные. Газетчики с радостью подхватили весть о новом Потрошителе. — Так что, думаешь, он специально подбирает викторианские локации? — спросила Таллок у Джосбери. Тот кивнул, не решившись отвечать с полным ртом. — Или те места, которые хоть как-то связаны с эпохой, — уточнила я. — И бассейн, и парк были построены во времена правления Виктории. Брендон-Эстейт, разумеется, позже, но тут важно название микрорайона. — Логично, — кивнул Стеннинг. — Он не мог повторить оригинальные места: почти все уже снесли. Там теперь стоят совершенно не похожие здания. — Подумать только, сколько зевак позавчера собралось в Уайтчэпел! — заметил Джосбери. — Ему пришлось бы работать при полном аншлаге. — Значит, надо найти все викторианские постройки и тридцатого числа устроить там засаду, — сказал Стеннинг. — Как ты думаешь, сколько их в Лондоне? — ухмыльнулся Джосбери. — Город, считай, построили в ту эпоху. В справочнике указано сорок с лишним улиц, название которых содержит имя королевы. Я проверял. — Значит, займемся самыми известными, — настаивал Стеннинг. Таллок задумчиво прикусила губу. — Эта деревяшка… — Она опустила взгляд, словно смутившись. — Такого ведь с Энни Чэпман не делали. Я подождала комментариев мужчин, но оба промолчали. — Да. Но это случилось с Эммой Смит. — Впервые слышу. — Эмма Смит была первой уайтчэпеловской жертвой. Ее убили, а потом пронзили большим куском древесины. Бедняге все внутренности разорвало. Нашли ее еще живой, но на следующий день она скончалась в больнице. Это произошло в апреле. — Погоди… — Стеннинг, видимо, совсем запутался. — Считается, что ее убил не Потрошитель, а кто-то другой. Она сама сказала, что на нее напали трое. Скорее всего, за что-то мстили. Или наказывали. — Что же тогда затеял этот Купер? — спросил Джосбери. — Он явно не скрупулезный имитатор. Он как будто выбирает из множества деталей те, которые ему больше нравятся. Таллок покосилась на часы — возможно, проверила дату. Десятое сентября. До следующего убийства оставалось всего двадцать дней. — Мы его поймаем, — сказала я, сама не зная, кого хочу убедить. — Я его видела. Он действительно существует. Мы знаем, кто это. И обязательно его поймаем. Таллок попыталась выдавить из себя улыбку, но не смогла. — Нам нужен план, — сказал Джосбери. — Это точно, — пробормотала она. — Я имею в виду план для нашей приманки, — Джосбери кивнул в мою сторону. — Если это прозвище приживется в участке, то… — начала я, возмущенно передернув плечами. — Только не начинай опять эту бодягу о яйцах, — сказал он, обнажая свои великолепные зубы. — Надоело. — Хорошо, тогда я буду носить их как сережки, — предложила я. — А когда начнут разлагаться, я их поджарю на вертеле вместе с твоими глазными яблоками и отдам Кристосу, пусть продает шашлык из Марка Джосбери. Он улыбнулся мне. Да, по-настоящему улыбнулся. В левом уголке рта виднелась красная крапинка от кетчупа, и мне вдруг страшно захотелось протянуть руку и… — А у нее фантазия побогаче твоей, — сказал он Таллок. Та улыбнулась в ответ и стерла кетчуп левым безымянным пальцем. — Ну, мне пора домой, — сказала я и тут же поняла, что не смогу туда попасть. — Не возражаете, босс? — Да всем нам пора, — ответила Таллок. — Когда ты говорил о плане, — тут же переключилась она, — ты имел в виду… — Надо разместить ее в безопасном месте, — сказал Джосбери. — И если получится, то завтра же. Сегодня я посижу в машине возле ее дома. — Нет, — сказала Таллок. Взгляд ее заметался между нами. — Тебе надо выспаться. Я попрошу кого-то из ребят. А завтра уже займемся переселением. — Точно? — спросила я. Три пары глаз уставились на меня. — Осталось двадцать дней. Надо поторапливаться. Всеобщее молчание. — Если он традиционалист, то в следующий раз убьет двоих. Тридцатого сентября. — Но он не традиционалист, — подчеркнул Джосбери. — Это мы уже выяснили. Он избирательный новатор. — Боюсь, эта деталь ему понравится. Не устоит перед соблазном. Таллок не отрываясь смотрела на Джосбери, тот — на меня. — Нет, — сказал он. — Элизабет Страйд и Кэтрин Эддоуз. С интервалом в час. Он покачал головой. — Нет, Флинт, ни за что. — Ты еще совсем недавно с удовольствием бросил меня на его милость, — напомнила я. — Совершенно другая ситуация, — возразил он. — Ситуация, которой мы могли управлять. А держать тебя под круглосуточным наблюдением мы не сумеем. — Если я буду дома, он выйдет на связь. В саду ведь установлены камеры слежения, верно? И над дверью тоже. Он опустил глаза. — С прямым выходом на наш участок. А возле кровати у меня теперь тревожная кнопка. — Лэйси, — начала Таллок, — дело не в… — Над каждой дверью и каждым окном висит по сигнализации, — не унималась я. Моя пламенная речь была адресована только Джосбери, как будто он вдруг стал моим непосредственным начальником. Он снова на меня посмотрел, но уже без улыбки. — Он не сможет напасть на меня в квартире. А вот проникнуть в сад или просунуть что-то под дверь запросто сможет. И позвонить тоже. Он может попытаться связаться со мной, когда я не дома, а я в ближайшее время редко буду там появляться: снова буду работать в поле. Все молчали. Даже Кристос затаился за стойкой, прислушиваясь к нашей беседе. — У нас есть двадцать дней, — сказала я. — Если не поймаем его к тридцатому, я переселюсь. Все продолжали молчать, но я уже чувствовала себя победительницей. Они согласятся. Если мы не поймаем его до тридцатого, погибнут еще две женщины. Таллок закрыла лицо ладонями, Стеннинг тронул меня за плечо. Джосбери все так же сверлил меня взглядом, но больше не пререкался. Итак, встречайте: Лэйси Флинт — официальная приманка для Потрошителя! 40 Разбуженная внезапной пронзительной трелью, я нащупала свой новый телефон. — Доброе утро, красотка! — Чего? — промычала я. — Кто это? — Это я, Пит. Ты кого-то другого ждала? — Чего тебе? — Звоню тебя порадовать. — Валяй. — Сперма. Я привстала на постели. — Стеннинг, ты не подумай, мне очень лестно, но… — Да не моя, соня. На трупе. От сна не осталось и следа. — Если ты шутишь, то лучше кончай… — Прекрасно сказано, Флинт. Таллок только что выслушала заключение патологоанатома. На трупе обнаружены следы семенной жидкости. Я не сразу смогла воспринять эту информацию. Значит, ему недостаточно было вспороть женщине брюхо… — Он ее изнасиловал? — Еще как, — со вздохом ответил Стеннинг. — Но нам это только на руку. Мы… — Погоди. Что, заключение уже готово? Который вообще час? — Да, утром сделали. Опять небось под музычку работали. Таллок и Андерсон туда уже съездили и все нам пересказали. Я вытянула шею, чтобы увидеть циферблат будильника. Почти половина одиннадцатого. — Таллок просила тебя не будить, — пояснил Стеннинг, — но я решил не мешкать с хорошими новостями. Мы его поймаем, Флинт. У нас есть имя и ДНК. Ему конец. И еще: газетчики пронюхали про викторианский след. Сама Эмма Бостон, между прочим, подсобила. Я вскочила с кровати и принялась лихорадочно искать чистую одежду. — Подваливай к нам. Босс хочет, чтобы ты рассказала об этом двойном случае. Мало ли, как оно обернется. 41 23 декабря, за 11 лет до описываемых событий Врачиха со всех сторон окружена детскими фотографиями. Они повсюду: на столе, на полках, даже на подоконнике. Девушка понимает, что на некоторых засняты ее дети: снимки старые, зернистые, и дети одеты старомодно. На тех, что посвежее, должно быть, внуки. Девушке это кажется абсолютной бестактностью. Это же надо — кичиться своей плодовитостью, когда говоришь пациентке, Кэти, что она никогда не сможет выносить ребенка. — Инфекция поразила слизистую оболочку матки, — поясняет врачиха. — Если бы мы заметили ее раньше, то могли бы принять меры. А так, даже если фаллопиевы трубы и яичники не задеты, матка просто не выдержит груза в течение девяти месяцев. Мне очень жаль. А вот и нет, думает девушка, держащая Кэти за руку. Врет она все. Просто ей положено так говорить, это ее обязанность, и глаза у нее слишком спокойные. И смотрят слишком уверенно. В лучшем случае ей наплевать. А в худшем — она радуется, упивается чужой бедой. — Я не смогу родить ребенка, — в третий раз повторяет Кэти. — Я никогда не стану матерью. Кэти, которая с трех лет была матерью, которая заботилась о своих куклах, как о живых… Она просто не верит своим ушам. Как это так: она, она, а не кто-то другой, не сможет совершить естественный переход от игры в дочки-матери к настоящему материнству?! — Не отчаивайтесь, — увещевает ее врачиха. — Матерями ведь становятся по-разному. — Что это еще за х…?! — выпаливает девушка. Глаза врачихи сужаются до щелок. Она принимает строгий вид. — Вовсе не обязательно так выражаться, барышня. Лучше нам с твоей сестрой побеседовать наедине. Девушка встает. — У тебя еще есть вопросы, Кэти? — спрашивает она. Перед глазами Кэти все плывет. Она качает головой. Сестра берет ее за руку и осторожно помогает подняться. Они собираются выйти, но вдруг девушка останавливается на полпути и возвращается к столу врачихи. — Положи на место! — велит та. — Немедленно! А то я позову охрану. — Вот дура старая! Нет тут никакой охраны, — говорит девушка. Она подходит к открытому окну. В правой руке у нее фотография врачихи, еще молодой, с младенцем на руках. Снимок заключен в золотую рамку. Девушка выглядывает, нет ли кого под окном, и швыряет фотографию. Услышав, как стекло бьется о крышу автомобиля, она выводит Кэти из кабинета. Часть 3 Элизабет Чтобы утолить свою кровожадность, этому извергу впервые понадобилось целых два убийства за одну ночь.      Газета «Ивнинг стэндард», 1 октября 1888 г. 42 Понедельник, 10 сентября — Ранним утром тридцатого сентября тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года были убиты две женщины, — начала я. По нажатию клавиши на большом экране появилась фотография одной из них, уже покоящейся на прозекторском столе. Овальное лицо, правильные, но ничем не примечательные черты. Волосы темные, слегка вьющиеся, собранные на затылке. Широкий пухлогубый рот — когда-то она, должно быть, очень мило улыбалась. — Первой жертвой стала Элизабет Страйд, урожденная шведка, эмигрировавшая в Англию за двадцать лет до смерти, — продолжала я. — Ей было сорок пять, с мужем разошлась и постоянного места жительства не имела. Убили ее в Датфилдз-Ярде — внутреннем дворике на Бернер-стрит. В диспетчерской было людно, но многие украдкой поглядывали в окно. Мне казалось, что слушают они исключительно из вежливости. Мы ведь уже знали, кого ищем. А когда мы настигнем Самюэля Купера, то с легкостью докажем, что убийца — это он. Дело, считай, закрыто. — Без четверти час ее видели у ворот Датфилдз-Ярда, она ругалась с каким-то мужчиной. Это был последний раз, когда ее видели живой. Я автоматически произносила заученные слова, но мыслями была далеко. У меня накопилось немало отгулов, и я непозволительно долго не брала отпуск. В последнюю пару недель усталость и стресс сказывались на моей умственной деятельности не лучшим образом. В комнату вошел Марк Джосбери. Между прочим, в костюме — темно-сером, в тонкую полоску. Белая рубашка, как полагается, и бордовый шелковый галстук. Я окончательно потеряла нить изложения и опомнилась только через несколько секунд. — На Датфилдз-Ярд окнами выходил Клуб евреев-социалистов, — продолжила я, полистав конспект. — В ту ночь там собралось много людей. Наверное, было очень шумно. В час ночи эконом клуба приехал домой и увидел на земле женщину с перерезанным горлом. Позже он описал рану как «зияющую» и определил ширину в два дюйма. Джосбери сел рядом с Таллок. Он наконец побрился. — Эконом зашел в дом и вызвал полицию. Джосбери шепнул ей что-то на ухо. — В этом деле интерес представляют три аспекта. Во-первых, как убийце удалось обездвижить жертву. — Он же их вроде душил для начала, нет? — подал голос кто-то из заднего ряда. — Якобы да. — Я мысленно поблагодарила его: хоть кто-то отвлек меня от созерцания нарядного инспектора. — Но на теле Элизабет не было обнаружено следов удушения. Никаких синяков — ни на шее, ни на лице. Тем не менее патологоанатом не сомневался, что ей перерезали горло слева направо, пока она неподвижно лежала на земле. — Наверное, ожидала, что с ней займутся сексом, — сказал Андерсон. — Насколько я знаю, женщины часто делают это на спине. По комнате прокатилась волна смешков. Главным образом мужских. — Шел проливной дождь, — ответила я. — Во дворе было слякотно. А вам, сержант, я бы порекомендовала почаще задействовать фантазию. Снова смешки — теперь в основном женские. — Она бы не легла в грязь добровольно, — сказала я. — Вокруг было полно людей, но звуков борьбы никто не слышал. Он опрокинул ее быстро и ловко, она даже кулек с конфетами не выронила. — Но все эти женщины… они ведь были пьяницами, правильно? — вмешался Джосбери. — Она была пьяна? — Если верить патологоанатому, то нет, — ответила я, не отрываясь от конспекта. — В желудке не нашли следов алкоголя либо наркотиков. Полиция недоумевала, как он сумел ее повалить. На улице посигналила машина. Многие обернулись на звук. — Вторая особенность этого убийства заключается в том, что Элизабет Страйд не изувечили. — Мне не терпелось разделаться с этим докладом. — На теле не было никаких ран, кроме пореза на горле. — Кто-то ему помешал, — предположил Стеннинг. — Я смотрела по телевизору одну передачу, — сказала Гейл Майзон, отправляя в рот орешек кешью, — и там говорили, что тридцатого сентября произошло только одно убийство. Элизабет Страйд к жертвам Потрошителя они не причисляли. — Это было бы моим третьим замечанием, — с улыбкой сказала я. — Многие эксперты полагают, что ее убил кто-то другой. — На что им возражают, что это мог быть и Потрошитель, которому пришлось сократить программу из-за форс-мажора. Разочарованный срывом, он якобы отыгрался на второй жертве, — сказала Таллок. — Да, есть и такая версия. Четвертой канонической жертвой Потрошителя стала Кэтрин Эддоуз. Я снова нажала на клавишу. На экране появилась вторая фотография из морга — обнаженная Кэтрин с толстым шрамом вдоль всего торса. Смотреть на ее лицо было невозможно. — Без четверти два констебль Уоткинс обнаружил тело Кэтрин на Митр-сквер. — Минуточку. Через полчаса после убийства в Уайтчэпел? — удивленно переспросил Барретт. — Именно. Горло Кэтрин разрезали почти до позвонков. Причиной смерти стала обильная кровопотеря из левой общей сонной артерии. Брюшная полость была вскрыта от груди до лобка. Многие внутренние органы также были повреждены, а некоторые, включая матку и левую почку, удалены. Со всех сторон валялись кишки, как будто убийца рылся в животе в поисках чего-то. Настроение публики явно переменилось. Меня снова слушали. — Эддоуз была первой, кому Потрошитель изуродовал лицо: сделал ножом надрезы на щеках и веках, а после отрезал мочку одного уха и кончик носа. Коллег, казалось, заворожило лицо Эддоуз. На месте ран остались грубые швы, но догадаться, какой она была красавицей, все равно было несложно. Лицо аккуратной формы, высокие скулы, гладкий лоб. Интересное совпадение: самая симпатичная жертва Потрошителя пробудила в нем самую лютую ярость. 43 Следующие несколько дней я олицетворяла неусыпную заботу, которую полиция города проявляет по отношению к гражданам, хотя Стеннинг и еще пара ребят по-прежнему величали меня Приманкой. В участке я проводила не больше часа в день, а все остальное время моталась по школам, молодежным клубам и районным центрам южного Лондона. Объединив усилия с «сапфировыми отрядами», я читала девочкам лекции о личной безопасности и необходимости звонить в полицию, если с ними что-то случилось. Однажды мы с Роной и ее сестрой Тией сходили перекусить бургерами, и я с облегчением узнала, что ничего пока не произошло и обе ведут себя осторожно. Если я не занималась воспитанием молодежи, то бегала по улицам с бумажными стаканами бульона и распределяла бездомных по приютам, а иногда просто беседовала с ними. Ведь когда нечем заняться и некуда идти, порой становится очень скучно. В обеденный перерыв я ходила в бассейн, по вечерам сидела в каком-нибудь баре или кафе и притворялась, что читаю газету. Домой я не спешила — и все ждала одного-единственного телефонного звонка. Все ждала, когда в отдалении появится высокий, тощий силуэт Самюэля Купера. На второй вечер я даже поехала в Камден — прежде всего, чтобы позлить Джосбери, — но вскоре поняла, что даже моему желанию его позлить есть пределы. Ночевала я дома. Одна. Впрочем, отныне я никогда не бывала по-настоящему одна: Джосбери получил разрешение на круглосуточную слежку за мной и доверил ее двум своим коллегам из СО10. «Твои ребята сразу бросаются в глаза, — пояснил он Таллок, которая хотела назначить кого-то из своих. — Любой уважающий себя преступник учует их за километр». Что ни говори, ребят он подобрал знающих. Даже я их пока ни разу не заметила, хотя иногда узнавала в толпе знакомые льюисхэмские лица: Таллок все-таки решила подстраховаться. Она часто мне звонила. Стеннинг — тоже. Я слышала, что последняя пресс-конференция прошла не совсем удачно, и вышестоящее руководство пыталось дистанцироваться от нашего расследования. Если убийцу не поймают в ближайшее время, Таллок придется стать козлом отпущения. Но о возможном ее уходе не было даже слухов. Стеннинг почти дословно пересказал мне заключение судмедэксперта по женщине из парка Виктория. Смерть наступила в результате обильного кровотечения, причиной которого послужили многочисленные ранения в брюшной полости. Предсмертные пытки включали в себя четырнадцать неглубоких порезов на груди. Обломок деревянного забора в нее всадили, когда она еще дышала. Вагинальные повреждения затрудняли осмотр, но наличие спермы на лобковых волосах указывало на изнасилование. В сперме нашли также следы какого-то стандартного спермицида — стало быть, он пользовался презервативом. К сожалению, когда арестовывали Самюэля Купера, у подозреваемых еще редко брали образцы ДНК, так что нам придется поймать его, чтобы убедиться на сто процентов. Но мы его непременно поймаем. Его фотографию уже увидели все жители Лондона. Я сама наблюдала эту физиономию по нескольку раз на день — в газетах и по телевизору. А потом, на исходе четвертого дня, установили личность убитой. 44 Пятница, 14 сентября Дэрил Вестон, проживающий в Стокбридже, графство Гемпшир, вернулся из десятидневной командировки на Филиппинах и с удивлением обнаружил, что дома его никто не ждет. Жена Аманда куда-то исчезла, кошка оголодала, а автоответчик трещал по швам от новых сообщений. Некоторые оставили дети: сын, который жил в Бристоле, и тринадцатилетняя дочь, которая училась в школе-интернате в Глостершире. Остальные — преимущественно друзья Аманды. Те, которые видели в новостях портрет убитой и, встревожившись, звонили проверить, все ли в порядке: слишком уж та женщина была на нее похожа. Смех, да и только. На четвертом однотипном сообщении Дэрилу Вестону стало не до шуток. Он обзвонил всех друзей Аманды, связался с ее родителями в Суссексе, а потом вызвал полицию. Сорокашестилетняя Аманда Вестон вышла замуж четыре года назад. Дэрил был вторым ее мужем, детей она родила от первого. Врагов, если верить Дэрилу, у нее не было. Работала на полставки в местном хосписе, где доживали свой век безнадежные раковые пациенты. Дэрил Вестон любил свою жену. Увидев ее труп, он рыдал, как дитя. Когда его привезли в Льюисхэм для дачи показаний, он все еще плакал. Таллок и Андерсон отвели его в переговорную — комнату, куда мы никогда не пускаем подозреваемых, только пострадавших, их родственников и важных свидетелей. Там стоит удобная мебель, в одном углу спрятана камера. Беседу вели Таллок и Андерсон, а мы все наблюдали из диспетчерской. — Мистер Вестон, я понимаю, что вы хотите поскорее вернуться к детям, — сказала Дана, когда вкратце описала ему случившееся. — Но мне нужно задать вам еще пару вопросов. Вы не возражаете? Вестон кивнул, не поднимая головы. — Как вы думаете, зачем ваша жена могла поехать в Лондон в прошлую субботу? Вестон покачал головой. — Она никогда не ездит в Лондон. Терпеть не может этот город. — Когда вы последний раз с ней говорили? Он задумался. — Во вторник вечером. Я еще спросил, который час у них в Англии, и она сказала, что начало девятого. — Какой у нее был голос? — Да нормальный голос. Усталый разве что: она только вернулась с работы, но до воскресенья была свободна. Предвкушала, как отдохнет. — А она не поделилась с вами своими планами? — Хотела подготовить сад к зиме. И помочь Дэниелу собраться: он на следующей неделе переезжает в новую квартиру. Господи… — Он закрыл лицо ладонями. — Дэниелу двадцать пять лет, верно? У экрана столпилось слишком много народу, стало жарко. Я отошла и посмотрела на часы. Через двадцать минут у меня была назначена встреча с местным «сапфировым отрядом» в школе неподалеку. — Мистер Вестон, у нас есть основания полагать, что человек, убивший вашу супругу, убил еще одну женщину примерно неделю назад. Вы слышали об этом преступлении? Вестон покачал головой. — Нет, я же был в отъезде. — Да, вы об этом уже упоминали. Та женщина была практически ровесницей вашей жены. Ее звали Джеральдина Джонс. Вам случайно не знакомо это имя? Он снова покачал головой. Мне пора было уходить. Я попятилась назад — и натолкнулась на преграду. Джосбери. Я и не знала, что он тоже здесь. Не отрывая глаз от экрана, я тихонько обошла его и проскользнула в дверь. Я несколько дней делала все, что могла, чтобы выманить Самюэля Купера из его логова на свет божий. Стеннинг и Майзон передавали мне самые важные известия. К примеру, такое: Джеральдина Джонс и Аманда Вестон, вполне возможно, знали друг друга. Ни один их родственник пока этого не подтвердил, но Аманда раньше жила в Лондоне вместе с детьми и предыдущим мужем. Ее дети учились вместе с детьми Джеральдины в частной школе в Чизике. Вскоре после этого мы узнали, что мать Купера, Стейси, работала в той школе поварихой и Купер иногда к ней наведывался. Становилось все очевиднее, что жертвы были выбраны не случайно и оба злодеяния служили какой-то цели. Сам же Купер, между тем, никак не давался нам в руки. Психопаты всех мастей слетались на это дело, как мухи на мед. Мы ежедневно утопали в письмах и телефонных звонках «от Потрошителя»; плюс к тому нас ежедневно поносили в прессе. «Полиция бездействует. Полиция не справляется. Когда ждать нового убийства?» Заголовки становились все более категоричными. Мы уже прятали свежие газеты от Таллок. А потом, на восьмой день после страшной находки в лодочном сарае, мы его поймали. 45 Понедельник, 17 сентября — Цветочный рынок. Через десять минут. Приходи одна. Сухой щелчок — и связь оборвалась. Я положила трубку. В спальне было темно. Люминесцентные цифры на будильнике показывали десять минут пятого утра. Я подскочила к гардеробу и поспешно оделась: спортивные штаны, кроссовки, толстовка и куртка, которую мне как раз на днях выдали в СО10. Куртка застегивается на четыре большие пуговицы. Две из них — действительно пуговицы. Третья — датчик, который я активировала одним вращательным движением. В четвертой помещалось крохотное звукозаписывающее устройство. Как только я выйду из квартиры, меня засечет камера. Даже если я не активирую пуговицу на куртке, новый мобильный постоянно связан со Скотланд-Ярдом. Сидящий за пультом человек обратит внимание, что я иду куда-то среди ночи, и оповестит коллег. Те подадут сигнал в машину, которая, ничем не выделяясь, стоит где-то на улице перед моим домом. И машина незаметно поедет за мной. Дотащив велосипед до самого верха, я залезла на него и что было духу помчалась к Вондсворт-роуд. На другой стороне машин было больше: в этих краях в пробку можно угодить даже в предрассветный час. На цветочном рынке «Нью Ковент-Гарден» делают оптовые закупки флористы Лондона и окрестностей. Сюда со всех уголков Британии и даже из-за рубежа ежедневно свозят сотни тысяч цветов. Рынок занимает гигантское складское помещение возле Темзы, между Найн Элмс-лэйн и Вондсворт-роуд, и открывается обычно в три утра. Торговля в основном нацелена на перекупщиков, но ходят сюда и обычные покупатели. По пятницам и субботам здесь особенно людно: кто-то хочет сэкономить, кому-то просто любопытно. Туристы, не поленившиеся встать так рано; богатые дамочки из северных районов, планирующие светские приемы; невесты, мечтающие утопить церкви в букетах. А иногда и ваша покорная слуга. Когда мне не спится, я часто еду сюда на велосипеде или иду пешком — и бесцельно шатаюсь между прилавками. Цветы неизменно попадали в мой воображаемый список «Вот что я люблю». Бросив велосипед у ограды, я зашла на рынок через главные ворота, и меня тут же окутал липкий, приторный запах лилий. В киоске справа их было великое множество: белые, розовые, желтые и тигровые — оранжево-золотистые, просто изумительные. Я не стала там задерживаться и двинулась вглубь, мимо башен из роз, каскадов маргариток и коробок с цветами, которые я вообще не знала. Цветочные ароматы сливались в воздухе с запахами фастфуда. Странное, конечно, сочетание — розы и жир, но мне нравится. Торговля шла бойко, покупатели всегда стекались сюда часам к пяти-шести. А вот и он. В сорока футах от меня, по ту сторону небольшого леска из лавровых деревцев в горшках. Одет он был все так же: джинсы, волочащиеся по земле, черная куртка в оранжевых и желтых загогулинах, черная шапочка в обтяжку. В резком искусственном освещении рынка не представляло никакого труда узнать заостренные черты и крупный нос Самюэля Купера. Неделю назад, в парке, он стоял слишком далеко, и я еще сомневалась. Теперь от сомнений не осталось и следа. Он покачнулся, причем в мою сторону. Даже в сорока футах от меня его жестикуляция казалась зловещей — он будто угрожал мне. Я с трудом заставила себя остаться на месте. Пока мы поедали друг друга глазами, я лихорадочно вспоминала, сколько на рынке выходов. Благодаря хитроумным приборам Джосбери, коллеги смогут определить мое местонахождение с точностью до метра. А когда приедут, то сразу окружат все здание — и только потом зайдут внутрь. Если мы простоим тут достаточно долго, таращась друг на друга поверх декоративных деревцев, ему не уйти. Секунда шла за секундой, я чувствовала его нерешительность. Странные глаза бегали из стороны в сторону. Рано, еще рано. Может, кто-то уже и приехал, но этого недостаточно. Мне срочно нужна рация. Я ее пока не включала, но мне необходимо было знать, где именно находятся ребята. Я медленно, несмело запустила руку в карман куртки. Купер отшатнулся. Я застыла. Безвыходное положение. Если я шелохнусь, он бросится наутек. — Тебе помочь, красавица? Это подошел киоскер. Я покачала головой, не сводя глаз с Купера. — Как знаешь, — пробормотал мужчина, которого я видела лишь боковым зрением. — Но ты все-таки подвинься, мне сюда кое-что поставить надо. — Я из полиции, — сказала я, хотя вряд ли он бы мне поверил: в конце концов, я была в штатском и с велосипедным шлемом на башке. — Подождите одну минуту, пожалуйста. Киоскер замолчал. — Покажи удостоверение, — наконец произнес он. Я проигнорировала его просьбу. Он схватил меня за руку. — Я с тобой разговариваю? Если ты… Пришлось обернуться. Передо мной стоял полный мужчина, немного за сорок. Из-за него я отвела взгляд от Купера — пускай теперь расхлебывает. — Отвали, — прошипела я. — Все, я вызываю охрану, — объявил он. Купер исчез. Стряхнув с себя руку киоскера, я ринулась в погоню. В последний момент увернувшись от тележки, я достала рацию из кармана. — Констебль Флинт, преследую подозреваемого. — Такой позывной точно привлечет ко мне внимание. — Срочно нужно подкрепление. — Я пробиралась сквозь толпу, стараясь никого случайно не сбить с ног. Впереди замаячила дверь. — Выход номер десять! — крикнула я в эфир. — Подозреваемый движется к выходу номер десять! Купер выбежал на парковку, опередив меня на считаные секунды. Там он перепрыгнул через ограду и помчал к Найн Элмс-лэйн. Быстро оглядевшись по сторонам, я последовала за ним. Ловко петляя между машинами, он пересек Вондсворт-роуд и очутился на перекрестке. — Подозреваемый движется к мосту! — крикнула я. Перебегать дорогу было страшно, но я не могла позволить себе сбавить скорость. Мимо прогрохотал автобус; из автомобильных окон на меня глазели недоумевающие жаворонки, спешащие куда-то по своим утренним делам. На мгновение Купер исчез из виду, но каракули на куртке тут же зажелтели вновь. — Подозреваемый находится на мосту Воксхолл! — задыхаясь, прохрипела я. Значит, надежда еще есть: на мосту мне никто не будет мешать. На мосту я смогу догнать его. А если повезет, кто-нибудь преградит ему дорогу на том конце. Мост Воксхолл ведет практически в самое сердце Вестминстера, а уж там-то полицейских всегда хватает. — Подозреваемый преодолел примерно треть моста, движется в северо-западном направлении. — Меня мучила одышка. — Одет в черную свободную куртку, джинсы, черную шапку. Предположительно Самюэль Купер. «Предположительно Самюэль Купер» внезапно замер посреди пешеходного перехода. Я замерла тоже. По нашей стороне моста машины ехали как ни в чем не бывало, а вот вторая полоса опустела. Взглянув через его плечо, я поняла, в чем дело: у развязки стояли две патрульные машины, отсекая северный берег Темзы. Купер понял, что туда его не пропустят. Понял — и побежал обратно. Хотя инстинкт приказывал мне отойти в сторону, пусть даже на проезжую часть, я не сдвинулась ни на сантиметр. Может, я его и не остановлю, но хотя бы заставлю притормозить. Подкрепление уже близко. Оглянуться я не решалась, но знала, что они заняли свои места. С минуты на минуту прибудут еще несколько офицеров. — Флинт! — закричал до боли знакомый голос. — Отойди, мать твою! Топот — и спереди, и сзади. На миг показалось, что охотятся не на Купера, а на меня. Ноги так и просились броситься наутек. От Купера меня отделяло всего несколько ярдов. Он сбавил скорость. А потом достал из кармана небольшой черный пистолет. Топот стих. Уже не ярды, а футы. Я видела у него за спиной полицейских. Кто-то был в форме, кто-то — в серой куртке, которая еще недавно лежала на спинке моего дивана. Джосбери ведь живет в пяти минутах езды. Через реку переехал — и дома. Купер завертелся волчком, размахивая пистолетом. Мост опустел. Джосбери пытался что-то сказать одними губами, но я никак не понимала, что именно. А когда поняла, было уже слишком поздно. Он пытался сказать мне: «Отойди». Купер схватил меня, и мы повалились на красную сталь мостового ограждения. Сама не знаю, как мои ребра уцелели. — Я это сделаю! — закричал он. — Я ей башку на хрен отстрелю! Дуло, если честно, упиралось мне в левое плечо, но спорить с ним я не собиралась. Хватая воздух ртом, я оторвала взгляд от пистолета и посмотрела на Купера. Странные глаза никак не могли сфокусироваться. Дышал он, даже учитывая недавний забег, слишком часто, а в уголках рта скапливалась слюна. Он явно был под кайфом. Он выпрямился и прикрылся мной, как живым щитом. На добрых шесть дюймов выше меня, гораздо сильнее. Левой рукой обхватив меня за талию, правой он поднес пистолет к моему виску. Час от часу не легче. Вот только когда он целился мне в плечо, я успела внимательно рассмотреть ствол, определить модель и запомнить серийный номер. — Отпусти ее, Сэм! — крикнул Джосбери. — Отпусти — и мы что-нибудь придумаем. — Пошли вы все на х..! — Я едва не оглохла от его вопля. — Уходите с моста, а то будете соскребать с него ее мозги. Джосбери поднял руки и сделал шаг назад. — Не нервничай, — сказал он. — Мы уходим. Они действительно попятились. Пора! Я крепче вцепилась в куртку Купера и, убедившись, что он не вырвется, сделала глубокий вдох. — Пистолет не настоящий! — крикнула я, мысленно молясь, чтобы это было правдой. — Пневматика! Давайте! Джосбери и офицер, стоявший с ним рядом, обменялись тревожными взглядами. Пистолет — не то боевой, не то воздушный — еще сильнее прижался к моему виску. Шея готова была сломаться, как тростинка, в любой момент. Потом что-то потащило меня назад, и земля ушла из-под ног. Меня словно пронзило раскаленными иглами. Я больше не ощущала жар его тела, хотя он по-прежнему меня держал. В спину давила толстая стальная балка. Черт возьми! Купер уже стоял по ту сторону ограждения, и от падения его спасала только я. — Не надо, Сэм. — Джосбери шел к нам. — Сейчас отлив. Воды всего на метр, не больше. Ты точно убьешься. Но я не видела грязных, замусоренных пляжей, которые обычно обнажает отлив. Джосбери лгал: вода стояла гораздо выше, чем на метр. Сомнительное утешение, если учесть, что земли я касалась лишь носками кроссовок, а позвоночник мой изогнулся неестественной, хрупкой дугой. — Тут высота двадцать метров, Сэм, — продолжал Джосбери. — Больше, чем на олимпийской вышке. Ты не выживешь. На самом деле даже в отлив от перемычек Воксхолла до воды не больше двенадцати метров. Прибавьте еще пару метров дорожного покрытия — получится, в лучшем случае, четырнадцать. Но, опять-таки, радоваться нечему. Люди, которые падают в Темзу с мостов, выживают крайне редко. — Прямо под тобой — бетонный пирс. — Джосбери мог уже, протянув руку, коснуться нас. — Ты даже не в воду упадешь. Я не могла заставить себя посмотреть вниз, но надеялась, что Джосбери снова врет. Если мы упадем в воду, шансы еще есть. Приземлимся на бетон — пиши пропало. — Я ни в чем не виноват. Меня подставили. Джосбери и глазом не моргнул. — Давай, приятель, перелезай обратно. Мы во всем разберемся. — Иди ты… Джосбери прыгнул в тот самый момент, когда Купер оторвал меня от земли и перекинул через ограждение. На долю секунды я почувствовала на своей стопе чью-то руку, поймала взгляд Джосбери — и лицо его исказилось гримасой боли. Он вывихнул плечо. Когда рука соскользнула, я поняла, что обронила кроссовку и теперь лечу куда-то вниз. Голубые глаза, полные ужаса, и река, сверкающая, как чернила, и разноцветные огни с северного берега, лентами лежащие поперек… Признаться, я удивилась. Я часто воображала свою смерть, но она всегда была иной. Редкая комбинация: вроде бы тебе и хорошо, а вроде бы и конец. В этот миг сработали инстинкты, и я воздела руки кверху. Вовремя. Удар об воду был настолько силен, что я сперва приняла ее за бетон. После этого мир вокруг превратился в бурлящую черную дыру. 46 Я так стремительно тону, что мне кажется, будто я до сих пор падаю. Меня окружает тьма — настолько непроглядная, что может быть и твердой, а не жидкой. Я понимаю, что должна противиться своим инстинктам и сохранять спокойствие. Паниковать нельзя, в моем распоряжении несколько минут. Человеку, который падает в Темзу возле Вестминстера посреди зимы, дано сто двадцать секунд, не больше — потом конечности сковывает холодом, и он идет ко дну. Мне же повезло упасть в Темзу в конце сентября. Быстрее! Нельзя терять ни одной из драгоценных минут. Я развела руки и ноги, чтобы замедлить движение. Оглянулась. В глазах жгло. Ничего не видно — только мельтешение темных фигур. Огни. Это свет с берега. Я уже не тону, но все равно передвигаюсь слишком быстро: меня подхватило волной. Плыви! Вверх, к огням. Не дыши! Не думай о реке, не думай о тьме, которая разверзлась внизу, о водорослях, липнущих к лицу! Не теряй ни минуты! Острая боль — я обо что-то ударилась. Я не вижу, что это, но трусь о какую-то жесткую поверхность. Я обмираю на миг и понимаю, что за что-то зацепилась. Река проносится мимо, как водопад. Все, конец. Но вот я снова свободна, снова уношусь во тьму. Огни над головой. Не дыши! Прошло уже несколько минут. Время идет. Мне нужен воздух. Я дышу. Я прорвалась наверх — и опять погружаюсь, но воздух, который попал в легкие, вселяет надежду. Я отбиваюсь от воды. Я двигаюсь вперед. Не поддавайся холоду! Из Темзы круглый год еженедельно достают по свежему трупу. В основном в Лондоне. Ты не можешь стать одним из них. Я выныриваю на поверхность. Гигантское колесо обозрения отсюда кажется совсем крохотным. Я уже проделала большой путь. Меня несет приливом — и снова окунает в воду. Я барахтаюсь в реке, поглощенная тьмой и гонимая волнами. Меня найдут через несколько дней — думаю, в излучине у Собачьего острова, там чаще всего застревают покойники. Мое тело будет раздутым, исклеванным чайками. Меня уложат в специальную ванну — неглубокую, но большую, — и речная полиция попытается снять отпечатки пальцев, если у меня, конечно, будут пальцы. Но пока я жива, я дышу и двигаюсь. Сбрось куртку: намокшая ткань отяжелела и тянет ко дну! Я отваживаюсь коснуться пуговицы — и вспоминаю. Куртка — моя единственная надежда. А еще — телефон Джосбери в кармане. Они будут знать, где я. Они вместе со мной движутся вниз по течению. Ты, главное, не умирай! Я вижу очертания чего-то громадного на берегу. Это Игла Клеопатры. Скоро мост Ватерлоо. Вот «Королева Мария». Здесь река делает резкий поворот. Здесь я рискую разбиться насмерть об опору моста или пришвартованную баржу. Здесь же я могу спастись. Я разворачиваюсь лицом по течению. Это почти середина реки, и шансов на то, чтобы отплыть в сторону, у меня нет. Но на северном берегу всегда многолюдно: это, можно сказать, общепризнанная стоянка для круизных судов и исторических кораблей. Ой, черт, как же больно! Что-то ударило в лицо, и я на несколько секунд теряю способность дышать. Но лодки с Набережной уже близко. Вот одна — маленькая, что-то вроде речного такси. Стоит привязанная к берегу. И до веревок совсем не высоко. Я собираю волю в кулак. Река рвет и мечет, она не согласна на компромисс. Она не сдается, продолжает борьбу. Ухватившись за веревку, я почти горизонтально распластываюсь на воде, настолько сильное тут течение. Последний рывок — и я цепляюсь за веревку локтем. Сжимаю руки «в замок». Это все, на что я способна. Теперь у меня в запасе действительно пара минут. Потом силы иссякнут. Потом холод, хоть и сентябрьский, скует меня. Джосбери и все остальные будут меня искать. В Скотланд-Ярде будут знать, где я. Они с кем-то свяжутся. Кто-то меня спасет. Если, конечно, хитроумные устройства Джосбери водостойки. 47 Очнулась я в больничной палате. Жалюзи на окнах были опущены, но сквозь щели все-таки брезжил свет. Значит, не умерла. Несколько минут я пролежала без движения. Несколько долгих минут. Мне было очень жарко. Затем я осмелилась пошевелить руками и ногами — и по телу разлилась боль. Значит, серьезных повреждений нет. Я привстала, познакомившись с доселе неведомой болью: голова, лицо, торс — саднило все. Я села и сосредоточилась на дыхании. Вдох-выдох, выдох-вдох. Я ждала, пока боль пройдет. Когда из острой она превратилась в ноющую, я решила, что можно снова попробовать лечь. Вполне разумное решение, вот только в туалет ужасно хотелось. Я слезла на пол и предприняла отчаянную попытку встать, над которой посмеялся бы даже младенец. Зато не упала. Примерно в восьми футах от меня была дверь — возможно, в уборную. Вот хорошо бы было… На покорение коридора у меня бы точно не хватило сил. Я двинулась в путь. Черт, какая боль! Неужели нельзя было помочиться в реке? Голова шла кругом. Слава тебе господи, таки сортир! Открыто. Может, даже получится присесть, не упав на пол. Да, сесть у меня получилось, а вот встать — это уже другая история. Я решила не спешить. Где я вообще нахожусь? Наверное, в одной из больниц южного Лондона. Я помнила яркий свет в лицо. Помнила, как ко мне тянется чья-то рука. Взяться за веревку я не смогла, поэтому меня заарканили, как бычка, сбежавшего с фермы, и затащили в шлюпку. Симпатичная рыженькая из речной полиции пристегнула меня к носилкам и обернула серебристыми теплоудерживающими одеялами. Потом мотор рванул — и мы понеслись к берегу, где уже поджидала «скорая». Ладно, нельзя же всю ночь просидеть на унитазе. Придется вставать. Черт с ней, с болью, потерплю, не такая уж она невыносимая. Вот только дышать почему-то было сложно, как будто я сильно простудилась. Я смыла и вышла из туалета. В двери было окошко. Выглянув, я увидела мужчину, сидящего напротив на пластмассовом стуле. Глаза у него были закрыты, рука на перевязи. Дверь в палату и его глаза открылись одновременно. Джосбери посмотрел на меня и встал. — Как ты себя чувствуешь? — спросил он, закрыв за собой дверь. — Как девушка, чуть не утонувшая в Темзе. Выглядел он смертельно уставшим. Интересно, сколько он тут просидел? — Лучше пока не вставать, — сказал он. — Тебя пару часов назад накачали обезболивающим и успокоительным. Может, поэтому казалось, что в голове у меня осиное гнездо, к тому же кем-то потревоженное. — Что со мной? — Поломала несколько ребер. Пара растяжений. И очень много гематом. Вроде бы нормально. — Это из-за меня? — поинтересовалась я, кивнув на перевязь. Он пожал плечами — точнее, одним, здоровым плечом. — Ну, ампутация мне пока не грозит. — Он попытался улыбнуться. — Твоя кроссовка у меня в машине. Я опустила глаза. — Кажется, я и вторую потеряла. — Тогда оставлю ее себе как сувенир. — Улыбка его стала смелее. — А что с Купером? — спросила я. Бултыхаясь в реке, я не вспоминала о человеке, из-за которого там очутилась. Главное было выжить. А вот теперь… Джосбери покачал головой. — Пока не знаем. Но еще ведь рано. Мы и тебя бы не нашли, если бы… — Я понимаю. — Этого, наверно, было мало. — Спасибо. — Он погиб, Флинт. Выбраться должен был кто-то один. — Я понимаю, — повторила я. Оно, наверно, и к лучшему. И все же… — Помнишь, что он сказал напоследок? Что это все подстава. — Да все они так говорят! — Джосбери указал на кровать. — А теперь давай ложись. Утром приедет Талли, начнет кудахтать и быстро уморит тебя расспросами. — Хорошо, только руки вымою. В углу стояла раковина. Он двинулся за мной. — Лэйси, я бы не советовал… Поздно — я уже стояла у раковины. И смотрела в зеркало. И видела лицо, которое не было мне знакомо. Я отшатнулась, как будто чужое лицо исчезнет, если на него не смотреть. Но оно не исчезало — я поняла это по глазам Джосбери. Я прикрыла этот ужас руками, спрятала его. В следующую секунду он обнял меня, и я смогла всласть выплакаться в темно-серую толстовку. — Это на девяносто процентов поверхностные повреждения, — сказал он мне на ухо. — Так врач сказал. В основном просто синяки и отеки. Пройдет за пару недель. Но я не могла сдержать слезы. — Ты, наверное, ударилась лицом. Слава богу, что хоть шлем не сняла. — А зачем бинты? — выдавила я сквозь рыдания. Своего носа я просто не увидела: на его месте красовалась здоровенная квадратная заплата. — У тебя над переносицей небольшая трещинка, совсем… Я уже не плакала — я выла. — Ну-ну, успокойся. Все будет хорошо. Департамент все оплатит, будешь как новенькая. Я пыталась остановиться, честное слово. Мне из-за этих слез даже дышать было трудно. — А что еще? — пробормотала я. Джосбери вздохнул. — Небольшой порез на правом виске. Если шрам и останется, то малюсенький. Губу тоже пришлось зашить, но изнутри. Глубокий вдох. Толстовка Джосбери была выпачкана кровью. Моей кровью. — Это все. Правда. Через пару недель опять станешь писаной красавицей. Я провела ладонью по лицу — боже, какая боль! — подняла глаза и коснулась шрама. Но не своего. Несколько секунд, почти нескончаемых, мы просто смотрели друг на друга. — Прости, — сказал он. — За что? За то, что ты меня за кроссовку схватил, а не за лодыжку? Но я знала, что он извиняется за что-то другое. — За то, что я все время тебя распекал. Я больше не могла на него смотреть. — Да, вел ты себя по-скотски, что тут скажешь. — Вы вели себя по-скотски, сэр, — поправил он, крепче обнимая меня. — Я знаю. — Но почему? Я не смела оторвать глаз от влажного пятна на толстовке. Левая рука шевельнулась на перевязи, как будто он хотел обнять меня и ею тоже. Еле слышный вздох. — Дана считает, что я влюбился в тебя по уши, а я пользуюсь проверенным методом: сублимирую неудовлетворенное влечение в необоснованную агрессию. Значит, они с Даной не… Улыбаться, как выяснилось, мне тоже было больно. — А Дана права? — пробормотала я, уткнувшись в пятно от собственных слез. — Похоже на то. В этот момент мне стало интересно, насколько болезненным окажется поцелуй. — Хотя я уверял себя, что пользуюсь другим проверенным методом и резонно подозреваю в убийстве заляпанную кровью свидетельницу. Улыбки как не бывало. Я наклонила голову, чтобы заглянуть ему в глаза. — Ты думал, это я убила Джеральдину Джонс? — Ну, Флинт, поставь себя на мое место. — Именно этим я, собственно, и занималась. — Джонс поехала туда, чтобы с кем-то встретиться, а ты регулярно наведывалась туда по пятницам. Когда пропала Аманда Вестон — да и когда ее убили, — тебя не было на службе. Ты опоздала на работу, когда кто-то пробрался в квартиру Эммы Бостон. Теоретически ты могла все это сделать. У тебя есть приводы за наркотики — да-да, за легкие и давным-давно, но все же, — а по ночам ты зачем-то кружишь по Камдену. Джосбери думал, что я убила Джеральдину Джонс? Все это время, разнюхивая мое прошлое, он наводил справки о потенциальной убийце? Интересно, кого еще посещали такие мысли? И что они, черт побери, выяснили? — Ты говорил об этом с Таллок? — спросила я. Все тело напряглось, голос охрип — я это чувствовала и понимала, что нельзя подавать виду, как я напугана. — Да. — Джосбери пока не собирался меня отпускать. — Она сказала, что я не в своем уме, но если я смогу доказать, что ты когда-то общалась с Джонсами, Вестонами или Купером, то она прислушается. — И как, смог? В какой, интересно, момент я перестала дышать? — Шиш. — Он ни на дюйм не сдвинул руку с моей талии. — Никаких свидетельств того, что Лэйси Флинт когда-либо общалась с семьями погибших. Насколько мне известно, Сэма Купера она впервые встретила сегодня ночью. Его рука наконец покинула мою талию и осторожно коснулась подбородка. — И еще кое-что, — сказал он, когда мы встретились глазами. — Твоя светская жизнь в Камдене меня не устраивает, так и знай. Дверь отворилась. Джосбери поднял голову, но с места не сдвинулся. Обернувшись, я увидела в дверном проеме пухленькую чернокожую медсестру. За спиной у нее стоял молодой констебль в форме. — Вам нельзя вставать, — сказала медсестра. — Ложитесь немедленно! И принялась поправлять мою постель. Судя по внешности, с этой женщиной шутки плохи. — Прощайся уже, любовничек, — велела она Джосбери. Тот взглянул на часы. — Доброе утро, красотка! И вышел из палаты — именно туда, куда указала пальцем медсестра. 48 Среда, 19 сентября Через два дня после того, как меня положили в больницу, наряд речной полиции выловил тело Самюэля Купера из Темзы: оно застряло под волнорезом сразу за туннелем Блэкволл. Сама я, конечно, в морг не ездила, но мне показали фотографию. Река нечасто бывает благосклонна к тем, кто угодил ей в лапы, и к Куперу она снисхождения не проявила. Она терзала, ломала и рвала его, пока он не перестал быть похожим на человека. Я, например, ни за что не узнала бы в этом ломте мяса испуганного наркомана, с которым сражалась на мосту Воксхолл, а потом вместе падала в воду. Стейси Купер опознала сына по небольшой татуировке между лопаток (это был наконечник стрелы). Отпечатки пальцев подтвердили, что это таки он, а экспертиза ДНК показала, что именно его семя было обнаружено на лобковых волосах Аманды Вестон. Все это я узнавала от посетителей. Меня несколько раз проведала Таллок, а еще Стеннинг и девочки из нашего подразделения. В первый же день нагрянула и Эмма Бостон; я дала ей короткое, согласованное с Таллок интервью — в неофициальном, разумеется, порядке. Офицер управления из Скотланд-Ярда принес мне еще один мобильный телефон, так как предыдущий погубили воды Темзы. Все контакты были уже внесены в память. Гейл Майзон принесла мне виноград и сама съела половину грозди. Даже сержант Андерсон засвидетельствовал свое почтение. Они по анонимной наводке нашли комнату, где жил Купер, — тесную клетушку над прокатом DVD в Актоне. Под завалами всевозможных препаратов, лекарственных и не очень, лежала сумочка Аманды Вестон. Я сразу спросила насчет той женщины, с которой он якобы сожительствовал, но ничьих следов пребывания там больше не выявили. Купер явно жил сам. При обыске также были обнаружены две копии огнестрельного оружия. Тот пистолет, которым он угрожал мне, скорее всего, никто уже не найдет, но я удостоверилась, что не ошиблась: пистолет был-таки игрушечным. — Как ты это поняла? — спросила в один из визитов Таллок. — Он же был точь-в-точь как настоящий. — Где-то с полгода назад в Саусварке произошло ограбление, — пояснила я. — И все данные обрабатывала я. «Иерихон-941», очень популярная пневматика. — Теперь понятно, как он завел Аманду Вестон в парк. Помнишь, мы на пленке видели, как они вместе идут по Гроув-роуд? Я кивнула, вспомнив, что с этой пленкой что-то явно было неладно. — На первый взгляд, она вроде бы шла добровольно, но если он сказал, что у него пистолет… Таллок была права. Женщины, которым угрожают пистолетом, обычно готовы на все. Женщины обычно не ожидают тех мучений, которым Аманда подверглась в парковом сарае. Стоит хоть раз такое увидеть — и пуля покажется меньшим из зол. — С Джеральдиной Джонс, наверно, было то же самое. Если он сказал ей: «Развернись лицом к машине», — она могла подумать, что это ограбление, и повиноваться. Я бы на ее месте поступила точно так же. Я не спешила с ответом. Таллок принесла мне белую орхидею в горшке — может, Джосбери рассказал ей о моей коллекции комнатных растений? С того утра он ко мне не приходил, но на следующий день я получила неподписанную посылку от немецкой компании «Штайф». Внутри оказался зверек с коричневым мехом, красным бантиком на шее и чрезвычайно симпатичной мордахой. Теперь у меня был плюшевый мишка. И вот он сидел у меня в ногах, и мне пришлось насильно оторвать от него взгляд, чтобы посмотреть на Таллок. — Купер сказал, что его подставили. Там, на мосту. — Они все так говорят, Лэйси. Наверное, она права. — Но зачем? — Да откуда же нам знать! Он давно принимал тяжелые наркотики. Школьные учителя утверждают, что примерным поведением он никогда не отличался. Очевидно, это был человек, который нуждался в помощи, но ему никто не помог. — Но почему именно эти женщины? И зачем ему понадобились все эти сложности с имитацией Потрошителя? — У него в квартире нашли много книг о Потрошителе и всякой сувенирной атрибутики — скажем, билет с экскурсии по Уайтчэпел. А почему именно те женщины? Ну, может, он их знал. Он же часто ошивался в школе. Может, его раздражали успешные люди. Я кивнула. Логично. Таллок достала из кармана пакетик для улик. Внутри что-то было. — А еще мы нашли у него твою фотографию, Лэйси. Это моментальный снимок. Как ты думаешь, когда он мог его сделать? Я взяла пакетик в руки. Какая-то улица, я открываю машину. Что-то привлекло мое внимание, и я крепко задумалась. Эту куртку я купила два года назад. Джинсы… Не помню, чтобы меня фотографировали. — Ребята уже этим занимаются. Как только определим место, можно будет по свету и теням примерно назвать и время года. Может, даже записи с камер слежения найдутся. Нам необходимо выяснить, почему он зациклился именно на тебе. Я со вздохом опустилась на подушки. — Значит, это все, да? Мы поймали Джека-потрошителя. Таллок встала и улыбнулась. — По-моему, он сам решил, кто его поймает. На ближайшие несколько дней Дана Таллок стала знаменитостью. Давать интервью она не хотела, но начальство настояло. Молодая — раз, женщина — два, экзотических кровей — три. Идеальная кандидатура. Кто-то даже мне предлагал дать интервью, прямо с больничной койки. Я отказала, мотивируя тем, что только начинаю карьеру в органах и излишняя слава мне пока ни к чему. Меня похвалили и назвали «мудрой не по годам». Официально я была на больничном, но, когда заехала за вещами в участок, меня встретили стоячей овацией. Я снова расплакалась и наобнималась на несколько лет вперед. Боюсь, эти засранцы сломали мне еще одно ребро. Выглядела я по-прежнему не ахти, но уже смирилась с этим. Под обезболивающим спалось слаще, чем когда-либо. А когда я просыпалась, рядом всегда был бурый мишка с красным бантиком. В первое воскресное утро после выписки я, превозмогая боль, потащилась на автобусе на южный берег. В одном не самом популярном кафе у реки я увидела тощую, бледную девицу с крашеными черными волосами. Она сидела в очках, хотя нужды в этом не было. Когда я подошла, она даже не подняла глаз. А вот компания тинэйджеров за соседним столиком ее точно заприметила: они не таясь шушукались, и я подумала, как же часто бедняге приходится терпеть подобные грубости. За последние дни я на собственной шкуре ощутила, каково это, когда на тебя глазеют, — и не потому, что ты сегодня шикарно выглядишь. — Привет, — сказала я, подойдя ближе. Эмма Бостон наконец приподняла очки. — Ого! Ну и досталось же тебе. — Она ни с того ни с сего улыбнулась, обнажив удивительно белые, как для заядлой курильщицы, зубы. — Садись, будем вместе выступать в цирке уродов. Я села. Улыбку ее я видела впервые. — Ты в порядке? — Почти, — кивнула я. К нам подошла официантка, я заказала кофе и тост с сыром. Эмма попросила повторить. — Мне понравилась твоя статья, — сказала я, когда мы снова остались вдвоем. Я не врала и не льстила. Через два дня после той передряги на Темзе в одной широкоформатной газете появились сразу два текста: один — на основе моего интервью, другой — на основе интервью с Таллок. И тексты эти вышли за пределы обычных репортажей, затронув базовый вопрос: что заставляет людей совершать бесчеловечные убийства? — Я хорошая журналистка, — не без вызова заявила она. — Я знаю. Спасибо, что не назвала меня по имени. Она кивнула. — Ну, а что у тебя новенького? Я так понимаю, ты не в подруги ко мне набиваешься. Ту бабу, с которой Купер якобы жил, не нашли? Мать сказала, что она с ней не знакома. Хотя она и сына лет сто не видела. — Вообще-то я не об этом хотела поговорить. — Я украдкой взглянула на часы. — У меня для тебя, возможно, есть новая статья. Если ты, конечно, не против наступить на чью-то мозоль. Она лукаво ухмыльнулась. В этот момент дверь открылась, и в кафе вошли три чернокожие девушки. Я встала, чтобы поздороваться с ними. — Что с вами случилось? — спросила Рона. — Подралась с одной баржей. Спасибо, что пришла. Привет, Тиа. Двенадцатилетняя девочка, очень похожая на Рону, только ниже, стройнее и даже миловиднее, застенчиво мне улыбнулась. — Это Ребекка, — представила Рона третью. — Подружка моя. С ней тоже такое было. — Молодцы, что пришли. Я хочу вас познакомить с одним человеком. Статья о Роне, ее подругах и проблеме групповых изнасилований в целом появилась восемь дней спустя. На первой полосе «Сандэй таймс» напечатали фотографию чернокожей девушки, грустно глядящей на Темзу. Это был кадр из фотобанка — всем девушкам Эмма гарантировала анонимность, — но он в полной мере раскрывал заявленную тему: что значит быть молодой чернокожей девушкой, которая живет в южном Лондоне и с ужасом встречает наступление нового дня. В выражениях Эмма не стеснялась и миндальничать ни с кем не думала. Такое, конечно, не станешь лениво почитывать воскресным утром за чашечкой чая. Действия полиции, в общем, критике не подверглись, Эмма даже включила комментарии начальника «сапфировых отрядов», но вопрос был поставлен ребром: неужели власти игнорируют незащищенные слои населения, потому что правда колет им глаза? Вскоре после публикации Эмма по телефону рассказала мне, что газета заказала продолжение и на этот раз просила побеседовать с учителями и общественными деятелями на местах. Поговаривали, что статью могут номинировать на какую-то журналистскую премию. В последние дни сентября я начала несмело выходить в люди. Когда закончилось дознание в отношении трупа Аманды Вестон, ребята буквально силком потащили меня в боулинг, а я на удивление вяло сопротивлялась. Ребра еще не зажили окончательно, поэтому я сидела в сторонке и старалась пореже смеяться. Еще через пару дней мы сходили в уютное индийское кафе, куда можно приносить свое пиво. Джосбери тоже был там, по-прежнему с перевязью на руке. За весь вечер он ни разу со мной не заговорил, но мы часто обменивались взглядами. И я невольно задалась вопросом, не составит ли кое-кто нам с мишкой компанию, причем в самое скорое время. А потом, первого октября, сто с лишним лет спустя после гибели Элизабет Страйд, моя безмятежная новая жизнь резко оборвалась. 49 Понедельник, 1 октября Шарлотта Бенн лежит на двуспальной кровати в главной спальне дома. Лежит не в ту сторону: ноги, в тех же туфлях, в которых она открывала дверь, покоятся на подушке. Подушке ее мужа. Он разозлится, если придет домой, а подушка помята. Шарлотта уже застелила кровать, расправила простыню, разгладила все складки, взбила одеяло и подушки, сложила покрывало и равномерно разбросала декоративные шелковые подушечки. Теперь придется начинать заново. Когда все это закончится? — Можно мне привстать? — спрашивает она. — Нет, — отвечают ей. — Меня тошнит. Молчание. — Покрывало не отстирается. Придется нести в химчистку. — Симпатичная комнатка. Сама дизайном занималась? — Да, — говорит Шарлотта, хотя это неправда: на самом деле она нанимала очень дорогого дизайнера, которого посоветовала подруга. — Все сама выбирала. Несколько недель потратила. — Тут хорошо использованы нейтральные цвета, — говорит голос ей на ухо. — Это твои любимые цвета? — В доме есть деньги, — говорит Шарлотта. — В сейфе на первом этаже. Несколько сотен фунтов, по-моему. Я скажу вам комбинацию. Шесть, семь, три… — Она слышит какой-то шелест сзади. — Что вы делаете? — Я хочу задать тебе один вопрос насчет морали. Как ты считаешь, мораль абсолютна? Или ее можно корректировать? Не двигайся, а то башку отстрелю. Шарлотта заставляет себя лежать неподвижно. — Я не понимаю, о чем вы. Вы, кажется, с кем-то меня перепутали. Она плачет и при этом боится, как бы не испачкать покрывало потекшей тушью. — Если бы кто-то из твоих близких совершил ужасное преступление, как бы ты поступила? Ты бы все равно его поддерживала и не думала о последствиях? — Я не понимаю, что вам от меня надо. Слезы стекают по щекам ручейками. Один уже дополз до уха. Шарлотте хочется смахнуть влагу, ей щекотно — но она не смеет пошелохнуться. — Очень симпатичная комнатка, — говорит голос. — Хотя лично мне нейтральные цвета не нравятся. Когда пальцы хватаются за волосы Шарлотты, начинает играть музыка — какая-то старая песенка, которую она вроде бы знает, но не может вспомнить название. Несмотря на угрозы, она пытается встать — и застывает. Что-то касается ее шеи. Она косится в сторону и видит облаченную в белый рукав руку, согнутую в локте. — У меня через час важная встреча, — со слезами шепчет Шарлотта. Нож у ее горла. — У меня тоже. Говорят, когда людям весело, время идет незаметно. Острый кончик ножа вдавливается сильнее. Шарлотта тяжело дышит: тело не успевает поглощать достаточно воздуха. — Мне всегда нравился красный цвет, — говорит голос, пока Джули Эндрюс поет о капельках дождя. — По-моему, в этом интерьере не хватает красного. 50 Звонок застал меня на работе — я зашла после обеда уточнить кое-что у Майзон. Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда я подошла к ее столу. Она отложила надкушенный сэндвич и сняла трубку. Кроме нас, в диспетчерской никого не было, а половину опергруппы вообще перевели на новые задания. Под конец разговора лоб Майзон прорезала глубокая морщина. — Это криминалисты из Вестминстера, — сказала она. — Их вызвали в библиотеку «Виктория» на проспект Букингемского Дворца. Там найден прозрачный пакет с предметом, похожим на человеческий орган. Я все расслышала, каждое слово, но не могла обработать полученную информацию. — Таллок сегодня есть? Не дождавшись ответа, она снова взяла трубку. Я даже не услышала вопроса. В комнату вошел сержант Андерсон. — Как жизнь? — спросил он. Майзон положила трубку и повторила то, что уже сказала мне. Андерсон тоже достал телефон. В комнату начали сходиться люди. Некоторые вопросительно смотрели на меня. Я только качала головой. Таллок вышла вперед и приказала всем замолчать. Копы обычно реагируют на такие просьбы не самым галантным образом, но по воцарившейся тишине можно было понять, насколько все напряжены. — Вполне возможно, что нас это вообще не коснется, — сказала Таллок. — Наши убийства совершил Купер, а он мертв. Да, она права. Как же иначе? — Мы поедем туда тихо и спокойно. Три машины — моя, Андерсона и Стеннинга. Остальные пусть ждут здесь в полной боевой готовности. Библиотека «Виктория». Только не это. — Лэйси! Я с трудом заставила себя обернуться. — Поехали с нами. Она вышла первой. Мужчины, пропустив меня, поплелись следом. Умоститься в приземистой спортивной машине мне было крайне трудно, но не время жаловаться. Мы молча выехали с территории и двинулись по Льюисхэм Хай-стрит. — Часть тела, — сказала я, когда мы свернули на трассу А2. — Какая именно? — Сердце, — ответила Таллок, не сводя глаз с дороги. — И не только. Я уже связалась с Вестминстером. — У Мэри Келли вырезали сердце. — Мэри Келли убили только в ноябре! — рявкнула она. — Сердца всех млекопитающих очень похожи. Я это точно знаю. Это может быть свиное, или овечье, или еще чье-то. Я не ответила. — Чего-то такого я и ждала, — сказала она. — Даже письма всем разослала, с предупреждениями. Юбилей двойного захода — конечно, кто-нибудь не устоит. В мире полно людей с извращенным чувством юмора. Таллок болтала без умолку и, видимо, не могла остановиться. Свиное сердце можно купить в любой мясной лавке. Это такая шутка. Может, журналисты не хотят расставаться с благодарной темой? Таллок замолчала только тогда, когда мы подъехали к библиотеке. Я не вымолвила ни слова и молилась, чтобы она оказалась права. Библиотека «Виктория» занимает очень красивое здание: кирпич коричного оттенка, высокие прямоугольные окна в светлом каменном канте. Припарковавшись у автобусной остановки, Таллок быстро договорилась со стоявшим там копом, чтобы он присматривал за машиной, и заскочила в библиотеку через совсем не викторианские двери с фотоэлементами. Я последовала за ней, но не так резво: зря я лихачила на спортивном авто со своими-то ребрами. К тому же ноги вдруг начали подкашиваться. Внутри нас ждал Аллан Симмонс, занимавший в Вестминстере ту же должность, что и Таллок. Этот высокий, русоволосый мужчина взглянул на меня с недоумением, поскольку вид я до сих пор имела самый плачевный, и обратился к Таллок: — Пакет оставили на столе примерно в час. Никто к нему не притрагивался. В зале в тот момент находилось всего трое взрослых. Мы всех задержали, они сейчас дают показания. Никто не выходил из помещения. — А что насчет камер? — спросила Таллок, пока мы, ныряя под полицейскими лентами, продвигались вглубь библиотеки. Конечным пунктом был отдел абонемента — большая прямоугольная комната, над которой сверху тянулась длинная галерея. Сквозь массивное слуховое окно полукруглой формы щедро лился дневной свет. Симмонс повел нас в конец зала, к арке с табличкой «Детская литература». Мы прошли внутрь. — Все засняли. Кто-то зашел сюда, взял с полки книгу и отнес в соседний зал. Теперь идемте обратно. Мы вернулись в отдел абонемента, а оттуда свернули налево. Миновав компьютерный зал, мы попали в еще один зал, окольцованный черными, в розочках, перилами; из левого угла шла наверх чугунная винтовая лестница. Посредине стояла кадка с гигантской пальмой, а за ней — полицейский фотограф, заслонявший обзор. Когда он наконец отошел, мы втроем смогли приблизиться к заветному столу. Прозрачный пакет, сверху застегнутый на клипсу. Содержимое его было наполовину твердым, а наполовину — вязким, преимущественно багряного оттенка, и блестело на свету. Таллок без лишних раздумий подошла и опустилась на колени, чтобы пакет оказался точно на уровне глаз. Лежал он на книге — по-видимому, той, которую взяли в детском секторе. Прихотливый кельтский шрифт в заглавии, высокий мужчина в серебристо-белом балахоне на обложке. Фантастика для школьного возраста, классика жанра, неоднократно мною читанная, — «Камень из ожерелья Брисингов».[3 - Под таким названием был издан на русском языке роман Алана Гарнера «The Weirdstone of Brisingamen» (1960).] Я сняла куртку — слишком уж там было жарко, хотя чувствовала это, похоже, только я. Бассейн. Парк. Цветочный рынок. А теперь библиотека. И Джек-потрошитель. Господи, кто же все это делает? Инспектор Симмонс дал Таллок желтую ручку, чтобы она смогла передвинуть пакетик. Его содержимое представляло собой какую-то красную кашицу, но кое-где виднелись также волокна и еще что-то, явно плотнее по консистенции. Таллок встала и подняла глаза к потолку. — Эта камера была включена? Симмонс кивнул. — Запись можно будет посмотреть у администратора. А что будем делать с этой штукой? Куда ее девать? — Отвезите в морг при Святом Томасе, — ответила Таллок. — Доктор Майк Кейтс уже вас ждет. Стеннинг и Андерсон подъехали, когда мы вернулись к главному входу. Первому Таллок поручила взять показания у свидетелей, второй отправился с нами. Мы спустились на лифте в подвальное помещение. Симмонс, уже просмотревший запись, отошел в сторону, чтобы не мешать. — Ё-моё… — пробормотал Андерсон, едва началось воспроизведение. А мы с Таллок молча смотрели, как автоматические двери библиотеки разъезжаются и впускают внутрь Самюэля Купера. Все те же мешковатые джинсы, все та же черная в разводах куртка, будто с чужого плеча, и черная шапочка в обтяжку. Из отдела абонемента он проследовал в сектор детской литературы. Потом пропал из виду и снова появился на несколько секунд, уже с книгой в руке. И, не поднимая глаз, вышел из кадра. Симмонс немного перемотал, и мы увидели, как Купер идет по читальному залу. Из внутреннего кармана куртки он достал прозрачный пакетик и положил его на стол. Развернулся и, по-прежнему глядя в пол, удалился. Лицо его ни разу не попало в кадр. — Мы не разглашали информацию об одежде Купера, — сказала Таллок. — Если кто-то из наших проговорился, я… — Она не стала договаривать. — Босс, убийца — Купер, — сказал Андерсон. — У него в комнате нашли сумочку Вестон. У нее весь лобок был измазан его… Что там Купер говорил на мосту, прямо перед падением? «Меня подставили» — вот что. — Как вы узнали, где он живет? — спросила я. В то время я как раз лежала в больнице. — На теле ведь ничего не нашли. — Кто-то позвонил и сообщил адрес. Не представившись, — сказал Андерсон. — Босс, это розыгрыш, точно вам говорю. Во-первых, на этот раз Флинт вообще никак не причастна. Ага, как же! — Я вам гарантирую, босс: сегодня же в Альберт-Холле найдут свиную печенку, а в музее мадам Тюссо — бычий язык. За такие слова я готова была расцеловать сержанта Андерсона. — А музей мадам Тюссо — викторианское здание? — тихо спросила Таллок. — В этой стране — да. Точно вам говорю, я недавно Эбигейл туда водил. У Таллок снова зазвонил телефон. Она, извинившись, вышла в коридор. — Почему он всегда одет одинаково? — спросила я. — Голову опускает, прячет лицо, а одежду не меняет. Как будто хочет убедить нас, что это точно Сэм Купер. — Ты уж меня извини, Флинт, — проворчал Андерсон, — но Купер, мать его разэдак, лежит в морге на Хорсферри-роуд. Шесть футов мертвечины в морозилке. — Повтори-ка. — Зачем? Лежит, мать его разэдак, в морге… — Нет. Насчет шести футов… Вот это-то меня и беспокоило. В Купере было пять футов одиннадцать дюймов. Человек, который вел Аманду Вестон в парк Виктория, был явно ниже. В парне, за которым Джосбери гнался на следующий день, могло быть пять футов одиннадцать дюймов. Но в этом, на камере, — точно нет. — Я отвела взгляд от экрана. — Я тогда решила, что ракурс, наверно, неудачный или Аманда на каблуках. Но вполне вероятно, что в тот вечер в парк зашел другой человек. Андерсон настороженно прищурился. За открывшейся дверью стояла Таллок. Вполне вероятно, что Аманду Вестон убил другой человек. — Мне надо обратно в Льюисхэм, — сказала Таллок Андерсону. — Можешь съездить в морг? И Флинт захвати. Позвони, когда… — Так точно, босс. И не переживайте. Это все дурацкий розыгрыш, точно вам говорю. Таллок неуверенно ему улыбнулась, кивнула и ушла. 51 — Неужели Таллок отстранят от расследования? — спросила я у Андерсона, когда мы подъехали к больнице Святого Томаса и припарковались в специальной зоне для «скорых». — Хрен вам! — ответил он, вылезая наружу. — Будут держать до победного. А когда начнется жара, привлекут к ответу по всей строгости. Андерсон шагал слишком быстро, я за ним не поспевала. Мы вошли в приемную, а оттуда спустились на лифте в морг. Последний раз, когда я была тут, мне показывали вырезанную человеческую матку. Может, Кейтс пожалуется, что мы даем ему одни ошметки? Юный лаборант встретил нас и помог переодеться. Кейтса мы застали в прозекторской за заполнением бумаг. Отложив ручку, он поприветствовал нас. — Бесконечная бюрократия, — сказал он. — Ваша посылка прибыла десять минут назад. Займись, пожалуйста, музыкой, Трой. Трой с улыбкой включил айпод. Посредине металлического стола лежал серый сверток. Кейтс натянул перчатки и развернул его, как только зазвучали первые ноты. — Инспектора Таллок сегодня не будет? — спросил он, вытаскивая тот самый пакетик, который мы видели в библиотеке. — Ну, давайте взглянем, что тут у нас. Кейтс вытряхнул содержимое на широкий, но неглубокий поднос. Я в жизни мало слышала звуков омерзительнее, чем то чавканье, с которым вязкая масса шлепнулась на нержавейку. Пришлось сосредоточиться на музыке. На этот раз играл целый оркестр, гармоничнее и слаще, чем та соната для фортепиано. Кейтс взял щипцы и начал разгребать сваленные в кучу потроха. — Ну, одно могу сразу сказать: материал свежий. — Откуда вы знаете? — спросил Андерсон. — А вы понюхайте, — предложил Кейтс. Мы с Андерсоном переглянулись, но остались на своих местах. — Ага, — продолжал патологоанатом, — сердечко, как я и думал. Оркестровая музыка стала громче. Кейтс отодвинул сердце на другой конец подноса. Бледно-розовый мускул размером с мой кулак. Из расширения сверху торчали два крупных, грубо усеченных сосуда с запекшейся кровью. — Человеческое? — спросил Андерсон. В отсутствие босса он уже не петушился. — Возможно. Размер подходящий, но нужно будет проверить. Кейтс поддел что-то щипцами — и я отпрянула в неясном ужасе. — А вот это — точно человеческое. Он поднес сгусток ткани поближе к свету. Почти что круглой формы, а размером примерно в половину грейпфрута. — О нет, только не это! — взмолился Андерсон. — Насколько мне известно, — сказал Кейтс, по-прежнему глядя на зажатый в щипцах объект, — только у представителей homo sapiens имеются полноценные груди, а не вымя, без шерсти вокруг соска. — Это он? — Андерсон смотрел на меня. — Потрошитель? Это он отрезал… — Да, — сказала я. К горлу подступало что-то сладкое и липкое. — Мэри Келли отрезали обе груди. Но он не забрал их с собой. Бросил прямо там, рядом с трупом. — О господи… — пробормотал Андерсон. — Тут еще что-то есть, — сказал Кейтс, сооружая новую кучку окровавленных тканей. — Но это точно не органика. Мы с Андерсоном подождали, пока он дойдет до раковины. Вступило фортепиано — легкое, чистое, но при этом невероятно грустное. Кейтс включил воду. Через пару секунд он вернулся и положил что-то на стол. Нам не оставалось ничего другого, кроме как подойти ближе. Отмытое от крови украшение сияло в лучах искусственного света. Это было скромное, недорогое ожерелье из серебра: по большей части цепочка, но перед, который должен лежать на ключицах, составляли буквы женского имени. Элизабет. — Мы нигде не упоминали, что он дает своим жертвам имена, — сказал Андерсон, с тревогой проводя ладонью по лицу. — Ни об этом не рассказывали, ни об одежде. Мать его разэдак, он до сих пор на свободе! 52 — Последнюю жертву обнаружил ее собственный муж, примерно два часа назад, — рассказывала Таллок, когда я вошла в диспетчерскую. — Он рано вернулся с работы, чтобы переодеться к вечернему приему. Наверное, это можно назвать счастливым стечением обстоятельств, так как в противном случае тело обнаружил бы ее ребенок. Сержант Андерсон был прав. Он до сих пор разгуливает на свободе. Приехав в участок, мы узнали, что найдено третье тело. Андерсон поехал на место, а я осталась ждать новостей. На часах было начало восьмого, и большинство ребят уже вернулись из Хэммерсмита, где и произошло убийство. Я нашла себе свободный стул. — Врач, побывавший на месте преступления, считает, что ее убили еще утром, — сказала Таллок. — Следов взлома или сопротивления не обнаружено. Если не считать главной спальни, дом остался в неприкосновенности. Надеюсь, мне больше никогда не доведется увидеть такую спальню… Она нажала кнопку на компьютере, развернув фото на весь экран. На широкой кровати лежала коротко стриженная брюнетка — ногами на подушке, головой в изножье. В остальном же… Сказать что-то определенное было трудно. В диспетчерскую вошел Джосбери, уже без перевязи на руке. — Нам кажется, что убийца заставил ее лечь на спину, — продолжала Таллок. — Возможно, как и наш приятель Купер, он угрожал ей пистолетом, боевым или игрушечным. Подошел сзади, взял за волосы и запрокинул голову, после чего перерезал горло слева направо. То есть он, судя по всему, правша. Точнее мы сможем сказать после вскрытия, но похоже, что разрезов было несколько. Комната на фотографии выглядела так, будто кто-то забрызгал ее краской из аэрозоля. — Кровь в основном поступала из перерезанного горла. А значит, он дождался ее смерти и только потом начал глумиться над трупом. Следов пыток или изнасилования не обнаружено. — Другой убийца? — с надеждой предположил Стеннинг. — Не исключено, — кивнула Таллок. — Она не мучилась, как Аманда Вестон. С другой стороны, таких посмертных увечий никому еще не наносили: с живота и ног содраны целые полосы кожи, почти все внутренние органы вырезаны и разбросаны на кровати, реберный каркас размозжен — возможно, молотком, — а после разомкнут посредине. Ей удалили сердце и отрезали грудь. Одну нашли на месте. Вторая угодила в детский зал библиотеки «Виктория». По комнате пробежало нечленораздельное бормотание. — Прости, Дана, я не расслышал, как ее зовут, — сказал Джосбери. Он по-прежнему потирал левую руку, как будто та еще не зажила. Я тоже «не расслышала», всю вторую половину дня просидев в другой комнате. — Бенн, — прочла Таллок в своих записях. — Шарлотта Бенн. Замужем за Ником, барристером по уголовным делам. Двое сыновей, — уже тише добавила она. — Феликс, двадцать шесть лет, и Гарри, двадцать два. Дочке, Мэделин, семнадцать, она еще… Лэйси, какого… Господи, да ловите же ее! Вокруг меня вдруг все засуетились. Кто-то — кажется, Стеннинг — поддерживал меня в вертикальном положении. Сбоку подтащили стул, усадили… Черная туча в голове начала таять. Я сидела в другом конце комнаты, возле двери, и убей бог не помнила, как вставала и переходила сюда. Передо мной была Майзон со стаканом воды. Я машинально взяла его. Рядом стояла, пригнувшись, Таллок. Я не сводила глаз с двери. — Тебя отвезут домой, — распорядилась Таллок. — Будешь на больничном, пока я лично не разрешу выйти. — Нет, — сказала я громче, чем рассчитывала. Сделав глубокий вдох, я продолжила уже потише: — Все в порядке. Мне просто нужно побыть одной. Я пойду поищу свободную комнату. Таллок хотела было возразить, но, взглянув на часы, поняла, что у нее нет времени нянчиться со мной. — Ладно, иди в соседнюю комнату. Пит, отправляйся с ней. Встать я, как ни странно, смогла без посторонней помощи. Задавшись целью дойти до двери, я своего добилась. Стеннинг шел рядом. — Думаю, никого уже не удивит тот факт, что дети Шарлотты Бенн учились в школе Святого Джозефа в Чизике. Практически все перевели взгляд на Таллок, но только не Джосбери — тот по-прежнему смотрел на меня. — Эти семьи что-то связывает, — продолжала Таллок. — И не только дети в одной школе. Мы обязаны узнать, что именно. Я предложила Гейл заняться этим вопросом. Дверь за нами затворилась, и мы со Стеннингом прошли несколько метров по коридору до соседнего кабинета. — Что тебе принести? — спросил он, когда я уселась за свой стол. — Ничего, я в полном порядке, — ответила я, указывая на дверь. — Иди, не волнуйся за меня. Стеннинг не стал препираться. — Точно? — спросил он уже вполоборота. — Пит. — Я остановила его на пороге. — Вторая жертва, Аманда Вестон, она раньше жила в Лондоне, правильно? Стеннинг нетерпеливо кивнул головой. — Да, в первом браке. Ты точно в порядке? — Да. — Я выдавила из себя улыбку. — Иди, потом расскажешь. Я отсчитала несколько секунд, а потом похлопала себя по щеке, мысленно приказав собраться, и включила компьютер. В главной базе данных МВД Великобритании хранятся сведения о каждом серьезном расследовании, проводимом полицией по всей стране. Когда я еще носила форму, начальство заметило, как ловко я нахожу и обрабатываю информацию, и послало меня на четырехнедельные специализированные курсы. С системой я была очень хорошо знакома, но, когда вернулась на службу, занималась в основном ерундой: вводила бесконечные мелочи, необходимые для расследований. К самому интересному я пока что даже не подбиралась. Я первым делом открыла файл на семью Джонсов. Джеральдина Джонс, наша первая жертва, была замужем за Дэвидом, который работал руководителем фонда на Лэденхолл-стрит. Зарабатывал он ориентировочно полмиллиона в год, включая доплаты и бонусы, жил с супругой в славном домике в районе Чизик, прямо у реки. У пары было двое сыновей: Джейкоб, двадцатишестилетний врач-интерн, и Джошуа, пока еще студент. Джонс. Такая распространенная фамилия. Кто-то без меры трудолюбивый уже успел создать файл о последней жертве. Шарлотте Бенн было сорок девять, после рождения старшего сына она нигде не работала. У них с Ником было двое сыновей: Феликс, двадцати шести лет, и Гарри, двадцати двух. Семнадцатилетняя дочь Мэделин еще училась в школе Святого Джозефа. Делать нечего — пришлось открыть и третий файл, посвященный семейству Вестон. Как только что сообщил мне Стеннинг, Аманда Вестон, чье тело мы с Джосбери обнаружили в лодочном сарае в парке, выходила замуж дважды. Дэрил был вторым ее мужем, после свадьбы они переехали в Гемпшир. А до того она с детьми жила в Лондоне, неподалеку от Джонсов. Двое детей: Дэниел, двадцать пять лет, и Эбигейл, шестнадцать, оба учились в школе Святого Джозефа в Чизике. Тогда фамилия у них еще была Бриггз. Джеральдина Джонс. Аманда Вестон. Шарлотта Бенн. За стеной, в диспетчерской, уже наверняка перешли к выяснению, что может связывать все три семьи. Таллок сейчас велит кому-то разведать их финансовые дела — надеется, что мужья ввязались в сомнительное дельце, а жен теперь истребляют в виде предупреждения или наказания. Этот след заведет полицию в тупик. В ближайшие сутки — в любой момент — родственники убитых сами поймут, что происходит. Они свяжутся с Таллок и объяснят, почему этих трех женщин убили. Они скажут, кто будет следующим. Кто станет жертвой номер четыре и жертвой номер пять. Имя убийцы станет ясно как божий день, и мои коллеги поймут, что Джосбери все это время был прав. Они поймут, что убийца — это я. 53 Я вышла из здания участка через двадцать минут. Никто не видел, как я ухожу. Перед тем как скрыться, я сделала все, что было в моих силах, хотя этого, конечно, было мало. А еще я оставила записку, в которой говорила, что больна, и брала день отгула. Это поможет мне оттянуть время. На антресолях у меня хранится сумка со всем необходимым для внезапного побега. Немногочисленные важные бумаги, деньги. Я арендую сейфы в компаниях, обеспечивающих вневедомственную охрану. Компании меняются каждый год, содержимое сейфов — никогда. Наличные. Достаточная сумма, чтобы пропасть без вести. Я переоделась в джинсы, теплую толстовку и кроссовки, накинула на плечи куртку. Я давно уже не ела, но времени было в обрез. Перехвачу что-нибудь по дороге. Я выключила свет и вышла из квартиры. На улице накрапывал дождь и, судя по завесе туч, прекращать не собирался. Я подумала, не поехать ли на велосипеде, но тут же поняла: поиски так, конечно, усложнились бы, но и двигалась бы я куда медленнее. Через пару часов я планировала быть уже в Портсмуте, где брошу свою машину и сяду в пассажирский, а не грузовой отсек ближайшего парома во Францию. Как только я окажусь на континенте, куплю билет на скорый поезд в южном направлении. Через пару дней от меня не останется и следа. Лэйси Флинт перестанет существовать. Дверь я запирала со слезами на глазах. Я всегда знала, что однажды это случится. Что мне придется бежать без оглядки. Но даже не подозревала, как это будет больно. Поднявшись на свинцовых ногах по лестнице, я клацнула автоматическим ключом. Дверцы машины послушно отворились. — Куда-то собралась, Флинт? Можно было догадаться, что так просто у меня ничего не выйдет. Я медленно развернулась. Мой заклятый враг в обход закона припарковал машину на двойном желтом и стоял теперь там со свитерком, небрежно накинутым на плечи. Глаза его прочертили невидимую линию от моего лица к рюкзаку за спиной. Держись, подруга! — Да в один спорткомплекс неподалеку. — Я растянула губы в подобии улыбки, которое за настоящую улыбку можно было принять только при тусклом уличном освещении. — Все тело ломит — дай-ка, думаю, схожу на часок в парилку. Хочешь со мной? Джосбери смотрел на меня с явным подозрением. — Заманчиво. Но у меня другие планы. — Ладно. Всего хорошего. — Я отвернулась от него и быстро пробежала глазами по сторонам. Нигде ни души. Мы одни. — Кстати, — беспечно прощебетала я, — если ты должен приглядывать за мной тайком, то получается весьма хреново. Я потянулась к ручке, еще не зная, что буду делать внутри. Джосбери не дурак. Если он не стал прятаться, значит, не один здесь. Я в ловушке. Я снова огляделась. Никого. В сумке лежит швейцарский армейский ножик. Убить-то я его не убью, но хотя бы выгадаю время. Мои мысли прервало легкое прикосновение к плечу. Я чуть не вскрикнула — настолько была взбудоражена. — Вообще-то ты входишь в мои планы, — сказал он. — Мне поручили проверить, все ли с тобой в порядке. На бровях у него поблескивали крохотные капельки дождя. Одна сорвалась и висела на реснице, пока он ее не сморгнул. — Да, все в порядке. Спасибо. Но мне сейчас надо побыть одной. К тому же я действительно ужасно себя чувствую. — Я сделаю тебе массаж. — С этими словами он отобрал у меня ключи. — Пойдем. Он усадил меня к себе в машину. Только не паниковать! Если Джосбери захочет заглянуть в мою сумку, мне конец. Ладно, поеду чуть позже. А хоть и на велосипеде. Ночью. Или подожду до утра и поеду на автобусе. Или на поезде. Я все равно смогу это сделать. Надо только сохранять спокойствие. В машине пахло влажной шерстью и одеждой. На перекрестке с Вондсворт-роуд Джосбери включил магнитолу, и я уже приготовилась к стандартной клубной долбежке. Однако вместо этого какой-то мальчик нежно запел о том, что он, видите ли, летает. — Это же «Westlife», — узнала я через несколько секунд. Джосбери не обернулся, но в углу его рта собралась складка. — Одолжил у Даны. Я чуть не рассмеялась. Несмотря ни на что. — Что я пропустила, рассказывай. Мы ехали на восток, держась южного берега. — Когда я уходил, они беседовали с директором Святого Джозефа. Эдвард Ситон. Готов вроде бы сотрудничать со следствием. Они с Гейл воспользовались школьным «телефонным деревом». Это такой список… — Я знаю, что такое «телефонное дерево», — перебила его я. — Звонишь на верхний номер, оттуда звонят на следующий и так далее. — Да. Они хотят связаться со всеми семьями, которые отдавали детей в эту школу за последние десять лет. Проверят, живы ли матери, предупредят, чтобы были осторожны в ближайшее время. — Паника же поднимется. Я только сейчас поняла, что Джосбери превышает допустимую скорость и уже дважды посмотрел на часы. — Да, я тоже так сказал. Мы подлетели к очередному светофору, загоревшемуся красным, и Джосбери утопил педаль тормоза. Меня швырнуло вперед, и ребрам совсем не понравился столь тесный контакт с ремнем безопасности. — И? — Ну что «и»? Талли расправила плечи, включила режим «визг» и стала вопрошать: неужели, мол, она одна понимает смысл фразы «двойное убийство»? Тогда-то я и решил, что пора сваливать. Ну наглец, таких еще поискать! — И она тебя отпустила? — Она же знает, что у меня с бумажками возиться не выходит. А они только этим сейчас и занимаются. Завтра в школе проведут экстренное собрание для всех матерей — и бывших, и нынешних учеников. — Как ты думаешь, что напишут в газетах? — Газетчиков она тоже пригласила. Похоже, все упирается в эту злосчастную школу. Талли хочет предупредить женщин, которые имеют к ней отношение. Я на минуту задумалась. Идея, конечно, удачная. И завтра утром мне будет крышка. Нужно во что бы то ни стало уехать сегодня вечером. Осталась одна проблема. Вот она, проблема эта. Сидит и вертит баранку. Рюкзак лежал у меня на коленях. Понадеявшись, что музыка заглушит звук, я расстегнула передний карман и нащупала ножик. Сунула руку в карман куртки. Пока я это делала, моя проблема свернула на короткую тупиковую дорогу и остановилась. Джосбери заглушил мотор и с наигранным облегчением выключил магнитолу. — Мне за это полагаются бонусные очки, — сказал он. — Я, кстати, захватил тебе куртку. Он вышел из машины, прежде чем я успела спросить, где мы и зачем мне нужна еще одна куртка. Выбора не оставалось — я запихнула рюкзак под сиденье и вылезла наружу. Мы были в Саусварке, неподалеку от моего предыдущего места работы. Почти что на самом берегу. Джосбери вручил мне большущий дождевик, надел бейсболку и пошел к воде. Я осторожно последовала за ним, накинув капюшон. До реки оставались считаные метры. Ограждение представляло собой всего две железные перекладины на вертикальных подпорках. Джосбери поджидал меня у каменных ступенек, которые, кажется, спускались к пляжу. Когда я подошла поближе, он достал фонарик и посветил вниз. На четвертой ступеньке он поскользнулся. — Аккуратнее, — сказал он через плечо. — Тут грязно и скользко. Держись за веревку. Поросшая водорослями веревка была приколочена к стене. Примерно за такую я уцепилась в ту ночь, когда утонул Сэм Купер. В ту ночь, когда сама чуть не утонула. Мне не хотелось к ней прикасаться и уж точно не хотелось спускаться на пляж. На реку я еще не смотрела, но уже слышала ее — услышала сразу, как только вышла из машины, услышала даже сквозь барабанящий дождь. Эти тихие шлепки о деревянные опоры пирса, этот гул, вечно стоящий над движущейся водой. — Я подожду в машине, — сказала я, но не была уверена, что Джосбери расслышал меня в налетевшем ветре. — Нет, иначе весь смысл пропадет. Он дошел до последней ступеньки и развернулся ко мне. — Мне возле реки не по себе становится, — сказала я. Я до сих пор так и не посмотрела на нее, но чувствовала ее близость. Скоро начнется прилив. Прожив достаточное время у такого переменчивого водоема, как Темза, умеешь различать приливы и отливы по звуку. Начинаешь слышать шепот воды: «Я еще вернусь». Черт, все, я пошла отсюда! — Понимаю. Это вполне нормально. Но нельзя же работать в полиции и быть при этом потамофобкой. Иди сюда. Джосбери поднялся на пару ступенек и, схватив меня за руку, потащил вниз. Вот он, долгожданный момент. Нож у меня в кармане. Надо всадить его в живот и резко дернуть вверх. Он упадет, и через пару часов река заберет его себе. — Потамо… что? — спросила я, ступая на пляж. Под ногами захрустел мусор. Подошвы кроссовок утопали в чем-то, похожем на влажный песок, но я сама догадалась, что это, скорее всего, другая субстанция. — Потамофобия. Патологическая боязнь рек, — пояснил Джосбери, увлекая меня за собой. Впереди взмывали к небу острые футуристические иглы моста Миллениум. В темноте он отливал чеканным серебром. Свет фонаря до нас уже не доходил, и дорогу освещал лишь фонарик Джосбери. — Я сам это слово час назад узнал, — оправдывался он. Темные контуры впереди приняли форму невысокого мола — мокрого, полусгнившего, ненадежного. Нет уж, я на эту штуку не полезу ни за какие коврижки. Джосбери, выпустив мою руку, запрыгнул наверх. — У меня дед работал в речной полиции, — сказал он. — В начале пятидесятых люди еще не так волновались за свое здоровье и безопасность. Офицеры постоянно окунались, добровольно и не совсем. Я скрестила руки на груди. Мне плевать, к чему он клонит. Я не поддамся. — Туда, конечно, только хороших пловцов брали, но все равно — когда их потом выуживали, у половины развивалась эта самая потамо-как-ее. Тогда их снова вывозили на реку, в таких маленьких низкобортных лодочках. Как можно скорее. Это вроде как усадить в седло человека, который недавно свалился с лошади. Значит, он хочет мне помочь? — Спасибо за заботу, но давай как-нибудь в другой раз. — Все так говорят. Уверена, он произнес эти слова с мерзейшей из своих ухмылок. — Идем обратно в машину. Я решила попытать счастья в последний раз. — Я что, — спросил Джосбери, наклонив голову, — похож на человека, который легко сдается? Ладно, черт с тобой! Мы вместе прошлись по молу. На том берегу колыхался призрачный купол, венчавший собор Святого Павла. — Когда начинается прилив, этот мол покрывает полностью, — сказал Джосбери. В этот миг я осознала, что мы, вообще-то, идем прямо над водой. — А в отлив речная полиция использует его, чтобы добраться на южный берег. Я ничего не сказала. Я не могла понять, как будет лучше: сосредоточиться на огнях на том берегу и удерживать реку на периферии — или уставиться на носки собственных кроссовок и любоваться хороводом ряски через щели в настиле. На самом деле мне, если честно, хотелось одного: зажмуриться и вцепиться в Джосбери обеими руками, — но он бы такого не потерпел. Мы прошли примерно два метра, когда Джосбери замер. Вода, подгоняемая ветром, неумолимо наступала. Каждая волна, даже самая крошечная, подбиралась ближе к нашим стопам. Джосбери обнял меня за плечи и сдвинул влево, чтобы заслонить от ветра. Очень, конечно, галантно с его стороны, но мне эта качка решительно не нравилась. — Я предложил Дане, чтобы ты завтра опросила детей. Облака плыли по небу, река переливалась всеми оттенками от черного до фиолетового, и яркие рубиновые круги плясали на ее поверхности. Я подняла взгляд. Рубиновый свет отражался от крана близ собора Святого Павла. — Что? — сказала я, когда до меня дошел смысл его слов. Он не отрываясь смотрел на мост Саусварк. — Ты самая молодая. Тебя не будут бояться. — Я, если честно, собиралась завтра побыть дома. Даже записку Таллок оставила. — Да, она у меня в кармане. Талли ее еще не видела. Я дождалась, пока мы снова встретимся глазами. Мы встретились — но лишь на одну секунду. Джосбери снова уставился на мост. — Не время унывать, Флинт. Ты нужна команде. Он врал. Теперь, когда выяснилось, что убийца по-прежнему на свободе, я снова была под подозрением. Он нашел записку, догадался, что я планирую сбежать, и теперь пытается этому воспрепятствовать. Все эти седла, лошади и дедушки-полицейские — полнейшая чушь. Теперь он глаз с меня не спустит. Я отвернулась лицом к пляжу. Тут великое множество камней. Выбирай любой. Стоит отвлечь его хоть на миг, подобрать булыжник поувесистее, задрать руку повыше — и ударить посильнее… На его машине я смогу доехать до Портсмута еще до полуночи. — Это за нами, — объявил Джосбери. 54 К берегу подплывал полицейский катер. Разгоняемые им волны уже плескались об утлый мол. Катер остановился рядом, и сержант средних лет бросил нам веревку. — Прилив наступает, — сказал он Джосбери, пока тот вязал узел на ржавом клине. Сержант протянул мне большую морщинистую ладонь. — Залезай, красавица. У меня уже закончились доводы. Я протянула сержанту руку, посмотрела в глаза, которые почему-то показались мне знакомыми, и забралась на катер. Там, в своего рода кабине, сидели еще двое офицеров. Катер дал задний ход, Джосбери в последний момент сорвал веревку с клина, ухватился за борт и ловко запрыгнул на палубу, как будто всю жизнь только этим и занимался. Под рев мотора мы поплыли к середине реки. Дождь и речные брызги, похоже, соревновались, кому удастся сильнее нас вымочить. Шальная волна налетела на нос катера, но моему носу досталось тоже — я почувствовала во рту что-то соленое, с горькой маслянистой примесью. — Констебль Флинт, знакомьтесь: сержант Уилсон, сотрудник речной полиции. Дядя Фред, это Лэйси. Офицер, затянувший меня на борт, кивнул, бросил Джосбери спасательный жилет, а мне помог надеть точно такой же и отрегулировать застежку на талии. Затем он пригласил нас в небольшую каюту с окнами. — Марк говорил, что ты отвыкла от воды, — сказал он, когда рев мотора немного стих за закрытой дверью. — Я, кажется, никогда к ней и не привыкала, — ответила я. Каюта, между прочим, оказалась на удивление шикарной: тут тебе и мягкие сиденья, и навороченная панель управления, и даже кухонька. Пахло пластмассой и дизельным топливом, но в нос не шибало. Сержант Уилсон внимательно всмотрелся в мое лицо. — Ну, надеюсь, тебе понравится. Пройдем до дамбы с парой остановок, вернемся часам к десяти. Если не возражаешь, я пойду на мостик. Уилсон вышел, и мы услышали, как он, уже наверху, лезет к напарникам в кабину. — Ну же. — Джосбери привлек меня к окну и рукавом стер конденсат со стекла. — Что может быть красивее ночной реки? — Заметив мое выражение лица, он внес уточнение: — Если, конечно, ты не барахтаешься в ней, а плывешь на катере. Мы уже почти доплыли до моста Саусварк. Я раньше никогда не видела его с воды и должна была признать — втайне, разумеется, — что Джосбери в чем-то прав. Невидимые огни окрасили своды в бирюзу, а все здания вокруг — и старые, и новые — сияли медвяно-желтым. За мостом виднелся главный бриллиант в короне города — Сити. — Дядя Фред? — Мамин младший брат, — объяснил Джосбери. — Пошел по стопам отца. А ты как относишься к этому Ллойду — противница, сторонница? Над крышами домов лучилась сиреневым светом продолговатая футуристическая конструкция. Я мало в жизни видела зданий, которые меня настолько бы впечатляли. — Противница, — солгала я. — Когда я был маленьким, дед еще служил. На выходных он брал нас с братом в речной патруль. Огни реки одновременно отражались в струях дождя и искажались в иллюминаторах. Сочная лазурь, сверкавшая на верхушке Нэт Уэст Тауэр, роняла капли во все стороны. Фонари вдоль набережной походили на факельное шествие. — Он любил рассказывать нам о реке, — продолжал Джосбери. — Столько всего знал… Выйдя на пенсию, он устроился гидом на экскурсионное судно. Тауэрский мост вздымался впереди, как серая неприступная крепость. Я на миг представила двух мальчишек, играющих в полицейских на речном трамвае, и подумала, что еще двадцать четыре часа назад была бы рада кататься с Джосбери по Темзе и слушать его истории из детства. Да уж, многое может измениться за какие-то двадцать четыре часа. — Посмотри налево. — Ваппинг. База дядюшки Фреда сотоварищи. Туда, в полицейское отделение Ваппинга, отвезли труп Самюэля Купера, выловленный из реки. Туда же отвезли бы и мой труп. — Ага. А еще там казнили убийц, пиратов и прочих злодеев. Пиратов вешали на коротких веревках, чтобы они умирали медленно, а потом их должны были омыть три прилива — и только тогда тела снимали с виселицы. М-да, не та теперь полиция, что и говорить. Пейзаж переменился: за Тауэрским мостом начинались деловые кварталы из угольно-черных, строго функциональных зданий. Красоты значительно померкли, и даже цвета потускнели. — Очень милая история. Джосбери усмехнулся. — В те времена в ходу были так называемые «грязные деньги». Фонари на набережной стали ярче и холоднее, не то что в туристическом районе. Эти пронзали темную воду, как спицы. — Ты же все равно расскажешь. Какая разница, хочу ли я это слышать? — Это была доплата, полагавшаяся полицейским, которые выловили из воды труп. Солидная сумма. Так что все радовались, когда кто-то тут топился. Примерно неделю назад я сама могла бы порадовать какого-нибудь речного полицейского неожиданной прибавкой. Он что, хотел не только помешать моему побегу, но и наказать меня? — Сама понимаешь, желающих урвать премию было больше, чем утопленников. А тут еще такая закавыка: если найдешь труп под конец смены, то можешь не успеть довезти его до Ваппинга в срок. — Я даже не буду спрашивать… Этого и не требовалось: Джосбери был в ударе. — Так вот. Вместо того чтобы уступать свои честные заработанные «грязные деньги» сменщикам, они прятали труп, привязывали его к чему-нибудь, а на следующий день снова «находили». Катер уже как будто плыл по черно-белому кино. На южном берегу огни горели белым, почти не рассеивая мрак вокруг себя. Блики на черной воде казались слезинками. — Ничего омерзительнее в жизни не слышала. — Я к чему тебе это рассказываю: со временем ко всему привыкаешь. Ты как вообще? — Нормально, — на автомате ответила я и в следующую секунду поняла, что не соврала. Нормально. Да, мне по-прежнему хотелось поскорее выбраться на берег и умчаться в сторону Ла-Манша, но в остальном это плавание никак нельзя было назвать ужасным. — У меня тоже сложилось такое впечатление, — сказал он, слегка раздвинув уголки губ. — Тебя так просто из колеи не выбить, да? — Ага. — Я отвернулась к окну и подумала, что события последних часов, похоже, именно к этому и привели. — Можно и так сказать. Мотор вдруг взревел, и катер понесся во весь опор. Мы с Джосбери одновременно качнулись назад, но быстро обрели равновесие. Велев мне никуда не уходить, он направился к двери, но дядюшка Фред опередил его, заглянув к нам в каюту. — Нам только что сообщили, что небольшое судно движется к Королевской верфи. А в таких погодных условиях это чистое самоубийство. Вот мы и припустили, чтобы догнать его. А вы пока сидите тут и не мешайте — сами ж, наверно, понимаете. — Так точно! — козырнул Джосбери. Мы скользили по поверхности воды, прорезая мглу поисковыми огнями. На южном берегу замелькали постройки Гринвича. Джосбери открыл шкаф и достал две желтые катушки с металлическими застежками — спасательные тросы. — Я в детстве был страшным хулиганом, — сообщил он, пристегивая один конец троса к моему жилету. — Никого не слушался. Он перекинул трос через голову и закрепил другой конец на поясе. Проделав те же манипуляции со своим снаряжением, он достал из шкафа бинокль. — Можешь побыть здесь, — сказал он, открывая дверь на палубу. — Нет, даже так: я приказываю тебе оставаться здесь. — Я в детстве тоже никого не слушалась, — сказала я, следуя за ним. — Кто бы сомневался! — пробурчал он. — Найди себе какую-нибудь опору и пристегнись. Пригревшись в теплой, хоть и пропахшей дизелем каюте, на свежий воздух я вышла, словно из сауны. Нас тут же обдало порывом ледяного ветра. Дождь, усилившись за время пути, буквально обстреливал реку пулями-каплями. Мы мчали против течения, и прилив, сплотившись с ветром, отвечал на это сердитыми бурунами. — Кому придет в голову в такую погоду переться куда-то на своей лодчонке? — крикнула я Джосбери на ухо. — Всяким негодяям в основном, — ответил он, не отнимая бинокля от глаз. — Скорее всего, контрабандисты. Или нелегальные иммигранты. Ты пристегнулась? — Да, к ограждению. Иммигранты? По Темзе? — Бывает. Их привозят по Северному морю на грузовых судах. Высаживают обычно в Тилбери, а оттуда они уже плывут, как ты выразилась, на «лодчонках». Но Фред прав: сейчас это чистое самоубийство. — Хоть бы увидеть их в такую непогоду. — А вон они, — указал Джосбери, обнимая меня за плечи. — Метрах в двухстах. Прямо по курсу. Он отдал мне бинокль и развернул в нужном направлении. Я с трудом рассмотрела во мраке надувную шлюпку с малюсеньким внешним моторчиком и даже без огней. На борту было три человека. — Речная полиция! Выключите мотор и не двигайтесь с места! — заорал в рупор сержант Уилсон, напугав меня до полусмерти. Я передала бинокль Джосбери: что-то подсказывало мне, что ничем хорошим это плавание не закончится, а смотреть, как кто-то тонет, не было ни малейшего желания. Когда тонули мы с Купером, погода была хорошая, полный штиль. В такую грозу надежды практически не было. — Черт! — пробормотал Джосбери. — В чем дело? — Они пытаются уйти. Шлюпка развернулась к северному берегу, но мы уже, можно сказать, летели над водой. Лодчонке с нами не тягаться. Кто-то переговаривался по рации: вызывали подкрепление на суше. Даже если шлюпка преодолеет эти пятьдесят метров, на берегу их будет дожидаться полиция. Глупо было даже пытаться. Но люди в безвыходном положении часто ведут себя глупо. Отчаявшись, они паникуют. Мне ли не знать! Катер резко крутнулся, и я упала прямо на Джосбери. — Если я скажу тебе идти в каюту и сидеть, пригнувшись, будь добра, послушайся меня. Эти сволочи могут быть вооружены. Мы были уже совсем близко и сбавили скорость. Джосбери опустил бинокль и положил его на место в шкаф. В этот момент спасательные огни как раз выхватили шлюпку из мрака; пассажиры затравленно вытаращились на нас, как перепуганные лесные звери. Нас разделяло не более сорока метров. Джосбери закрывал обзор, и мне все время приходилось заглядывать ему через плечо. Двое пассажиров были взрослыми мужчинами, а третий — чуть ли не ребенком. Я видела, как развеваются волосы вокруг бледного лица. Шлюпка повернула влево, и кто-то, кажется, закричал, но я не ручаюсь. Тридцать метров. Когда на них снова упал свет, я увидела белые руки, намертво вцепившиеся в трос по краю лодки. Фред повторил предупреждение, а шлюпка повторила разворот. На этот раз ее понесло прямиком в гигантскую волну. Повисев на самом гребне, она съехала вниз с другой стороны, но путь ей преградила вторая волна. В следующий раз я увидела ее уже гораздо ниже. Рев еще одного мощного мотора возвестил приближение подмоги. От второго полицейского катера шлюпку отделяло около тридцати метров. Мы были еще ближе. Ну, уж сейчас-то они сдадутся? Теперь я отчетливо видела всех троих. На них не было спасательных жилетов. Все трое вымокли до нитки. Темноволосые бровастые мужчины и девочка не старше восемнадцати лет. Один встал и простер руки над головой. Вскипевшая от наших моторов вода захлестнула шлюпку, побросала ее из стороны в сторону и наконец опрокинула. Наш катер дал задний ход. Нужно было занять такую позицию, чтобы заметить людей за бортом. — Что-нибудь видишь? — крикнул мне Джосбери, пока по воде метались поисковые огни и лучи мощных фонарей. Я ничего не видела. Было слишком темно, а поток был слишком бурным. Шлюпка всплыла кверху дном; за трос на ободе держались две крепкие руки. Второй катер поплыл навстречу. — Вот и второй, — сказал Джосбери, когда поисковый огонь осветил еще одного мужчину: тот греб к берегу. Какие-то считаные секунды ему это удавалось, но вмешался прилив. Подхватив, как щепку, вода потянула его вверх по течению — обратно к середине реки. Мы пустились в погоню. Когда мы поравнялись, силы его уже явно покидали. Я, обернувшись, увидела, что второй катер настиг перевернутую шлюпку. Значит, другой мужчина в безопасности. Фред с одним из констеблей выбрались на правый борт и пытались выловить пловца. Джосбери, отстегнув свой трос, побежал к ним, и я осталась одна. Я слышала, как Фред зовет мужчину, просит взять его за руку. Девочки нигде не было видно. Шансы на спасение уменьшались с каждой секундой. И тут я увидела белое пятнышко руки в каких-то пятнадцати метрах от катера. Она двигалась к нам, увлекаемая приливом. Еще один миг — и река протащит ее мимо. — Она тут! — крикнула я. Голова мелькнула на поверхности и снова ушла в воду. — Я ее вижу! С той стороны катера донеслась невнятная ругань. Это был голос Джосбери. Потом снова послышался крик: он продолжал руководить процессом. Катер дал задний ход и поплыл в сторону, удаляясь от девочки. — Сэр! Сержант Уилсон! Я ее вижу! Мужчина, сидевший в кабине за штурвалом, кажется, мельком глянул на меня, но не стал отвлекаться от спасения утопающего. Девочка снова вынырнула. Она пыталась плыть, но силы были на исходе. Она небось продрогла и вымокла насквозь еще до того, как перевернулась шлюпка. Сейчас же главные органы, должно быть, отбирали всю кровь, предназначенную для конечностей. Ей трудно двигаться. Она вот-вот отдастся на волю волн. А я могла лишь наблюдать. И надеяться, что она продержится на поверхности еще хотя бы минуту-другую. Вот она снова исчезла, зачерпнув рукой воздух… Маленькая, худенькая. Скорее всего, давно не ела. Ослабла. И дышит от страха учащенно, даже на поверхности. Ее снесет первым же валом. Я ничего не могла поделать. Даже если я заставлю себя снова прыгнуть в реку, то точно не успею доплыть до нее. Даже если успею доплыть, точно не смогу дотащить ее до катера. Рядом лежал свернутый в катушку металлический канат; им, я думаю, тянули забуксовавшие судна или выуживали тяжелые предметы. На свободном конце было стальное крепление. Сама не понимая, что делаю, я отстегнула свой трос от ограды и снова пристегнула, но теперь уже к катушке. Потом потянула за металлический канат, высвободив около трех метров длины. Остальное должно распутаться само. По-прежнему не соображая, какой это даст результат, я перекинула ноги через ограждение — сначала одну, затем вторую. Корпус катера был окаймлен тонким деревянным карнизом — как раз достаточной ширины, чтобы я могла на нем стоять. Я смотрела прямо на девочку. Смотрела в ее глаза, такие же темные, как вода. И… Я бы хотела сказать, что нырнула, но это была бы неправда. Катер дернулся, и я упала. «Попалась», — прошептала вода, смыкаясь надо мной. На долю секунды я почувствовала, как страх тянется ко мне со дна, словно гигантская ручища в наростах моллюсков. Но я ускользнула — и вынырнула на поверхность. Забудь о реке, думай о девочке. Где она? Я упала перед ней, она должна была уже врезаться в меня. Но я ее не видела. Только жалобный писк за спиной… Я развернулась — и увидела, как волна несет ее мимо катера. Оставалось всего несколько секунд, прежде чем катушка размотается во всю длину. Я сделала глубокий вдох и поплыла. Со сломанными, напомню, ребрами. Уже на четвертом гребке я осознала, что долго не протяну. Но я хорошо плаваю, а когда надо, то и быстро. Еще четыре гребка — и я уже почти могу дотянуться до нее. Еще два. Она хватанула меня за плечо, но пальцы сразу соскользнули. Последний рывок — и вот она уже держится за меня. Малюсенькая-то малюсенькая, но ко дну все равно тащит… Ухватилась за мою голову обеими руками, как будто норовит меня утопить. Спасательный жилет, конечно, мигом надулся, но вряд ли он вынесет двоих. Особенно если учесть, какую дьявольскую силу в людях будит борьба за выживание. Похоже, мне и самой придется за него побороться. Мы несколько бесконечных секунд кувыркались в воде, и всякий раз, уходя на глубину, я умудрялась выскакивать наверх. Но с каждым разом мне становилось все холоднее, с каждым разом я слабела. Девочке же сил хватало даже на крики. Когда моя голова появлялась на поверхности, в уши бил ее полный ужаса, животный вопль. — Лэйси! Другой звук, прямо сверху. Сморгнув капли с ресниц, я осознала, что до матово-белой, в синюю полосу обшивки катера остался всего один метр. Нас обеих подтащили с помощью железного троса. Девочка по-прежнему боялась, но теперь уже мужчин на катере. Когда ее поднимали, она яростно пиналась, пару раз задев и меня. Потом исчезла за кромкой ограждения. — Дай руку, Лэйси. Сержант Уилсон тянулся ко мне, и я каким-то чудом потянулась к нему. Через секунду я уже висела над водой, а совсем скоро сидела в каюте, обмотанная серебристым теплоудерживающим одеялом. Дрожала я, конечно, как холодец на стиральной машине. Во рту был не просто маслянистый привкус — скорее казалось, что я выдула целую канистру смазки для двигателей. Двое иммигрантов сидели на скамейке напротив и даже не шелохнулись, когда им надели наручники и зачитали права. Мы все походили на индеек, запеченных в фольге, и мне, как ни странно, стало смешно. Джосбери вошел в каюту и, даже не взглянув на остальных, направился прямо ко мне. Как выяснилось, я уже могла улыбаться. — Ну а теперь можно мне в парилку? — спросила я. 55 — Что самое страшное может случиться в твоей жизни, Карен? Это, думает Карен Кертис. Она не открывает глаз. Вот это — самое страшное, что может со мной случиться. — Почти все отвечают на этот вопрос одинаково, ты не замечала? — говорит голос, щекоча ей шею. — Почти все отвечают, что самое страшное — потерять дорогого человека. Ты согласна? Карен молчит. В детстве, испугавшись темноты, она накрывалась одеялом с головой и зажмуривалась, как будто то, чего она не видит, не может причинить ей вреда. Сейчас она поступает точно так же. Жмурится. — Ты согласна? — Голос звучит грубее, нетерпеливее. — Да, — выдавливает из себя Карен. Но на самом деле ей кажется, что самое страшное — это если острый предмет у шеи прижмется сильнее. — Вообще-то вежливые люди смотрят на своих собеседников. Будь добра, удели мне немного внимания. Карен заставляет себя открыть глаза. Она видит над собой лицо — блестящие черные волосы, бледную кожу — и хочет снова зажмуриться. Но вместо этого переводит взгляд на влажное пятно на потолке. Что-то, видно, течет, надо будет разобраться. Если она сосредоточится на течи, если будет думать, как ее устранить, то ничего плохого не случится. Ничего плохого в принципе не может случиться с женщиной, которая планирует ремонт у себя дома. — Кого ты любишь больше всех, Карен? — спрашивают у нее. Наверное, влага проникает с чердака. Крыша, что ли, течет? Надо вызвать рабочего. — Тебе задали вопрос. — Своего сына, — отвечает Карен и чувствует, как при этом ее горло поднимается, приближаясь к ножу. Может, придется перебеливать потолок, а это удовольствие не из дешевых. — Ах да. Томас. А он тебя любит? Если он потеряет тебя, это будет самым страшным, что может случиться в его жизни? Если честно, то, наверное, нет. Карен почти не видится с Томасом. Вряд ли он часто о ней вспоминает. Кончик ножа врезается в плоть, пропарывая кожу. — Наверное, — говорит она. Ее лица касаются пряди волос. Лицо напротив склоняется ниже, готовясь снова что-то шепнуть. — У меня отобрали любимого человека. Ты об этом знала? — Откуда? — поскуливает Карен. — Я же вас впервые вижу. Карен слышит долгий вдох — и струйка воздуха вытекает наружу, щекоча ее. — За всю жизнь у меня был только один любимый человек. И у меня ее отобрали. Тебе нравится ходить в зоопарк, Карен? Какой-то бред. Она находится во власти человека, который лишился рассудка. — Мне нравится, — говорит голос. Начинает играть музыка, настолько неуместная в этой ситуации, что Карен поначалу кажется, будто ее включили где-то на улице. — Я скоро опять туда пойду. И я хочу взять кое-кого с собой. Точнее, не кое-кого, а кое-что. Карен Кертис и подумать не могла, что умрет под песню Джули Эндрюс. 56 До парилки мы так и не добрались. Первым делом мы отвезли троих иммигрантов в полицейское управление Ваппинга, где в ближайшее время им разъяснят азы судебной системы Великобритании. Я приняла душ, переоделась в очередной оранжевый комбинезон, выпила несколько чашек обжигающего чая и продиктовала свои показания. А также выслушала весьма гневную лекцию от дядюшки Фреда на тему «идиотские, безответственные поступки, из-за которых офицеры рискуют жизнью и которым не место на этом судне». Я согласилась с ним по каждому пункту, покаялась и извинилась. Под конец лекции я уже поймала себя на мысли, что дядя Фред, в общем-то, неплохой мужик. Джосбери тем временем забрал свою машину из Саусварка и ждал, пока сможет отвезти меня домой. После инцидента мы еще не разговаривали, и я понятия не имела, о чем он думает. Ехали молча, дома я оказалась в начале первого. — Так что, Дане тебя завтра ожидать? — спросил он, остановившись, но не заглушив мотор. — Конечно. Я смотрела ему в глаза. Вытащив свой рюкзак из-под сиденья, я вдруг поняла, что за те два часа, которые я провела в участке, он запросто мог заглянуть внутрь. И узнать, что там находится. Выбираясь из машины, я боковым зрением поймала часы на приборной панели. Первые поезда в Портсмут начнут ходить через три часа с небольшим. Я пожелала Джосбери спокойной ночи и спустилась к себе в подвал. Услышав, как он умчался прочь, я первым делом включила обогреватель на полную мощность. Хотелось принять ванну, но я решила, что не стоит: тело и так согрелось. Весь холод сосредоточился теперь в голове. Кроме того, в ванне я бы расслабилась, меня начало бы клонить в сон, а сейчас как никогда важно сохранять бдительность. План побега я продумала до мельчайших деталей. Главный вход исключен: кто-то наверняка караулит поблизости. Значит, придется выскользнуть через зимний сад. Обойду дом сзади, заверну за угол и прокрадусь дальше вдоль стенки. Камеры не засекут. Там я перелезу через стену и пройду через парк на главную дорогу. Метро уже давно не ходит, но до вокзала Ватерлоо совсем близко, пройдусь. Главное — подобрать нужный момент. Если сунусь слишком рано, могу попасть в объектив. Если замешкаюсь, мое исчезновение обнаружат еще до того, как я сяду на паром. Я оделась потеплее, приготовила на скорую руку какое-то подобие ужина и вышла в сад. Ночная свежесть бодрит. Люди, следящие за мной, решат, что мне не спится после напряженного вечера. Я посмотрела на часы — еще пятьдесят минут. Только бы не задремать. Держи себя в тонусе. И тут, едва я успела закрыть за собой дверь, заиграла музыка. Совсем близко, возможно, даже в саду. Я стояла и слушала чистые переливы скрипок, ожидая, когда Джули Эндрюс пропоет первую строчку. Но она так и не запела. Я услышала щелчок клавиши — и воцарилась тишина. Тяжелое молчание, которое создает человек, когда внимательно слушает. А потом этот человек произнес мое имя — достаточно громко, чтобы я могла его услышать. 57 Значит, это конец? Все, да? Неужели все закончится прямо здесь и прямо сейчас? Я столько лет слышала этот голос. Он совсем не изменился. Кто-то поскребся о каменную кладку по ту сторону стены. Совсем тихо, робко, как кошка или даже мелкий грызун. Но я-то знала, что это не кошка и не грызун. Я приоткрыла рот, чтобы произнести имя, но не смогла издать ни звука. С дороги донесся вой полицейской сирены. За стеной послышались шаги. — Погоди. Это не я. Я никуда не звонила. Не знаю, услышал ли кто-то мои слова. Шаги стихли. На то, чтобы открыть массивную задвижку на калитке и выйти в проулок, понадобились считаные секунды. Там никого не оказалось. Интуиция подсказывала, что не надо бежать к дороге, поэтому я двинулась в обратном направлении. Тридцать метров — и я уже на тропинке, кольцом сомкнувшейся вокруг парка. По-прежнему никого не видно. В полицейской академии нас учили, что люди, не преследующие конкретных целей, скорее повернут влево, чем вправо, — инстинкт. Я пошла налево. У открытых ворот парка остановилась перевести дыхание. Я снова слышала музыку. Легкая до невесомости, она журчала где-то в глубине парка. Осторожно: парк обсажен по периметру высоким, густым кустарником. Прячься — не хочу. На том конце — поляны для пикников и футбольные поля, на которых летом играют в крикет. С каждым шагом я отдаляюсь от людей. У меня при себе нет ни рации, ни телефона, ни какого-либо оружия. Я кинулась сюда не подумав. Возможно, в участке увидели, как я выхожу из сада, но когда еще доедет подкрепление… А пока суть да дело, я была никакой не сотрудницей полиции, а самой обычной женщиной. Ночью. В парке. За зарослями кустарников и декоративными деревцами парк не был виден целиком, но я и без того хорошо его знала. Справа — детская площадка: качели, карусель, целый комплекс горок и трамплинов. Там тоже найдется где затаиться. Восточная часть рассчитана на детей постарше и тинейджеров: там соорудили рампу для скейтбордистов и BMX-трек. А прямо передо мной стояла беседка, в дальнем углу которой я, кажется, уловила движение. Разразившись ливнем, ночь была теперь влажная, тихая и спокойная. Ни звезд, ни луны. Только плотная завеса облаков. И вроде бы безветренно, но листья, пережившие наступление осени, дрожали на ветках. Я тоже дрожала, да так сильно, что разболелись ребра. Потом все стихло. Даже шум машин отступил на задний план. Я поняла, что это решающий момент. Задержав дыхание, я стала вспоминать, когда последний раз оглядывалась… Я застыла как вкопанная. — Я жду, — сказала я, и воздух вокруг завибрировал, как будто кто-то сейчас тронет меня за плечо. А потом тишина прервалась. Как будто кто-то махнул волшебной палочкой — и город ожил. Снова загудели машины на Вондсворт-роуд, листья зашелестели, как целлофановые пакеты, и где-то даже хлопнула автомобильная дверца. Более того, снова взвыла полицейская сирена. На сей раз — я чувствовала — она едет ко мне. Время вышло. Я вернулась домой. Выходя из проулка, я услышала, как кто-то взбежал по ступенькам и принялся тарабанить в дверь. Я прошла в конец спальни, подобрала с пола свой рюкзак и положила его обратно в шкаф. Сегодня я уже никуда не поеду. Есть дела поважнее. 58 Вторник, 2 октября На следующее утро я с особой тщательностью подбирала одежду. Юбки я ношу нечасто, но в гардеробе все-таки найдется пара деловых нарядов — иногда нужны на работе. Я выбрала тот, что построже: синий костюм из дорогого магазина, неброский, но солидный. Под пиджак я надела кремовую блузу свободного кроя, а волосы завязала на затылке. Из зеркала в спальне на меня смотрела начинающая адвокатесса. Если, конечно, у адвокатесс бывают такие морды. Синяки пока не прошли, нос распух и в очередной раз поменял цвет, да и «фонари» под глазами по-прежнему сложно было игнорировать. На левом виске были видны швы, губы увеличились примерно вдвое. Джосбери не соврал тогда в больнице: повреждения действительно были на девяносто процентов поверхностными, я уверенно шла на поправку. И все-таки узнать меня было трудно. Как говорится, не было бы счастья… Неполный час в участке я потратила на поглощение крепчайшего кофе и попытки собраться с духом. Полиция уехала из моей квартиры около двух, предварительно прочесав и парк, и прилегающие закоулки, но ничего не обнаружив. Под конец слова «ложная тревога» уже практически висели в воздухе. Да и я сама не могла сказать им ничего конкретного. Ну, шорохи, ну, шаги. Мало ли, что это было. Или кто. О музыке я рассказывать не стала, чтобы не возникло лишних вопросов. Допив третью чашку кофе, я позвала из соседнего кабинета Майзон и вышла на улицу. Первыми по списку значились дети семейства Бенн, чью мать прошлой ночью нашли в комнате, щедро забрызганной ее собственной кровью. Из уважения к их горю мы договорились встретиться в доме друзей, у которых они ночевали. Феликсу Бенну было двадцать шесть лет. Я на глаз определила его рост и вес: около шести футов и двух дюймов, около ста восьмидесяти фунтов. Явный спортсмен; это угадывалось и в походке, и в осанке, и в мускулах, буграми топорщившихся под голубым поло. Русые волосы, веснушки, узкое лицо. Младший брат, Гарри, был на него похож, но чуть смуглее и чуть ниже ростом. Семнадцатилетняя Мэделин была стройной, как тростиночка, белокурой девушкой. Опухшие от слез веки были только у нее. Я представила им Майзон, представилась сама и выразила дежурные соболезнования. Они кивнули и сказали «спасибо» — воспитанные, вежливые детки. — Как вы думаете, за что могли убить вашу мать? — спросила я, когда обмен любезностями закончился. — И ее, и миссис Джонс, и миссис Вестон, известную вам как миссис Бриггз. — Мама никому не причиняла вреда, — сказал, качая головой, Феликс. — Вы же жили с ней, — обратилась я к Гарри и Мэделин. — Какой она вам показалась вчера утром? Они переглянулись. — По утрам мама всегда суетится, — сказал Гарри, — но ничего особенного мы не заметили. — Она злилась на ту журналистку, — тихо добавила Мэделин. — Которая ей постоянно названивала. — Ей кто-то звонил? — Да, одна репортерша. Насчет Джеральдины и Аманды. Она сказала, что хочет побеседовать с мамами учеников, узнать, как они себя чувствуют, не боятся ли. — Когда это произошло? — спросила Майзон. — Началось все пару дней назад. Мама в конце концов попросила нас говорить, что ее нет дома. — А как звали ту журналистку, она не говорила? — Я записала. Сейчас гляну. Мы подождали, пока Мэделин вернется из коридора со своей сумкой. Она протянула блокнот, и мы уставились на имя человека, для которого Шарлотты Бенн никогда не было дома. Эмма Бостон. На обратном пути я позвонила сообщить, что Эмма Бостон связывалась с Шарлоттой Бенн, и мне ответили, что немедленно ее разыщут. Приехав в участок, мы выяснили, что Таллок, Андерсон и еще несколько человек пока не вернулись со школьного собрания. Собрание, кстати, освещали по телевизору и на радио. Эмму пока что не нашли, а соседям показалось, что она уезжает куда-то надолго. Теперь нас ждали Джонсы — дети блондинки, которая умерла у меня на руках в тот самый вечер. У Джейкоба, ее двадцатишестилетнего сына, была ранняя седина в волосах и глаза поразительной голубизны. Мамины глаза. Высокий, длинноногий и длиннорукий, он прекрасно понимал, насколько хорош собой. Сейчас он проходил интернатуру в Шеффилде. Девятнадцатилетний Джошуа был выше брата, но гораздо худее. Мы двадцать минут проговорили, но ничего нового не услышали. Врагов у матери не было. Как она очутилась в Брендон-Эстейт, парни не знали. Зачем ее понадобилось кому-то убивать — тоже. Насколько им известно, с Шарлоттой Бенн мать связи не поддерживала. Аманду Вестон, Бриггз по первому мужу, вообще вспомнили с трудом. Дети Аманды, как и Джонсы, были печальны, напуганы и сердиты. И, как и Джонсы, ничем не могли помочь следствию. Пока мы с ними общались, Таллок вернулась из школы. Собрание, по общему мнению, прошло ужасно: почти семьдесят семей — запуганных, смятенных, — задавали вопросы, на которые мы не могли ответить. Матерям посоветовали быть начеку и, в случае чего, тотчас вызывать полицию, постоянно извещать близких, где они находятся, и по возможности передать наставления другим женщинам, чьи дети учатся в Святом Джозефе. Вскрытие тела Шарлотты Бенн уже произвели; предварительные результаты пришли по электронной почте. Причиной смерти стала обильная кровопотеря из перерезанных сонных артерий. Скончалась она примерно между восемью и десятью часами утра, в понедельник первого октября. Убийца, правда, слегка припоздал к годовщине, но ему же нужно было дождаться, когда она останется одна. Вечером я приехала домой, но заходить в квартиру не стала. Вместо этого я отправилась на южный берег, купила себе бургер и села на лавочку, с который открывался чудный вид на реку. Река меня уже не пугала. Я просидела там, сколько могла: ждала, пока вокруг начнут сгущаться тени, а моего слуха достигнет шепот. Когда вид окончательно приелся, я перешла через мост Воксхолл и углубилась в Вестминстер, стараясь держаться хорошо освещенных улиц. Таких, чтобы заметить меня было легко, а застать врасплох — трудно. У самого здания парламента я развернулась и краем глаза успела увидеть темный силуэт, скрывшийся в переулке. За мной следили. Кто — я не знала. Ничего не происходило. Никто ко мне не приближался. К десяти часам я совсем замерзла и вымоталась. Вернувшись домой, я легла спать. И, как ни странно, мне это удалось. Приехав утром на работу, я застала Майзон у входа в отделение. Она курила, но, заметив меня, тут же затушила сигарету. — Все наверху, — сказала она. — Пять минут назад приехала какая-то женщина и попросила отвести ее к детективу-инспектору. Она уверяет, что следующей убьют ее. 59 Среда, 3 октября Жаки Гроувс была стройной бледнолицей шатенкой со стрижкой боб. Она хорошо одевалась, носила дорогие украшения и накладывала макияж чуть толще, чем следует женщинам далеко за сорок. Я наблюдала, как Таллок заходит к ней в комнату, а после присоединяется и Андерсон. Вокруг экрана собралась вся наша команда. — Двое, — сказал кто-то у меня за спиной. — Двойняшки, мальчик и девочка. Тоби и Джоанна. Оба учились в Святом Джозефе. Им уже по двадцать шесть. На экране Гроувс вытащила из сумочки узкий белый конверт и отдала его Таллок. — Вот это пришло мне сегодня утром. По почте. Таллок не прикоснулась к конверту. — Что там внутри? — Газетные вырезки, — ответила Гроувс. — Две. Одна об убийстве Джеральдины, другая — о Мэнди. — Вы знаете, кто это прислал? Гроувс покачала головой. — Там еще есть записка. — Какого содержания? — Там написано «ПОРА БРАТЬСЯ ЗА ЧЕТВЕРТУЮ». Я так понимаю, четвертая — это я. Таллок кивнула Андерсону, и тот без слов понял, что нужно достать из стола латексные перчатки. Облачившись в них, он тряхнул конвертом. Камера висела слишком далеко, но, похоже, из него выпало именно то, о чем рассказала Гроувс. Почти. Статьи были не вырезками, а распечатками из Интернета на стандартных листах формата А4. — По штемпелю — вечер понедельника, — сказала Таллок. — Центр Лондона. Как вы думаете, зачем кому-то было присылать это вам? Гроувс помотала головой. — Врет же, — пробормотал кто-то за спиной. — Ну, не знаю, — сказал Джосбери, подойдя поближе. — По-моему, она и впрямь боится. Дверь в переговорную отворилась, и кто-то просунул туда голову; кто — мы не увидели. Таллок сказала, что вынуждена отлучиться, и вместе с Андерсоном вышла в коридор. Мы ждали их возвращения, ждали развития событий. Но ничего не происходило. Люди постепенно расходились, кто-то предложил взять кофе. Работа ни у кого не клеилась. И когда мы все уже вконец отчаялись, дверь в диспетчерскую отворилась. Таллок не нужно было просить тишины — я и так слышала, как дышат стоящие рядом люди. — Муж Жаки Гроувс, Филип, приехал дать показания. С ним муж Джеральдины, Дэвид Джонс, Джонатан Бриггз, первый муж Аманды Вестон, и Ник Бенн, обнаруживший тело жены. Плюс трое крутых адвокатов. Молчание. Интересно, слышал ли кто-нибудь в этот момент бешеное биение моего сердца? — Детектив-суперинтендант изъявил желание присутствовать при разговоре, — продолжала Таллок. — Начинаем через пять минут. Вот, пожалуй, и все. — Поговори с каждым по отдельности, — посоветовал Джосбери. — Когда они вместе, легче придерживаться одной версии. Таллок смерила его долгим взглядом. — Я это понимаю. Но они пришли сюда добровольно. В сопровождении крайне агрессивных юристов. Пока что, думаю, придется их выслушать, не выдвигая своих условий. Как только она ушла, вся ватага ринулась обратно к экрану. Мы переключились на главную комнату для допросов, расположенную на последнем этаже. Андерсон уже проверял звукозаписывающую аппаратуру. Потом дверь открылась, и в комнату повалили мужчины в дорогих костюмах. Один из них показался мне похожим на Феликса Бенна, другой — на Джошуа Джонса. Двух адвокатов определить было проще простого: у них не было страха на лице. Суперинтендант вошел с третьим адвокатом, и все расселись за громадным стеклянным столом. Сквозь окна виднелись крыши Льюисхэма и безоблачное осеннее небо. Андерсон тоже присел. Все ждали Таллок. Прошло уже несколько минут, а она все не появлялась. — Это она специально, — пробормотала Майзон, стоявшая у меня за спиной. Но я в этом сомневалась. Скорее, Таллок решила заскочить перед важной беседой в уборную. Джосбери посмотрел на часы и нахмурился. Еще минута. Один из адвокатов посмотрел на настенные часы. Скрип отворившейся двери суперинтендант встретил вздохом облегчения. — Доброе утро, — сказала Таллок, закрывая дверь за собой. Все встали, включая, после недолгого раздумья, Андерсона и суперинтенданта. Все были выше, чем она. Таллок выбрала ближайший свободный стул и выдвинула его из-за стола. Как только все снова сели, самый молодой из адвокатов принялся что-то строчить в блокноте. Я боковым зрением видела, как Джосбери грызет ноготь на большом пальце. Мы все ждали, когда Таллок начнет разговор. Она сидела спиной к камере, но мы видели ее руки — бледные, без кровинки, они неподвижно покоились на столе. — Насколько я поняла, вы хотите сделать заявление, — начала она. — Подождите, — перебил высокий рыжеволосый адвокат. — Давайте для начала обсудим основные правила. Таллок вопросительно склонила голову. — Эти джентльмены пришли сюда по своей воле, исключительно ради того, чтобы помочь следствию. То, что они планируют вам сообщить, едва ли имеет какое-то отношение к убийствам, но чтобы, так сказать, не оставалось никаких недоговоренностей… — Я прекрасно понимаю, — перебила его Таллок. — Но у нас сегодня очень много работы. Кто начнет? — Мисс Таллок… — не унимался рыжий адвокат. — Детектив-инспектор Таллок, — поправила она его. — Не сочтите за грубость, но мы уже достаточно от вас услышали. Ребята вокруг меня одобрительно зацокали и закивали головами. Не давая адвокату возможности продолжить, Таллок обратилась к мужу последней жертвы: — Мистер Бенн, не хотите начать? Бенн вперился взглядом в стеклянную столешницу. — Да это, скорее всего, ерунда, — пробормотал он. — Это было давным-давно, и незачем… — Он замолчал и провел ладонью по лицу. — Нет, пусть кто-то другой говорит. Мужья, нынешние и бывшие, обменялись взглядами. Молодой адвокат продолжал увлеченно строчить. — Произошел один инцидент, — наконец осмелился Дэвид Джонс, муж Джеральдины. — Давно, много лет назад. Вряд ли он представляет какой-либо интерес, но… — Когда к нам приходили из полиции, — подхватил Джонатан Бриггз, первый муж Аманды Вестон, — то всякий раз пытались установить связь между нашими семьями. Поначалу, когда погибли Джеральдина и Аманда, мы думали, что нас связывает только школа. Потом, когда убили Шарлотту, я задумался… Я позвонил Дейву, мы связались с Ником и решили, что лучше нам прийти сюда. Побеседовать. — С тремя адвокатами, — пробормотал Джосбери. — Ничего себе беседа. — Вы упомянули о каком-то инциденте, — сказала Таллок. — Расскажите, пожалуйста, подробнее. Снова молчание. — Дело было в Кардиффе, — через какое-то время произнес Джонс. — Летом, одиннадцать лет назад. Инцидент был связан с… мальчиками. — Вашими сыновьями? — уточнила Таллок. Джонс кивнул. — Они все были гребцами в одной команде. Одна четверка. И как-то раз принимали участие в регате… — Простите, я не знакома с терминологией. Одна четверка? — Да, они вместе гребли. У каждого по веслу. Бывает еще двухвесельная гребля. А у наших — четверная. Плюс пятый, рулевой. — Ясно. Продолжайте. — Так вот, мальчики поехали на соревнования в южный Уэльс. На регату. Стартуют в Лландаффе, финишируют в Кардиффе, в парке Бьют. Результаты были отличные: один заплыв выиграли, в другом заняли призовое место. — Да не тяни ты! — простонал кто-то в диспетчерской. Ему велели замолчать. — В субботу вечером им разрешили выйти за территорию лагеря, — сказал Филип Гроувс. — По-моему, совершенно идиотская идея: пускать мальчиков одних в центр Кардиффа. В час ночи мне позвонили и сказали, что всех пятерых арестовали. — Нам тоже позвонили домой, — сказал Дэвид Джонс. — Я сел в машину и приехал в Кардифф около шести. Ник уже был там, вскоре подъехал и Джон. И отец пятого мальчика. — А как его звали? — Роберт Кертис. Он сейчас за границей живет, мы не смогли с ним связаться. — За что их арестовали? — спросила Таллок. — Против них, — ответил Джонс, — выдвинули ложное обвинение. Но полиция, сами понимаете, должна была разобраться. — Какое именно ложное… — Они выпивали в одном баре, — перебил ее Бенн. — Я до сих пор бешусь, как вспомню. Всем по пятнадцать лет, максимум. Их вообще не должны были обслуживать. — Но они ребята статные, — вклинился Гроувс. — Гребцы, как-никак. — Так их арестовали за распитие спиртного? — удивилась Таллок. Ребята в диспетчерской недоуменно переглядывались. — Нет, — вздохнул Джонс. — Если бы. Они познакомились с двумя местными девочками. Обеих в полиции Кардиффа уже очень хорошо знали. Особенно старшую — известную смутьянку. Через плечо Таллок я видела, как мужчины постукивают пальцами по стеклянному столу. — Продолжайте же. — В начале двенадцатого они вышли из бара, — сказал Джонс. — Девочки пошли с ними. В парк. В центре Кардиффа есть большой парк… — Бьют, — подсказал Бенн. — Да. Ну, молодые ребята, навеселе, с двумя смазливыми девчонками… Сами понимаете. — Вообще-то нет, не понимаю, — холодно откликнулась Таллок. — Объясните, пожалуйста. — Они как следует развлеклись, — сказал Джонс. — Дали потом девочкам денег на такси, попрощались. Вот, казалось бы, и все. — Но это было не все. Руки Таллок были до того неподвижны, что она напоминала стеклянное продолжение стола. — Увы. Девицы отправились в полицию и стали уверять, что их изнасиловали. Пришлось, конечно, действовать по протоколу, обследовать их, ехать в этот парк, искать наших мальчиков. А поскольку все были несовершеннолетними, пришлось вызывать и нас. — Если я правильно поняла, то ваших сыновей и еще одного парня арестовали по обвинению в двойном групповом изнасиловании. Джонс с яростью хлопнул по столу. — Нет, мисс Таллок, вы поняли неправильно. Официальных обвинений никто так и не выдвинул. Джосбери отошел от экрана и, сев за свой компьютер, принялся водить мышкой. — Не нашлось доказательств, — продолжал Джонс. — На девицах не обнаружили никаких следов. Не то что насилия — секса. Все мальчики, слава богу, пользовались презервативами. Которые, кстати, им дали те девицы. Джосбери снял трубку. — Никто и не отрицал, что они занимались сексом, — сказал Бенн. — Но девицы сами предложили, сами позвали их в парк. Господь свидетель, мы все забываем о логике, когда заплаканная женщина кричит, что над ней надругались. — Сколько лет было девочкам? — Старшей — почти семнадцать, — ответил Бриггз. — Ее в участке все знали. Они с дружками неоднократно угоняли машины, катались по порту, а потом эти машины жгли. Джосбери говорил с кем-то по телефону. Я страшным усилием воли заставила себя сосредоточиться на экране. На другом конце диспетчерской зазвонил другой аппарат, и трубку снял Барретт. — А младшей? Никто не ответил. — Сколько лет было младшей? — повторила Таллок. Опять молчание. — Все мальчики были несовершеннолетними, — вмешался рыжий адвокат. — Детвора. Ситуация вышла из-под контроля. Полицейские неукоснительно соблюли протокол, но обвинений не выдвинули. Барретт договорил, повесил трубку и взглянул на меня. — В итоге, слово девочек против слова мальчиков, — заключила Таллок. — Слово двух девочек из рабочих семей против слова пятерых мальчиков из частной школы и с влиятельными отцами. — Не совсем, — возразил рыжий. — Полиция обнаружила упаковки от презервативов. С отпечатками девочек. Стало быть, они же их и купили. Девочки отправились в парк, чтобы заняться сексом, а потом, когда мальчики им недоплатили, разозлились. По-моему, мои клиенты и так пошли вам навстречу, особенно если учесть, какому стрессу они подверглись, и… Таллок встала из-за стола. — Как их звали? Этих девочек. Но те лишь пожали плечами и переглянулись. Никто не потрудился запомнить их имена, иначе они с радостью помогли бы следствию. — Спасибо, что нашли время поделиться информацией. С этими словами Таллок вышла из комнаты. Андерсон вышел вслед за ней. Детектив-суперинтендант встал и выключил звукозаписывающую аппаратуру. Кто-то выключил экран в диспетчерской. — Эй, Флинт! — окликнул меня Барретт. — Тут твоя подружка Эмма Бостон объявилась. Будешь с ней разговаривать? Буду, буду. Я что угодно буду делать, лишь бы поскорее отсюда убраться. 60 — В чем дело? — гаркнула Эмма, стоило мне переступить порог. — Мне вообще-то надо статью писать, а я торчу тут целый день, жду, пока кто-то соизволит со мной поговорить. Том Барретт передал, что Эмма Бостон вернулась домой и получила сообщение от нас. Побоявшись пропустить что-то интересное, она тут же примчалась сюда. Солнцезащитные очки лежали на столе, и я в который раз поразилась, до чего же у нее красивые глаза. Больше, возможно, и не будет шанса узнать, зачем она их прячет. — Эмма, скажи, пожалуйста, где ты была в понедельник с восьми часов утра до полудня, — попросила я. Лампочка на мониторе не горела — похоже, за нами никто не наблюдал. И все равно нельзя было проявлять излишнюю фамильярность. Особенно если учесть, что Джосбери снова за меня взялся. — Дома, — ответила она, пожав плечами. — Кто-нибудь может это подтвердить? — Может, кофе попить выходила, не помню. А что? — Давай задавать вопросы по очереди. Сейчас моя очередь. Так вот: куда ты ходила пить кофе, в котором часу, кто тебя обслуживал и кого ты там видела? Я записывала все ее ответы. Эмма — хорошая журналистка, наблюдательная. Она в мельчайших подробностях описала поход в кофейню. Судя по всему, ей не составит труда доказать, что то утро она провела на приличном расстоянии от места преступления. — Зачем ты звонила Шарлотте Бенн? — Той женщине, которую убили? Да не звонила я ей! — А ее дочь говорит, что звонила. И пыталась договориться об интервью. Ты якобы опрашивала матерей, чьи дети учились в Святом Джозефе, и пыталась выяснить, что они думают об этих убийствах. И без того помятое лицо Эммы исказила возмущенная гримаса. — Это х… какая-то! Кто-то звонил Шарлотте Бенн, притворяясь мной? Я знала, что Эмма не врет, но вынуждена была продолжать допрос. — Ты хочешь сказать, что не пыталась связаться с Шарлоттой Бенн? Она покачала головой. — Абсолютно. Мне и в голову не пришло бы. Расскажи, что там случилось. — Моя очередь еще не прошла, — напомнила я, чуть помедлив. — Дай мне, пожалуйста, свой телефон. И другие тоже, если есть. Мне надо убедиться, что с них не поступало звонков в дом Беннов. Эмма устало откинулась на спинку стула. — Издеваешься ты надо мной, что ли? Опять? Когда мне вообще работать? — На твоем месте я бы держалась от греха подальше, а потом уже думала о работе. Телефон, пожалуйста. Я положила ее мобильный в стерильный пакетик для улик и встала из-за стола. — Эмма, — окликнула я ее уже с порога, — прошу тебя, будь осторожна! 61 К моему возвращению гам в диспетчерской уже смолк. Осталось совсем мало народу; Таллок, Андерсон и Стеннинг куда-то ушли. Джосбери по-прежнему говорил по телефону. — Босс велела собрать всех пятерых пацанов, — сказала Майзон. — В Лондоне живут далеко не все, так что на это уйдет какое-то время. Маму Томаса, Карен Кертис, мы уже нашли, она живет в Илинге. Стеннинг поехал туда с одним новобранцем. — А где Таллок? — Они с сержантом до сих пор общаются с суперинтендантом Уивером. — Не понимаю, — сказал один из сержантов постарше. Он всегда разговаривал громко, а уж теперь хотел, чтобы его услышали во всем здании. — Две валлийские прошмандовки сами напросились на групповуху, а десять лет спустя кто-то начинает кромсать их матерей? По-моему, просто совпадение. Никто ему не ответил. Такое себе совпадение — три трупа. Джосбери снова говорил по телефону, но слишком далеко, чтобы я могла услышать, о чем именно. — Ты обратила внимание, как им всем было стыдно? — спросила Майзон. — Никто не хотел об этом говорить. Слова не скажи — сразу лезут в бутылку. Небось пришлось тогда в Кардиффе хорошенько надавить на полисменов. Из коридора послышались шаги, и через пару секунд в комнату вошли Таллок с Андерсоном. — Кому-то придется съездить в Кардифф, — без лишних предисловий заявила Таллок. — Выяснить, что там на самом деле стряслось. Нам нужны фамилии тех девочек. — Фамилия у них была общая — Луэлин, — сказал Джосбери, кладя трубку. Все разом обернулись к нему. — Старшей на тот момент только исполнилось шестнадцать, младшей было четырнадцать. Я поговорил с архивариусом в кардиффском управлении, но она мне ничего толком не сказала. Через два дня после происшествия девочки забрали заявление. — Вполне естественно, если обвинения были беспочвенными, — заметил Андерсон. — Или если им угрожали, — добавила Майзон. — Убийца не может быть женщиной, — настаивал Андерсон. — Женщины не насилуют и не вспарывают животы другим женщинам. С ножами шутки шутят только мужики. Бирюзовые глаза сверлили меня насквозь. — И еще кое-что, — продолжил Джосбери, когда наконец позволил себе моргнуть. — Предполагаемое изнасилование произошло в субботу тридцать первого августа. Как и первое убийство Джека-потрошителя, день в день. Как и шутка с ножом, которую сыграли с Джеральдиной Джонс. — Это все? — спросила Таллок. — Младшую девочку звали Кэти. Старшую — Виктория. Он подождал, пока информация отложится в головах. Таллок закусила губу и тяжело выдохнула. — Викторианские места, — проронила она. — Парк Виктория, Виктория-Хаус, викторианский бассейн. — И как вся эта фигня связана с Потрошителем? — Андерсон обращался к Джосбери, хотя они стояли в разных концах комнаты. — Разве что это изначально было просто прикрытие. Джосбери снова уставился на меня. — Ну нет. Не просто прикрытие. Что скажешь, Флинт? — В смысле? — Взгляд Таллок растерянно заметался между нами. — Давайте вспомним послужной список Джека-потрошителя, — предложил Джосбери, и мы остались с ним наедине, окружающий мир исчез в мгновение ока. — Почему в таком людном районе, как Уайтчэпел, никто не заметил мужчину в окровавленной одежде? — Темно было, — откликнулся кто-то. Джосбери даже не обернулся на голос. — Точнее, даже так: почему пять опытных проституток, привыкших к мужской агрессии, подпустили к себе мужчину с ножом? — Они вынуждены были рисковать, — сказала Майзон. — Иначе есть было бы нечего. — Незадолго до смерти Полли Николс в Уайтчэпел произошло два жутких убийства, — продолжал Джосбери. — Джек был ни при чем, но все ночные бабочки в городе наверняка были настороже. А уж после Полли, тем более после Энни, в этих кругах наверняка царила паника. Тем не менее ему удалось убить еще трех женщин. Беззвучно и незримо. Ты у нас первый специалист по Потрошителю, Флинт. Объясни. — А Лэйси тут при чем? — нахмурилась Таллок, непроизвольно загораживая меня. — Хороший вопрос. Таллок посмотрела на меня — и, наткнувшись на мой взгляд, отступила. Джосбери нарочно поставил меня в такое положение. Теперь все ждали объяснений, и мне не оставалось ничего другого, кроме как выдать свой секрет. У Джека-потрошителя тоже был секрет, но он сохранил его до конца. Моя личная теория не претерпела никаких изменений со школьных лет. Кто твой любимый исторический персонаж? — Инспектор Джосбери намекает, — начала я, сама удивляясь своему спокойствию, — что Джек-потрошитель был женщиной. 62 4 сентября, за 10 лет до описываемых событий На отходняках Тай Хаммонд любит сидеть на палубе и смотреть, как лучи света прыгают по реке. Это зрелище всегда его умиротворяет и смягчает переход от блаженства к обыденности. Когда он поднимается по лесенке плавучего дома, ему кажется, что кто-то окликает его по имени. Дойдя до кабины, он чувствует, что лодка бьется о причал. Он здесь не один. — Что там такое? — спрашивает он у светловолосой девушки, сидящей в хвосте, спиной к нему; она держится за поручень. Крутит головой, но слишком быстро — они не успевают встретиться взглядами. — Носовой швартов перерезали, — говорит она. — И этот тоже еле держится. Не могу поймать. До Тая не сразу доходит смысл ее слов. Он видит, что нос плавучего дома отвернулся от причала. Дом подхвачен течением, их держит только кормовой швартов. Тай неверным шагом подходит к Кэти, которая пытается дотянуться до крепежного клина. Тай выше, чем Кэти. Он перегибается через ограждение и успевает скользнуть пальцами по холодной стали, прежде чем лодка отплывает дальше. Швартов накинут на клин, но не привязан. Если бы не трение влажных волокон, лодка уже полетела бы к чертовой матери. Придется прыгать на берег. Кэти бросит ему швартов, и он сможет остановить лодку, пока импульс еще не так силен. Он перекидывает одну ногу через ограждение, но Кэти его останавливает. — Слишком далеко, — говорит она. — Ты упадешь. Она права. Два метра, три… Но что делать? В плавучем доме нет мотора, им нельзя управлять, его нельзя остановить. Они не могут выплыть в вечернее море на неконтролируемом судне. — Придется прыгать, — говорит он, беря ее за руку. — Мы еще близко, сможем доплыть. Глаза Кэти округляются от страха. — А остальные? Джен и Эл уже спят. Там внизу четыре человека. — Ты прыгай, а я их разбужу. Тай идет к люку. Четыре человека. А он думал, пять. Джен и Эл, Роб и Кит — плюс новенькая. Значит, пятеро. С ним и Кэти — семеро. Но Кэти считает, что четверо, а Кэти никогда не ошибается. Он слышит ее крик за спиной, разворачивается и видит, как она бежит к носу. — Горим! — кричит она. — Пожар! Взрывная волна подбрасывает его высоко в воздух, ошпаривая кожу, выжигая весь воздух из легких. Речная вода облегчает его страдания. Часть 4 Кэтрин Из всех тайн, окружающих события в Ист-Энде, общественность больше всего беспокоит одна: почему полиция настолько безвольна и глупа?      Газета «Дэйли ньюз», 1 октября 1888 г. 63 Среда, 3 октября — Теория, конечно, экстравагантная, но уж точно не новая, — сказала я. — Первым ее выдвинул Фредерик Эббелайн — инспектор, который вел расследование. — На что он опирался? — спросила Таллок. Я многозначительно взглянула на Джосбери. — Вы сами все только что слышали. Когда весь Лондон искал подозрительных мужчин, Эббелайн не понимал, как мужчина в окровавленной одежде мог незаметно перемещаться по городу. На лицах коллег отразилась смесь скепсиса и любопытства. Я решила, что стоит присесть: торопиться некуда. — Инспектор обсудил это с сослуживцами, и те выдвинули теорию сумасшедшей повитухи, в дальнейшем известную как «теория Джилл-потрошительницы». Какие-то робкие звуки, похожие на смешки. — Продолжай, — попросила Таллок. Все смотрели на меня. Пускай со скепсисом, но они меня таки выслушают. — Вот они и задумались: кто может выйти из дому среди ночи, не навлекая на себя подозрения? Кто может преспокойно разгуливать по городу под утро? Одобрительные кивки. В углу зазвонил телефон. — Кто может быть покрыт пятнами крови, происхождение которых всем понятно? Ответ: повитуха. Или акушерка, промышляющая подпольными абортами. Многие тогда совмещали эти роли. — Повитуха знала бы, где найти матку и почки, — добавила Майзон. — И всяко лучше, чем мясник. Я боковым зрением увидела, как Джосбери встал из-за стола и подошел к монитору. Телефон продолжал надрываться, и Таллок жестом велела кому-нибудь взять трубку. — Да, это тоже учитывалось. К тому же проститутки не побоялись бы подойти к женщине, тем более такой профессии. Это объясняло отсутствие криков и сопротивления в целом. Женщинам просто не было страшно. А потом бояться уже было поздно. — Самой распространенной анестезией в те времена было прижатие артерий, — сказал Джосбери, перебирая пленки. — Опытная повитуха запросто могла воспользоваться этим методом, чтобы усмирить изможденную, пьяную проститутку. Возможно, именно так она и повалила Элизабет Страйд на землю. Я и не подозревала, каким знатным потрошителеведом успел заделаться Джосбери. Отвлекшись от экрана, он снова смотрел на меня. — Насколько я знаю, женщины всегда начинают нервничать, когда к ним подходит незнакомец. А вот незнакомка — совсем другое дело. Женщины, как правило, себе подобных не боятся. — Джеральдина Джонс не кричала и не пыталась убежать, — напомнил Барретт. — Иначе Лэйси бы ее услышала. — Флинт, ты что-то говорила насчет разного роста, — сказал Джосбери. — Помнишь? Ты обратила внимание, что парень, который вел Аманду Вестон в парк, ниже, чем тот, за которым мы гонялись. Я кивнула. — Вот, взгляните. Это запись с камеры слежения на Гроув-роуд. Суббота, восьмое сентября, за день до убийства Аманды Вестон. Джосбери нажал «пуск», и мы увидели запруженную транспортом лондонскую улицу. Суббота, вторая половина дня. Двое очутились в кадре, прошлись по тротуару и скрылись в парке Виктория. Женщина была одета в коричневую куртку в горошек. Куртку эту мы так и не нашли, но Дэрил Вестон подтвердил, что у жены такая имелась. Спутник женщины был немного выше ее. Совсем чуть-чуть. — Какого роста была Аманда Вестон? — спросила Таллок. — Пять футов пять дюймов, — прочла Майзон из блокнота. — Надо сравнить с записью из библиотеки, — сказала Таллок. — Сравнить рост. Джосбери нажал на «паузу» и уставился на Аманду Вестон, замершую рядом со своим убийцей. — Почему бы, собственно, этому человеку не быть женщиной? — Это точно женщина, — сказала я. — Наш убийца — женского пола. Все взгляды обратились на меня. — В последние дни жизни Шарлотту Бенн донимала женщина, выдававшая себя за Эмму Бостон. Если Эмма докажет, что это была не она… — Точнее, если у нее обнаружится железное алиби, — сказала Таллок. — Как по мне, эта акула пера плавает слишком близко. — Алиби обнаружится, — заверила я ее. — Мы только что говорили. Она не звонила Шарлотте и не ходила к ней в то утро. Убийца снова прикрылся ею. Я уверена. Это женщина. — Стеннинг звонил! — крикнул кто-то из другого конца диспетчерской. — Застрял в пробке. — Подождите-ка! — вклинился Андерсон. — Аманду Вестон изнасиловали. Мы нашли на ее теле следы спермы. Спермы Купера. — Купер же жил с какой-то женщиной, — напомнила Таллок. — Если верить тому бродяге, с которым говорила Лэйси. И мы эту женщину пока не нашли. Если они занимались сексом, то сожительнице ничего не стоило сохранить презерватив. Помните, патологоанатом нашел следы спермицида? Все закивали. Телефон снова зазвонил. — Мы не знаем наверняка, насиловали ли Аманду Вестон, — сказала Майзон. — По крайней мере, в общепринятом смысле. Но мы наверняка знаем, что в нее затолкали огромную деревяшку. Это могла сделать и женщина. — Но почему именно матери? — недоуменно воскликнул Андерсон. — Не понимаю. И тут меня прорвало. — Не понимаешь, да?! А я вот прекрасно понимаю. Если бы ты мне серьезно насолил, а я была бы немножко не в своем уме, то тебя лично я бы не тронула. Нет, это было бы слишком великодушно. Я бы убила человека, чья смерть тебя доконает. Может быть, твою трехлетнюю дочку. — Тише ты, Флинт, — пробормотал Андерсон. В воздухе повисло нервное напряжение. — А если бы у тебя не было дочки, то другую женщину, которую мужчины обычно берегут. — Мать, — сказала Таллок с таким видом, будто проглотила персиковую косточку. — Вот именно. Если честно, я так, навскидку, даже не могу придумать лучшей мести, чем распороть живот матери обидчика. — Ладно, ладно. — Андерсон примирительно поднял руки. — Я просто хотел сказать, что это, по-моему, чересчур. — Изнасилование меняет женщину, — сказала я. Убедившись, что меня слушают, я продолжала: — Жертвы изнасилований потом говорят о себе до и о себе после, как будто это два разных человека. — Мы с таким сталкивались, — согласился Андерсон. — Но это еще… — Я говорю не о депрессии и истериках. Жертвы изнасилований употребляют вполне конкретные термины. Они говорят, что насильники убивают тех женщин, которыми они были, и им приходится становиться кем-то другим. — Да, но при этом… Таллок жестом велела ему помолчать. — Продолжай, Лэйси. — Остаток жизни они проводят в постоянном страхе. Они боятся темноты, боятся оставаться одни, боятся странных звуков, незнакомцев, толпы… — То есть всего, — подытожила Майзон. — Да, — сказала я. — После изнасилования вся жизнь женщины подчиняется страху. — Я запнулась, не зная, куда заведет эта тирада. — Простите. Я несу полный вздор. — Вовсе нет, — сказал Джосбери. — Только мы не видим связи. — А связь, — сказала я, — вот какая. Что, если жизнь одной из сестер Луэлин подчиняется не страху, а ярости? В диспетчерской воцарилось молчание. — Босс! — окликнул Барретт. — Пит и Джо приехали к Карен Кертис. Их там уже поджидали местные копы. На звонки никто не отзывается, а под дверью скопилась почта. Что им делать? Таллок посмотрела на Джосбери. Тот кивнул. — Скажи, пусть ломают дверь. 64 Барретт передал приказ, и все присутствующие затаили дыхание. Мы выждали несколько минут — молодым, сильным копам должно было этого хватить. — Вошли, — сказал Барретт. — Если кто-нибудь тут набожен, то самое время помолиться, — прошептала Таллок. — На первом этаже все чисто, — докладывал Барретт. — Поднимаются. Меня в набожности заподозрить сложно, но даже я повторяла в уме знакомую с детства молитву. Секунда шла за секундой. Барретт тихо переговаривался по телефону. — Ничего. Ничего особенного. Все дружно выдохнули. Таллок медленно опустилась на стул. — Слава Богу! — пробормотала она, закрывая лицо ладонями. Все головы были повернуты в одну сторону. — Под дверью лежит конверт, — продолжал Барретт. — Запечатанный, но вроде бы похож на тот, что получила Жаки Гроувс. Что им делать? — Пусть открывают, — велела Таллок. Мы прождали еще с минуту. — Да, там опять предупреждение. Статьи об убийствах Джонс и Вестон и напечатанная записка «ПОРА ЗАНЯТЬСЯ НОМЕРОМ ЧЕТЫРЕ». Таллок вскочила. — Надо срочно найти Карен Кертис. Она не читала послание, и ее могут застать врасплох. Том, уладишь этот вопрос? Барретт кивнул. — И скажи ребятам, чтобы опросили соседей, — продолжала Таллок. — Пусть узнают, где она работает, с кем дружит, где ее последний раз видели. — Кто же шлет эти записки? — спросил Джосбери. — Джонс, Вестон и Бенн никто не предупреждал. — Может, мы просто не знаем об этом, — заметила Таллок. — Может, они получали письма, но выбрасывали. Или их забрал сам убийца. — Не сходится, — сказал Джосбери. — Если хочешь на кого-то неожиданно напасть, зачем присылать предварительное уведомление? И откуда два «номера четыре»? Убийца ведь сам знает, кого убьет. Или она сама знает. — Гейл, свяжись со всеми тремя семьями, — распорядилась Таллок. — Узнай, не приходили ли им странные письма накануне убийств. Потом проверь штемпели на письмах и отнеси их в лабораторию. — Уже иду. — Хорошо, — сказала Таллок, когда Майзон удалилась. — Теперь у нас две основные задачи: найти Карен Кертис и сестер Луэлин. Марк, у тебя есть связи в Кардиффе? Тот кивнул. — Я им пару лет назад помог разоблачить сеть детской порнографии. — Разузнай все, что сможешь, об этих девочках. — Так точно. — Джосбери с готовностью взялся за телефон. — Еще кому-то надо будет выйти на валлийский собес. Может, они поделятся информацией, где эти девочки учились, кто у них родители. Кто-то вызвался добровольцем. — Нил, Лэйси, пообщайтесь с другими организациями. Начать можно с департамента соцстраха. Андерсон кивнул, я тоже. Стандартная процедура, поиски людей всегда начинают с соцстраха. Если девочки хоть раз обращались к государству за помощью, их имена сохранились в системе. Если нет, пойдем дальше по списку. Имена налогоплательщиков хранятся в налоговой, имена автомобилистов — в центре лицензирования водителей и транспортных средств. Мы свяжемся с коммунальными службами в Уэльсе, а после и в Лондоне. Хотя бы одного оплаченного счета за газ, электричество или телефон хватит, чтобы их найти. — Встречаемся через час, — сказала Таллок и вышла из комнаты. Вернулась она через пятьдесят минут. — Жаки Гроувс поживет пока у сестры, — сказала она. — За домом будут следить. Что там у нас по письмам, Гейл? — Никто ничего такого не вспомнил, — отчиталась Майзон. — Но местные копы на всякий случай пороются в мусоре Беннов. Оба послания отпечатаны на обычной офисной бумаге формата А4, на обычном принтере. Таких тысячи. Отпечатков пока не обнаружено. — Спасибо, Гейл. Марк? Джосбери заглянул в блокнот. — Проверил обеих. На Кэтрин, младшую, ничего нет. А вот старшая, Виктория… Два внушения в личном деле, оба за угон. Незадолго до инцидента ей сделали последнее предупреждение: она сознательно находилась в угнанном автомобиле и вела себя, как там выражаются, антисоциально. — Значит, у них сохранились ее отпечатки? Джосбери покачал головой. — Все происходило на улице. Пальчики не брали. — Не может быть. Нам же сказали, что ее отпечатки нашли на упаковке от презервативов. — Да, в ту ночь, конечно, взяли. Но через пару недель девочки привели кого-то из собеса, и отпечатки уничтожили у них на глазах. Таллок пробормотала что-то себе под нос. — В ту ночь, когда исчезла Виктория, камера слежения засекла ее за взломом автомобиля в центре города. Разослали ориентировку, но не нашли ни ее, ни машину. Формально полиция Кардиффа разыскивает ее до сих пор. — И не только они, — мрачно заметила Таллок. — Я поговорил со всеми своими кардиффскими знакомыми, но одиннадцать лет назад никто еще там не работал. Посоветовали мне связаться с сержантом Роном Уильямсом, но тот появится на службе только завтра. — А я поговорил с кардиффским собесом, — сказал Барретт. — Мать девочек, Тина Луэлин, была наркоманкой и алкоголичкой. Когда дети были еще маленькими, отмотала срок. — За что? — Торговля наркотиками, какие-то несерьезные объемы. Она была мелкой сошкой, но уже с приводами. Детей, на тот момент восьми и шести лет, отправили в детский дом, а потом — в приемную семью. — А потом? — Когда старшая пошла в седьмой класс, из приемной семьи их забрали. Девочка не раз попадалась на прогулах, грубила учителям и подозревалась в магазинных кражах, хотя этого так и не доказали. Детей снова отправили в детский дом. — Обеих? — Ага. Приемные родители с радостью оставили бы младшую, но та не хотела разлучаться с сестрой. Потом они еще несколько лет скитались по разным семьям: судя по всему, младшенькая была очень милой и воспитанной. — Надолго где-нибудь задерживались? Барретт покачал головой. — Всегда одно и то же: поначалу вроде нормально, а потом Виктория куда-нибудь вляпается — и Кэти опять волокут в приют. В школе она при этом хорошо училась. Учителя считали, что она даже в университет сможет поступить. Это все, конечно, до того сомнительного изнасилования. — А потом? Барретт снова заглянул в блокнот. — А потом, как ни странно, Виктория на время образумилась. Перестала тусоваться с бандитами, взялась за ум. Но директриса говорит, что агрессия все равно ощущалась. Некоторые учителя ее боялись. А вот Кэти покатилась по наклонной: начала прогуливать школу, вроде как даже пристрастилась к наркоте. Сестры часто ругались у всех на виду. А потом Кэти вдруг взяла и уехала. — Куда? — Никто не знает. Друзьям ничего не сказала, а у нее и так их немного было. Тогда все решили, что она уехала в Лондон и стала жить тут беспризорницей. Через пару недель Виктория тоже уехала — на той самой машине, о которой говорил Джосбери. — Они числятся пропавшими без вести? — Еще не проверял. В личном деле всего одна фотография, сделанная за два года до изнасилования. Очень мутная. Я ее увеличил, как мог, без потери качества. Он передал по кругу лист формата А4. Надолго задержавшись в руках Джосбери, фотография в итоге оказалась у меня. Снимок в фотобудке. Две девочки. Гримасничают. Старшая снята в профиль. Она гот: крашеные черные волосы торчком, брови выщипаны в ниточку, темная помада на поджатых губах, рваная черная майка и очень внушительная, как для четырнадцатилетней девочки, грудь напоказ. Кожаная куртка усыпана заклепками. Двенадцатилетняя Кэти — пухленькая, с широкой улыбкой и ровными зубками. Русые волосики блестят, как сливочная ириска. Симпатичная, как с картинки, и, судя по блеску в глазках, она прекрасно об этом знала. — Это все? — спросила Таллок. Андерсон пожал плечами, я помотала головой. Мы ничего не обнаружили. Виктория и Кэти могли все эти годы заниматься чем угодно, но пособий точно не получали, машину не водили, налоги не платили, за коммунальные услуги — тоже. Они просто исчезли из поля зрения государства, как это часто бывает. — Тина Луэлин умерла от рака семь лет назад, — сказал Барретт. — Она была курильщицей со стажем, опухоль в легких очень быстро разрослась. Скончалась в каком-то хосписе в Мид Гламоргане. Имя отца неизвестно. Возможно, девочек она родила от разных мужчин. — Виктория, вообще-то, появилась на радаре примерно год спустя, — сказал Андерсон. — Их дед по материнской линии жил в долине Ронда. Они с ним даже в детстве почти не общались, но он после смерти не оставил завещания, и внучки унаследовали дом. Продали его примерно за сто тысяч фунтов, деньги забрала Виктория. — Всю сумму? — уточнил Джосбери. — Вроде бы да. Если она и психопатка, то очень богатая психопатка. — У вас все? — спросила Таллок. Все промолчали. Похоже, все. — Ладно, продолжайте поиски. Лэйси, придется тебе опять походить по улицам, только теперь с этой фотографией. — Могу прямо сразу начать. — Не сейчас. У меня есть для вас другое поручение. Карен Кертис два дня не выходила на работу, но соседка сказала, что у нее в Фулэме живет престарелая мать. Она ее обычно пару раз в неделю проведывает. Вдруг она там прячется? — Съездить проверить? — спросила Майзон. — Старушка, говорят, слабого здоровья, — сказала Таллок. — Может не вынести, если нагрянуть к ней всей честной компанией. Поезжайте вдвоем. Расспросите, что да как. 65 Миссис Эвадна Ричардсон, мать Карен Кертис, жила на улице, где каждый дом стоил порядка миллиона фунтов. Улица эта тянулась с юга на север, перпендикулярно реке; к бордюрам жались вереницы роскошных авто. Дом № 35 выглядел более убогим и старомодным, чем соседские. — Небось купила за пару тысяч пятьдесят лет назад, — сказала Майзон, стоя на крыльце. — Как ты думаешь, звонок работает? Я приподняла дверной молоточек и постучала. Мы принялись ждать. Майзон отошла и посмотрела на второй этаж. — Нехорошее у меня предчувствие, — сказала она. — Перестань, — сказала я, хотя у самой предчувствие было не лучше. — Кто-то идет. За дверью послышалось шарканье, щелкнула задвижка. В скважине провернулся ключ, и дверь приотворилась на каких-то четыре дюйма. В щели виднелась цепочка. Мне пришлось согнуться в три погибели, до того низкорослой была хозяйка. Крохотное морщинистое личико, карие глазки за толстыми очками в позолоченной оправе, практически невидимые губы. — Миссис Ричардсон? — Да, — пугливо кивнула она. До меня только сейчас дошло, что старушка слабого здоровья вряд ли будет рада гостье с разукрашенной физиономией. Я отошла, и Майзон поднесла свое удостоверение к щели. Старушка подошла поближе, прищурилась. — Миссис Ричардсон, мы разыскиваем вашу дочь, Карен, — сказала Майзон. — И нам хотелось бы задать вам пару вопросов. Из щели вылетела синяя муха и врезалась мне прямо в лоб. — Ее здесь нет. — Можно с вами поговорить? — Она приходит по понедельникам, средам и пятницам в пять часов вечера. Я натянуто улыбнулась. — Миссис Ричардсон, нам хотелось бы задать вам пару вопросов. Можно войти? Старушка исчезла из виду, и через секунду дверь открылась. — Закройте за собой, — попросила она, шаркая по коридору. — На ключ. Пол в коридоре был выложен черно-белой плиткой — похоже, такой же старой, как и сам дом. На стенах висели фотографии, зеркала и декоративные тарелки. На второй этаж вела деревянная лестница. Пахло в доме, честно говоря, не очень приятно. Не то чтобы удушающая вонь, но все-таки… Сырость. Мусор, залежавшийся в ведре. Кислятина. Майзон поморщилась. Когда миссис Ричардсон открыла дверь, мы обе услышали мерный гул комнатных мух. Гостиная была большая, но из-за обилия мебели казалась тесной. Над камином и на крышке пианино в углу стояло множество семейных фотографий. Я заметила одну дохлую муху в седых волосах миссис Ричардсон; живые соплеменницы жужжали у эркерного окна. — Чаю хотите? — спросила старушка, когда мы расселись по креслам. — Спасибо, не надо, — ответила Майзон. — Мы ненадолго. Скажите, когда вы последний раз видели Карен? — В понедельник вечером, — сказала она. — Карен обычно приходит в пять, готовит ужин и помогает мне принять ванну. Уходит обычно в половине восьмого, как раз перед началом «Коронэйшн-стрит».[4 - Британская «мыльная опера» (оригинальное название — «Coronation Street»), рекордсмен по продолжительности: с декабря 1960 г. по март 2012 г. в эфир вышло 7834 серии.] — Значит, вы ждете ее сегодня вечером? Сегодня ведь среда. Миссис Ричардсон кивнула. — Да, она придет в пять часов. Она ко мне сразу после работы едет. Я украдкой взглянула на часы. До пяти совсем недолго, но Карен Кертис уже два дня не появлялась на работе. — Миссис Ричардсон, а вы в понедельник не заметили в ее поведении ничего необычного? — Нет, все было как всегда, — ответила Эвадна Ричардсон. — Ей звонил Томас. Говорил, что завел себе новую подружку. Она встала и отошла к камину. Подняв палец, она, похоже, принялась считать фотографии в рамках и остановилась на пятой. — Это мой внук, — сказала она, снимая с полки фото юноши в бакалаврской мантии. — Томас. Я взяла фотографию и сразу передала Майзон, лишь мельком посмотрев на молодого брюнета. Он был ниже и худее остальных парней. Рулевой, а не гребец. — Она не планировала никуда уезжать? — спросила я. Эвадна озадаченно покачала головой. — Она никуда не ездит. А если и ездит, то нанимает кого-то, чтобы за мной ухаживали. Ко мне каждый день приходят патронажные сестры, минут на десять, но все же… Я должна принимать лекарства при них: боятся, что перепутаю. Но они не готовят и не убирают. — Ее ничего в последнее время не беспокоило? — Да нет. О чем ей беспокоиться? — Надеемся, что не о чем, — сказала Майзон. — И вы тоже, пожалуйста, не волнуйтесь понапрасну, но она сегодня не вышла на работу. Как вы думаете, где она может быть? Старушка снова встала. — Давайте я ей позвоню. Эвадна дошаркала до телефона и набрала номер дочери, но попала на автоответчик. Я видела, как Майзон отмахнулась от мухи. Эвадна положила трубку. — Миссис Ричардсон, постарайтесь вспомнить, не было ли… — Она поднялась на второй этаж, — сказала вдруг Эвадна. — На второй этаж? — эхом откликнулась Майзон. Старушка кивнула. — Да, я слышала. Музыка в заставке «Коронэйшн-стрит» как раз доиграла, и я услышала, как она поднимается по лестнице. — А что в этом необычного? — Мы не пользуемся вторым этажом. Мне уже не хватает сил подниматься. Сплю я в комнате, которая раньше была задней гостиной. Пару лет назад из кладовки сделали ванную. Я много лет не поднималась наверх. — А ваша дочь, значит, поднялась. Вы видели, как она спускалась оттуда? Старушка не на шутку испугалась. — Слышала. Минут через пятнадцать. Я помню, потому что была рекламная пауза. Я услышала, как она спустилась по лестнице и вышла через главный вход. — Она с вами говорила? Попрощалась, может? — Нет. Она со мной перед этим уже попрощалась. Мне даже не нужно было смотреть на Майзон, чтобы знать, какое у нее выражение лица. — Миссис Ричардсон, вы в последнее время кого-нибудь пускали в дом? Я имею в виду незнакомых людей. — Что вы, дорогуша, я никогда такого не делаю. Ни за что. Кажется, я снова могла нормально дышать. — Разве что патронажную сестру. — Какую? — Новенькую, — сказала Эвадна. — Она в понедельник первый раз пришла. Часа в три. У нее и удостоверение было, и форма, и все прочее. Не надо было ее пускать? — Думаю, ничего страшного, — сказала я. — Она принесла вам лекарства? — Нет, дорогуша, лекарства я к тому моменту уже выпила. Она должна была провести плановый осмотр, только почти ничего не осматривала, больше болтала. Спросила, когда Карен придет, и ушла. — Вы проводили ее до двери? — Она сказала, чтобы я не утруждалась. Я слышала, как хлопнула дверь. Я наконец отважилась посмотреть на Майзон. С лица у той схлынули краски, а руки сжались в кулаки на коленях. — Миссис Ричардсон, можно мы осмотрим ваш дом? — спросила я. 66 Внизу, как мы и думали, ничего особенного не обнаружилось. Меня даже не удивило отсутствие мусора в ведре и свежесть продуктов в холодильнике. Откуда же тогда этот скверный запах? Разделавшись с первым этажом за две минуты, мы с Майзон в нерешительности замерли у лестницы, ведущей наверх. — Можно позвать кого-нибудь, — сказала она. — А если мы ошиблись? — У нас даже перчаток нет. — Мы же просто взглянем. Никто из нас не сдвинулся с места. — Идем, — наконец сказала я. И сделала первый шаг, чтобы не было времени передумать. Я и оглянуться не успела, как очутилась на последней ступеньке. Майзон, надо отдать ей должное, шла следом. На втором этаже оказалось пять запертых дверей. — Начнем отсюда, — предложила Майзон, указывая на ближайшую из них. — Думаю, лучше оттуда, — сказала я. Майзон проследила за моим взглядом и что-то тихо простонала, увидев рой мух у дальней двери. — Я вызываю подкрепление, — сказала она, доставая рацию. — Погоди одну секунду. Двоим в коридоре было не развернуться, поэтому я пошла вперед. Дойдя до двери, я обернула кисть манжетой и нажала на ручку. Майзон, стоявшая у меня за спиной, издала странный звук, будто чем-то подавилась, и попятилась обратно в коридор. Я слышала, как она говорит по рации, требует срочного подкрепления. Шаг вперед. Мухи, почуяв чужака, загудели особенно грозно. Тело Карен Кертис распласталось на громадной двуспальной кровати, накрытой старомодным покрывалом. Такую вышивку, кажется, называют «фитильки». Длинные узкие канавки на ткани послужили кровостоками. Алая жидкость, вытекавшая из страшной раны, скопилась лужицами на ковре в мелкий цветочек. Карен была женщиной тучной. Голубые брюки, блуза в кричаще-ярких узорах. Туфли на подушке выглядели довольно дорого. В изножье кровати лежало грубое янтарное ожерелье. Я услышала, как вернулась Майзон. Насколько я поняла, Карен долго не мучилась. Смерть наступила почти мгновенно. Если это, конечно, была Карен, — сложно было сказать наверняка. Мы с Майзон видели фото на первом этаже и, конечно, смогли бы ее узнать, но дело в том, что труп был обезглавлен. 67 — Вряд ли, дорогуша, — сказала бедная старушка. — Цвет волос такой же, но… Эвадна Ричардсон сидела в переговорной участка. Сообщив коллегам о смерти Карен Кертис, мы повезли ее мать через весь Лондон. Она знала, что мы не смогли формально опознать труп, найденный в ее доме, но описание одежды не оставляло сомнений. Она несколько раз просила увидеть дочь и искренне не понимала, почему мы ей отказываем. Я даже не думала, что высохшая старушка проявит такое мужество. — Вас никто не торопит, — увещевала я ее. — Если сомневаетесь, так и скажите. Она еще раз посмотрела на Викторию и Кэти Луэлин, потом сняла очки и поднесла фотографию к самому носу. Я понимала, что за нами наблюдают из диспетчерской, — что ж, пускай смотрит, сколько нужно. Она снова покачала головой, и я заметила слезинки в уголках ее глаз. — Это очень старые фотографии, — пояснила я. — Девушки сейчас гораздо старше, им обеим уже за двадцать. Не эта, точно? — Я указала на старшую. — Не знаю. Вроде бы я ее где-то видела. — Эвадна посмотрела на меня, потом снова на фото. — Она была такая хорошенькая, прямо как вы. Такая симпатичная девчушка. Лицо у меня до сих пор было распухшее и в лиловых синяках. «Симпатичной девчушкой» назвать меня было сложно, и я в который раз усомнилась, что от Эвадны Ричардсон будет прок в суде. — Вы хорошо ее рассмотрели? — спросила я: протокол обязывал. — Может, у нее были шрамы? Таллок велела проверить, вдруг наша медсестра окажется похожа на Эмму Бостон. Пока что у той было железное алиби, но Таллок не сдавалась. Миссис Ричардсон, поразмыслив несколько секунд, покачала головой. — Нет, шрамов не было. А вы думаете, это она? Мою Карен? Она же медсестра! — Боюсь, на самом деле она работает кем-то другим, — призналась я. Когда я вернулась в диспетчерскую, Таллок уже была там. Отрезанную голову Карен Кертис — а мы пока исходили из предположения, что это была она, — в доме не нашли. Никто пока не задавал очевидный вопрос вслух, но про себя им терзался каждый. — Женщину в доме миссис Ричардсон убили между тридцатью шестью и сорока восемью часами назад, — сказала Таллок. — Если верить врачам. В понедельник, в полвосьмого вечера, она была еще жива, ее видела миссис Ричардсон. Похоже, убийство произошло вскоре после этого. — Эта медсестра ее и убила, — уточнил Андерсон. — Скорее всего. Убийца знала, что миссис Кертис проведывает мать по понедельникам, и пришла к той накануне в форме патронажной сестры. Миссис Ричардсон привыкла к медсестрам. Женщина вела себя дружелюбно и показала документы. Само собой, Эвадна ее пустила. Я уселась на свободный стул. — Как медсестра уходила, она не видела, — продолжала Таллок. — Только услышала, как захлопнулась дверь. Судя по всему, убийца осталась в доме и тихонько пробралась наверх. — И стала ждать Карен Кертис, — сказал Андерсон. Таллок кивнула. — Через несколько часов миссис Ричардсон попрощалась с дочерью, но услышала, как та поднимается наверх. Обычно туда никто не ходил. Вскоре после этого кто-то опять спустился по лестнице, и она решила, что это уходит Карен. Но мы-то уже понимаем, что это был кто-то другой. — В любом случае она знакома с этими семьями, — сказал Андерсон. — Она убедила Джеральдину Джонс поехать поздно вечером в Брендон-Эстейт. Она узнала, где живет Аманда Вестон и когда она будет дома одна. Возможно, она даже знала, что у той было несколько выходных подряд. Потом она пришла к Шарлотте Бенн, когда никого не было дома, а теперь выясняется, что она знала, где живет мать Карен Кертис и когда Карен ее навещает. — Да, готовится наша девушка основательно. Ее можно понять, — заметила Таллок. В комнату вошел Джосбери. Таллок приветствовала его сдержанной улыбкой. — Главное сейчас — не паниковать, — продолжала она. — Мы знаем, кто может стать следующей жертвой. Эта женщина сейчас в безопасности. Если понадобится, мы сможем приставить к Жаки вооруженную охрану. К тому же времени еще вдоволь: Потрошитель отсиживался аж до десятого ноября. У нас есть шесть недель. — Она не станет так долго ждать, — сказала я. — Потрошитель уже не имеет значения. — В смысле? — удивилась Таллок, а с ней и все присутствующие. — Если бы не вся эта заваруха с Потрошителем, если бы не все эти совпадения дат, письма, органы по всему городу и прочее, мы бы гораздо раньше догадались, что к чему. Кто-нибудь проследил бы связь еще на Аманде Вестон. А так весь Лондон стоял на ушах, разыскивая маньяка-имитатора, а она только того и добивалась. Это дало ей время убить Шарлотту и Карен. Отвлекающие маневры. Никто ничего не сказал, но я понимала, что все со мной согласны. — Она понимает, что мы уже раскусили ее. Более того, она это предвосхитила. До Жаки Гроувс она таки доберется, но как — остается лишь гадать. — Кто же она, Флинт? — спросил Джосбери. — О ком ты говоришь? Мне пришлось посмотреть ему в глаза. — Одна из сестер Луэлин. Иначе быть не может. Джосбери встал. На губах его играла слабая ухмылка. — Повтори-ка. — Что повторить? — Фамилию. — Луэлин, — повиновалась я, ловя на себе недоуменные взгляды. — Интересное дело. Все произносят это имя, как оно пишется: Лу-э-лин. — И? — Сердце в груди забилось чаще. — А ты произносишь его с каким-то странным гортанным звуком. Как будто что-то клацает в горле. На валлийский манер. Я смерила его долгим взглядом. Все внимание было приковано к нам. — Я вообще-то из Шропшира родом. Если географию за последнее время не переписывали, то это графство на границе с Уэльсом. — Ладно, уймитесь вы оба! — вмешалась Таллок. — Обеих девушек надо найти. Лэйси, у тебя задание — опрашивать бездомных. Если они приехали в Лондон без гроша за душой, то должны были хоть какое-то время бродяжничать. Флинт, ты меня вообще слушаешь? Мы с Джосбери продолжали поедать друг друга глазами. Я заставила себя отвернуться и посмотреть на Таллок. — Можешь взять с собой помощников, — продолжала Таллок. — Еще кому-то придется ехать в Кардифф. — Они получили наследство, — напомнил Стеннинг. — Жить на улице было уже необязательно. Я думаю, они могут работать вместе. В тандеме. — Не исключено, — согласилась Таллок. — В любом случае надо найти обеих. — Кэти я уже нашел, — тихо произнес Джосбери. Молчание. — Что, прости? — Час назад нашел. Сразу после обеда. Таллок выглядела так, будто ей влепили пощечину. — И какого черта ты молчал? Веди ее сюда немедленно! — Боюсь, не получится. — Почему? Джосбери снова посмотрел на меня. — Она умерла почти десять лет назад. 68 Таллок встала, отошла к окну и, опершись на подоконник, сделала глубокий вдох. — Рассказывай. — Я заподозрил что-то неладное, когда Нил сказал, что Виктория приехала за дедовым наследством, — начал Джосбери. — Если дед скончался, не оставив завещания, то деньги должны были поделить поровну между ближайшими родственниками. Виктории отдали бы одну половину, а вторую приберегли бы для Кэти. — А если все отдали Виктории, значит, в живых осталась только она, — догадалась Таллок. — Черт, как я раньше этого не поняла! — Кэти Луэлин погибла десять лет назад. Несчастный случай, — продолжал Джосбери. — Из дому она ушла примерно через полгода после предполагаемого изнасилования. Я так понимаю, отправилась в Лондон, потому что лето она провела в полузаброшенном плавучем доме возле Дептфорд-Крик. Там несколько молодых людей устроили что-то вроде сквота. Однажды лодка оторвалась от берега и загорелась. Никто точно не знает, сколько там было людей, но в реке обнаружили пять трупов. Один парень, Тай Хаммонд, выжил. Он сказал, что в общей сложности их было шестеро. — Откуда ты об этом знаешь? — Проверил по реестру. Нашел дату смерти Кэти, почитал результаты экспертизы, поднял газетные архивы. — Это точно была Кэти? Ее идентифицировали по зубной карте? — Вроде бы нет, но в этом не было нужды. Тело опознали, оно почти не обгорело. Девушка утонула. — А кто ее опознал? — Старшая сестра, Виктория. Как только закончилась судмедэкспертиза, она забрала тело и кремировала его. Таллок закрыла глаза. Какое-то время мы молча смотрели, как она тяжело дышит. Наконец она снова взглянула на нас. — А что насчет Виктории? — Пока ничего, — сказал Джосбери. — С тех пор как она забрала дедовы деньги, никаких вестей не поступало. Таллок подняла голову, и мы увидели на ее лице вымученную гримасу. — Ну что ж. Так даже проще. Значит, надо искать одну Викторию. 69 Четверг, 4 октября Похороны Джеральдины Джонс пришлись на погожий осенний день — ясный, солнечный, и только кучки жухлых листьев в сточных канавах напоминали о том, что лето сдает свои позиции. На церемонию пришла почти вся наша опергруппа, а после Таллок с Андерсоном дали пресс-конференцию в Новом Скотланд-Ярде. Мы же поехали обратно в Льюисхэм. Остаток дня я провела за столом, притворяясь, будто работаю. Нам сообщили, что Джосбери проверяет какую-то версию насчет сестер Луэлин, но сам он ничего не говорил. Мне казалось, что время ускорило ход. Спешили каждые настенные и каждые наручные часы. Возможные варианты таяли, как лед на нагретом противне, и я понятия не имела, как быть дальше. С момента обнаружения Карен Кертис — пускай без головы — прошло двадцать четыре часа, и газетчики самозабвенно упивались таким поворотом событий. А как же иначе: новоявленный Потрошитель унес четвертую жизнь, провернул двойное дело, и вся страна негодовала и ликовала одновременно. Об убийце по-прежнему писали в мужском роде. Общественность пока не известили, что катализатором могло послужить давнее — и никем не доказанное — изнасилование в кардиффском парке. Фотографии и описания внешности сестер Луэлин разошлись по всем полицейским управлениям, и Виктория на время стала самым разыскиваемым человеком в Великобритании. Мы просто не стали уточнять, зачем ее ищут. О том, что Карен Кертис обезглавили, мы тоже предпочли умолчать. Пока что. Но рано или поздно придется предупредить коллег по всему Лондону, чтобы не удивлялись, когда найдут отрубленную голову в каком-нибудь викторианском здании. Это уже вопрос времени. В шесть часов закончилась дневная смена, люди начали расходиться. Вскоре в диспетчерской остались только Майзон, Стеннинг и я. Андерсон вернулся в половине седьмого, когда мы уже не ждали ни его, ни Таллок. — Как все прошло, сержант? — поинтересовался Стеннинг. — Да как «как»! Натуральная кровавая баня. Вы тут уже одни? — А тебе что-то нужно? — спросила Майзон. — Или нам тоже идти по домам? — Босс приглашает всех на ужин, — с явной неловкостью в голосе сказал Андерсон. — Если вы, конечно, ничем другим не заняты. Это не приказ. Мы со Стеннингом изумленно переглянулись. — На ужин? В смысле? У нее дома? Андерсон пожал плечами. — Наверно, гендерные различия. Когда инспектор — мужчина, он зовет всех в паб. Женщина зовет к себе на ужин. — А цветы покупать надо? — спросил Стеннинг. Дана Таллок жила в Клэпэме, в скромном на вид домике с террасой, но внутреннее его убранство скромностью никак не отличалось. Стены были оклеены дорогущими кремовыми обоями, на полу лежал ореховый паркет. Картины на стенах были качественными репродукциями, которые издаются ограниченным тиражом, а в некоторых можно было заподозрить оригиналы. В гостиной стояло три одинаковых фисташковых дивана; пол был застелен громадным ковром, поделенным на квадратики зеленого, ржавого и овсяного цветов. В камине горел настоящий огонь. Когда Дана забирала нашу верхнюю одежду, из кухни послышались чьи-то шаги — и сердце у меня в груди забилось чуть чаще. Меня постигло горькое разочарование, но, судя по лицам Андерсона и Стеннинга, только меня. Навстречу нам вышла высокая, подтянутая блондинка с идеальным овалом лица, прямыми чертами и по-щенячьи восторженными карими глазами. Она наверняка была старше Даны, лет сорока, но одного взгляда было достаточно, чтобы понять: в пятьдесят она будет выглядеть ничуть не хуже. — Здравствуйте. Я Хелен, — с улыбкой представилась она. — Подруга Даны. Подруга Даны? Куда я вообще смотрела? За ужином в столовой я стеснялась, как малое дитя. Меня усадили рядом с Хелен, которая оказалась не просто Хелен, а главным инспектором сыскной полиции из Тейсайда, что в Шотландии. К счастью, застольная беседа заладилась и без меня, и на мою скованность никто не обращал внимания. Когда все, кроме Даны, доели, Хелен стукнула бокалом о стол — чуть сильнее, чем требовалось, и мы все обернулись в ее сторону. — Ну, что ж, — сказала главный инспектор Роули, — все готовы к серьезной беседе? Таллок вздохнула и повела плечами. Хелен продолжала улыбаться. — Или мы просто повеселиться собрались? — Конечно, — ответила Таллок. Хелен рассмеялась: — Ага. Ребята, вы не обижайтесь, но я не затем прилетела сюда из самого Данди, чтобы познакомиться с новой командой моей девушки. — Она посмотрела на меня. — Дана говорит, ты примерно представляешь, что тут у вас творится. Думаешь, это Виктория Луэлин? Слегка удивившись, что она выбрала именно меня, я кивнула. — Думаю, да. Все эти события связаны с изнасилованием. Сестра и мать мертвы, других родственников вроде бы нет. Остается только она. — И она убивает матерей, потому что не знает, как еще отомстить тем парням. — Ну, с матерями и справиться проще. Парни-то вымахали дай боже, смогут за себя постоять. Матери — другое дело. Андерсон со Стеннингом кивали на каждой фразе, Майзон внимательно за мной наблюдала, а Дана переводила взгляд с меня на Хелен. — И да, я считаю, что это идеальный сценарий мести. Когда парни убедятся, что они виноваты в чудовищных смертях своих матерей, спокойная жизнь для них закончится навсегда. — А имитация Потрошителя, по-твоему, была лишь дымовой завесой, да? — Хелен даже не притворялась, будто ей интересны мои коллеги. Вот тут надо будет проявить осторожность. — Думаю, да. Мне кажется, она умышленно пустила нас по ложному следу. Настоящий имитатор строже держался бы фактов и не разоблачал бы себя так поспешно. Хелен не сводила с меня глаз. — Письмо по образцу «Дорогого босса» гарантировало возрождение «потрошительской» лихорадки. Весь Лондон, затаив дыхание, ждал новых нападений. — Еще бы! В Уайтчэпел народу было, как в первый день распродаж, — вклинился Андерсон. — Она играла с нами в свои игры, — сказала я. — Заставила все восьмое сентября просидеть как на иголках, а вечером отвлекла внимание полиции и заманила меня в бассейн с телефона Бостон. — Где тебя уже ожидала свежевырезанная матка, — закончила за меня Хелен. — Славная деталь. А еще через день она зовет тебя в парк Виктория, чтобы ты обнаружила все остальные органы Аманды Вестон. Приглянулась ты ей, что ли? — Вторую жертву она подбирала очень осторожно, — сказала Таллок. — Вестон уехала из Лондона, связей со столицей не поддерживала. Таким образом, нам труднее было понять, что объединяет этих женщин. Мы даже о школе тогда еще не знали. — Похоже, она примерно представляет, как работает полиция, — сказала Хелен. Все замолчали, обдумывая услышанное. Я опустила глаза. — А как, по-твоему, она вытащила Аманду Вестон в Лондон? — Хелен по-прежнему обращалась только ко мне. — Этого, боюсь, мы никогда не узнаем, — сказала я. — Но у ее сообщника, Сэма Купера, был пневматический пистолет, очень похожий на настоящий. Такие штуки выглядят весьма убедительно, особенно если человек редко имеет дело с оружием. — И после второго трупа начался сезон охоты на Потрошителя, — сказала Хелен. — Да, уж она постаралась. Сто лет назад пресса только тормозила расследование. Репортеры приходили к свидетелям раньше полицейских, подкупали их, печатали статьи, в которых не было ни слова правды. На развенчание газетных «уток» уходило не меньше времени, чем, собственно, на поиски преступника. Думаю, наша убийца добивалась примерно того же. — Но общественный резонанс сработал и против нее тоже, — сказала Майзон. — Теперь каждая женщина, у которой ребенок учился в той школе, боится собственной тени. — Да, но это тоже входило в ее планы, — сказала я. — Пока мы еще не понимали, при чем тут школа, она отдала нам козла отпущения — Купера. Мы видели его в парке Виктория, его сперму обнаружили на теле Вестон. Идеальный подозреваемый. И мы его поймали — с ее позволения. — Думаешь, он имел какое-то отношение к самим убийствам? — спросила Хелен. Я покачала головой. — Прежде чем столкнуть меня с моста, он сказал, что его подставили. — А мы уже раскатали губу, — с грустью напомнил Андерсон. — Она успела прикончить еще двух женщин, а мы даже не знали, что убийца по-прежнему на свободе, — сказала я. — Но она знала, что мы догадаемся. Знала, что хоть кто-то из мужей, а то и все сразу, проговорится. — Зачем тогда она продолжает потрошить свои жертвы? — спросила Майзон. — Я этого не понимаю. Зачем устраивать этот цирк с внутренностями, сердцами и отрубленными головами, если она знает, что мы знаем? Я услышала, как к дому подъехала машина. — Чтобы мы не расслаблялись, — предположила Таллок. — Она хочет, чтобы мы сосредоточились на поисках головы и упустили что-то более важное. — Она повернулась к Стеннингу: — И не думайте, что я не знаю о вашем идиотском тотализаторе. Стеннинг покраснел до корней волос. — Босс, ну мы же просто развлекаемся как можем, — пробормотал он. — Чтобы, значит, напряжение снять… — Это вы о чем? — спросила Хелен. — Мои отзывчивые юные констебли делают ставки на то, где обнаружится голова Кертис, — пояснила Таллок. — Список у них сейчас ограничен двадцатью знаменитыми викторианскими постройками. Хелен улыбнулась. — Какой коэффициент у мемориала Альберту? — спросила она у Стеннинга. — Ничего смешного не вижу, — нахмурилась Таллок. — Если она доберется до Жаки Гроувс, наша песенка спета. В дверь постучали, и Хелен пошла открывать. — Не доберется, — сказал Андерсон. — К Жаки Гроувс приставлена круглосуточная охрана, и никто не знает, где она прячется. — Привет, красотка! — донесся знакомый голос из коридора. Я машинально выпрямилась, что не ускользнуло от внимания Таллок. Я боковым зрением отметила ее понимающую улыбку. — Ты опоздал, — сказала Хелен. — Не все еще съели? — Джосбери обвел собравшихся взглядом. — Всем привет. Он сел на место Хелен рядом со мной, а она вышла из комнаты. Потянувшись к кувшину с водой, он легко коснулся меня левым плечом. — Пиво будешь? — спросила Таллок. Он покачал головой. — Нет, я всего на минутку заскочил. Трезвые тут еще есть? — А что? — насторожилась Таллок. — Сейчас расскажу. Хелен вернулась с тарелкой ризотто. Поставив угощение перед Джосбери, она примостилась на подлокотнике кресла, в котором сидела Дана. Джосбери с энтузиазмом принялся за еду, а мы все молча ждали, что он скажет. Плечо у меня по-прежнему покалывало. — Еще бы курятинки сюда, — наконец произнес он, откладывая вилку и наливая себе воды. — Если ничего толкового сказать не можешь, доедай и проваливай, — заявила Хелен. — У нас сейчас начнется заседание поэтического кружка. — Я, кажется, нашел Тая Хаммонда. Хелен, Майзон и Андерсон, по-видимому, не сразу вспомнили, кто это. — Того парня, который выжил в пожаре на лодке, — напомнил Стеннинг. Джосбери продолжал поглощать ризотто. — В том самом пожаре, в котором погибла Кэти Луэлин. — И где же он? — спросила Таллок. — Живет на складе к востоку от Вулиджа, — сказал Джосбери. — Склад сначала продали каким-то девелоперам, но те обанкротились, и, пока юристы ломают копья, он стоит пустой. Вот там и обосновалась компашка отбросов общества — прости, Флинт, бродяг. Говорят, если мы нагрянем туда примерно через час, он будет дома и на сильных отходняках. Может, расскажет что-нибудь о Кэти. Может, даже вспомнит Викторию. — И как ты об этом прознал? — Связи, — загадочно обронил Джосбери, отправляя в рот очередную порцию. Таллок и ее подруга переглянулись, потом Хелен одобрительно кивнула. — Пудинг можем и после поесть. — Позвать оперов? — предложил Андерсон. — Как хотите, — сказал Джосбери. — Но я бы особо не шумел. Если кто-нибудь из этих олухов проболтается, завтра во всех утренних газетах напишут, что мы нашли нового Потрошителя и это оказался какой-то бомж. А у нас и так со связями с общественностью беда. Таллок встала. — Значит, поедем вдвоем. Хелен побудет с гостями. — Нет, — вскочил Андерсон. — Босс, вы уж извините, но я вас не пущу в какой-то притон на ночь глядя с одноруким мужчиной. Мы с Питом тоже едем. Джосбери посмотрел на раненую руку и шевельнул пальцами, как будто удостоверяясь, не успело ли его парализовать. Затем подмигнул Майзон, та улыбнулась в ответ и вопросительно взглянула на меня. — Чем больше женщин, тем меньше страха, — сказала я. — Эти люди, которых Джосбери окрестил отбросами общества, на самом деле очень пугливы. — Я тоже хочу, — вызвалась Майзон. Минутное молчание. Со своих мест встали уже все, кроме Хелен и Джосбери. — Ну, теперь я уж точно не останусь здесь мыть тарелки, — сказала Хелен. 70 Мы отвели Тая Хаммонда в круглосуточное бистро и заказали еду, к которой он не проявил никакого интереса. Как и предполагал Джосбери, мы нашли его в складском помещении — к слову, викторианском — в прибрежном районе Вулиджа и кое-как уговорили побеседовать в непринужденной обстановке. За столик огнеупорной пластмассы мы уселись вместе с Таллок и Майзон, а Хелен и трое мужчин сели в отдалении, чтобы лишний раз не нервировать человека. — Вы меня арестовать хотите? — спросил он, засыпая в кружку грязно-белый порошок из сахарницы. Таллок кивком велела отвечать мне. — Нет. Просто хотим поговорить об одном событии, случившемся много лет назад. На лодке у Дептфорд-Крик произошел пожар, помнишь? Он начал помешивать чай ложкой. — Ну, помню, допустим. — В пожаре погибли люди, — сказала я. — Кто угорел, кто утонул. Выжил только ты. — Ну, повезло. — Как? Как тебе повезло? Вместо ответа он вцепился в кружку и уставился на сахарницу, наполовину им же опустошенную. В глаза он мне еще ни разу не взглянул. — Тай, никто не хочет везти тебя в участок на официальный допрос. Но если надо будет, отвезем. Почему бы не… Он наконец-то поднял глаза. — Думаете, вы меня запугаете? В обезьяннике-то хоть кормят. Там тепло. В сортир нормальный можно сходить. — Да, но героин там не выдают, — сказала я. — Ты же под героином, я правильно поняла? Нам даже придется ждать, пока тебя попустит, пока ломка пройдет. А это дело часов на двенадцать, если не больше. Двенадцать малоприятных часов. Тай снова уставился на кружку, потом взялся за вилку и принялся гонять бобы по ободку тарелки. — Ладно, едем, — сказала Таллок, вставая из-за стола. — Подождите. Было же это, как его… Узнавание? — Дознание? — подсказала я. — Ага. В суде. Я им все рассказал, больше ничего не знаю. — Расскажи еще раз, — попросила я. — Почему лодка оторвалась от причала? — Веревку кто-то перерезал. Я потому и вышел на палубу. Эта девчонка, Кэти, меня позвала. Кто-то перерезал веревку, и мы начали дрейфовать. Я не видела, как Таллок и Майзон переглядываются, но почувствовала это. Сама я не сводила глаз с Тая. — Кэти? А фамилия у Кэти была какая? — Не знаю, Кэти и Кэти. Мы по фамилиям друг друга не называли. У нас и имена в основном выдуманные были. — Продолжай. — Ну вот. Отплыли мы уже от берега, а это, знаете, паршиво — отплыть среди ночи без руля, без ни х… Поняли, что дело плохо. А потом Кэти закричала: «Пожар!» — На лодке? — Ага. Я сам не видел, но она побежала к носу. Потом р-раз, вспышка — и я уже под водой. Упал, получается. — Тебя вытащили? Я вспомнила, как еще совсем недавно с надеждой смотрела на огни речного патруля и понимала, что выживу. — Нет, я сам доплыл до мола. Ухватился за этот… ну, столбик и выкарабкался. Я краем глаза заметила, что Таллок подзывает ребят за соседним столиком. — Повезло тебе. Крупно повезло. Тай, сколько человек было в ту ночь в лодке? Тай задумался, будто считая в уме. Досчитав, покачал головой. — Шестеро. Пятеро погибли, я один уцелел. — Да, так и в рапорте написано. Трое мужчин, включая тебя, и три женщины, включая Кэтрин Луэлин. Все верно? Он пожал плечами. Дескать, кажется, так. Кто-то передал фотографию Таллок, и та положила ее перед Таем. Это был моментальный снимок сестер. — Узнаешь кого-то из этих девушек? Он указал на младшую. — Вот она. Кэти. Глаза у Тая, как мне показалось, заблестели. — Она была твоей девушкой? — спросила я, спиной чувствуя чье-то приближение. Он покачал головой. — Но она тебе нравилась, да? К столику подошел Джосбери и пригнулся, чтобы наши головы оказались на одном уровне. — А вторую девушку узнаешь? — спросил он. — Ты не видел их вместе? Тай снова посмотрел на фото, потом на меня и покачал головой. — А тебе никогда не казалось, что Кэти кто-то ищет, что она кого-то ждет? — Да всех нас кто-нибудь искал. Менты, собесовцы, упрямые родственники. Бандиты всякие, которые считали, что мы им бабки должны. Вечно кто-то нас донимает. — Понятно. Но Кэти — ее кто-то конкретно искал? Тай еще раз осмотрел бобы у себя в тарелке и кивнул. — А кто? Он покачал головой. Джосбери достал из кармана две двадцатифунтовых купюры, положил их на стол и прижал сверху ладонью. — За вранье я не плачу, Тай, можешь даже не стараться. Скажешь что-нибудь интересное — оставлю деньги на этом столике. Глаза у Тая мигом загорелись: он, должно быть, уже прикидывал, что сможет купить. И у меня почему-то закралось подозрение, что этот парень вряд ли отправится в ближайший супермаркет за листьями салата и йогуртом с живыми бактериями. — Она чего-то боялась? — подстегнул его Джосбери. Тай неуверенно кивнул, но потом сразу пожал плечами — привычный жест. — Она точно не хотела, чтобы ее нашли. Отказывалась переезжать на север от реки. Думаю, там жил этот парень — она никогда не говорила, что это парень, но мне казалось, что все ж-таки парень. Он, наверно, жил на северном берегу, поэтому она и не хотела туда перебираться. Трое моих коллег переглядывались между собой, но я упорно смотрела только на мужчину напротив. — Она никогда не упоминала о своей сестре? — спросила я. Тай уставился на меня пустым, ничего не выражающим взглядом и, разумеется, пожал плечами. — Думаете, он ее нашел? — спросил он. — Думаете, это он в ту ночь перерезал канат и поджег нашу лодку? Думаете, это его боялась Кэти? — спросил он уже у всех нас. Джосбери смотрел на меня. — Вполне возможно, — сказал он и выпрямился в полный рост. 71 Пятница, 5 октября — Надо послать наряд в Кардифф, — говорила Таллок в диспетчерской, когда я пришла утром на работу. — Кого именно, пока не знаю. Но мы должны найти еще какие-то фотографии Виктории, поговорить с людьми, которые ее знали, и выяснить, где она живет. Дверь снова отворилась, и я увидела, как Джосбери пропускает вперед Гейл Майзон с двумя бумажными стаканами кофе в руках. Один стакан она отдала ему, за что была награждена улыбкой. Запах кофе доплыл и до меня. У Джосбери волосы еще не высохли после душа. Зазвонил телефон. Трубку взял Барретт. — Надо будет снова съездить на квартиру Купера, — продолжала Таллок. — Вдруг мы что-то не углядели? Частичный отпечаток или еще что. — Босс… — Голос Барретта. — Ее одежда, этот черный балахон с цветными разводами, он… — Босс… — Уже громче. Теперь мы все развернулись на голос. Блестящая черная кожа Барретта в одночасье потускнела. — Тут… важный звонок. Голова нашлась. Таллок застыла как вкопанная. — Где? — только и смогла сказать она. — В зоопарке, — ответил он. — В Лондонском зоологическом саду. — Извращенка сраная, — процедил сквозь зубы Андерсон, когда мы проходили через ворота в обход длинной очереди. Там нас уже поджидали два констебля в форме. Еще один стоял снаружи и объяснял посетителям, что их пока не могут пустить внутрь. Надеюсь, о причине он не распространялся. Впереди стояла Таллок, к которой присоединились двое мужчин в деловых костюмах и женщина в черных брюках и зеленом свитере. — Высокий — это местный криминалист, — тихо объяснил мне Андерсон. — Мы с ним в Ислингтоне вместе работали. — Он указал на стайку детворы у магазина сувениров. — Смотри. Тут же школьников полным-полно, посреди недели-то. Этот зоопарк, он вообще хоть викторианской эпохи? — Строго говоря, построен он был еще до коронации Ее Величества, — ответила я: перед уходом я наспех порылась в Интернете. — Но открылся уже в правление Виктории. — Моя дочка сюда ходит. Черт побери… — Успокойся, приятель, — сказал Джосбери. Высокий криминалист представился сам и познакомил нас с администратором зоопарка — по забавному стечению обстоятельств фамилия у того была Шип.[5 - Фамилия администратора созвучна английскому слову sheep — «овца».] Женщина оказалась одной из смотрительниц. Ее била дрожь. — Когда ее нашли? — спросила Таллок. Шип глянул на часы. — Без пятнадцати десять, плюс-минус. Мы только открылись. Слава богу, людей еще почти не было, только парочка жаворонков и вот эти школьники, которых вы видели. — Вы можете куда-нибудь их отвести, чтобы мы с ними потом побеседовали? — Да, давайте в «Оазисе», это наш ресторан. Он недалеко, и места там хватит. — Спасибо, — сказала Таллок. — Гейл, опросишь их? И проследи, чтобы собрались все, включая дворников и кассиров. — У нас сейчас самое напряженное время, — сказала женщина в зеленом. — Надо почистить вольеры, накормить животных. — Понимаю. Мы постараемся быстро. Где можно будет посмотреть записи с камер слежения? — Лучше всего, наверно, у меня в кабинете, — сказал Шип. — Я вас провожу. — Хорошо, возьмите констебля Стеннинга. Пит, для начала собери все записи за последние сутки. Дальше видно будет. Стеннинг и Шип отправились к зданию администрации. — Ладно, давайте побеседуем на ходу. Нам далеко идти? И наша процессия, возглавляемая криминалистом по имени Джон Халлистер, двинулась с горы по главной аллее зоопарка. Справа возвышались старинные кирпичные постройки — аквариум и террариум. Крохотные кафе по обе стороны только начинали работу, официанты провожали нас беззастенчиво любопытными взглядами. — Нам позвонили без десяти десять, — сказал Халлистер. — Мы прибыли минут через пятнадцать, зоопарк был уже закрыт, вольер огорожен лентой. Зверей пришлось вернуть в их спальни, что, кстати, было не так-то легко: они очень разволновались. — Зверей? А каких именно? — Но Таллок уже знала ответ на свой вопрос. — «Королевство горилл», — почему-то разочарованно прочла она, остановившись у ленты. — Гориллы — очень чувствительные животные, — с дрожью в голосе сказала смотрительница. Если верить бейджу на груди, звали ее Анна. — Они плохо реагируют на запах крови. — Я тоже, — тихо сказала Таллок. — Это один из новейших павильонов, — сказала я. — И, наверное, самый популярный. Если публику хотели шокировать, то лучшего места не найти. — Вы хотите сказать, что голову нашли гориллы? — спросила Таллок. — Мы сразу поняли, что что-то случилось, — сказала Анна. — Они начали кричать, как только их выпустили. Но близко, конечно, не подходили. — Значит, они к ней не притрагивались? Голова лежит там же, где ее оставили? — За колобусов ручаться не могу, мы их потом еле загнали обратно. А это очень любопытные животные. То ли дело гориллы — гориллы просто расстроились. У них альфа-самка как раз беременна. Мы не знали, как реагировать на эту новость, — время для поздравлений было не самое подходящее. Отодвинув пластиковую занавеску, мы очутились в настоящих субтропиках: сочная листва, журчащие водопады, декоративные сооружения из бамбука и яркие, как драгоценные камни, птицы. Преодолев еще несколько пластиковых занавесок, мы наконец подошли к вольеру, очень и очень просторному. Мертвое дерево казалось скульптурой на фоне бледного октябрьского неба. Я подняла глаза, но никакой крыши не увидела. Гориллы по-прежнему нервничали. Даже на таком расстоянии их вопли раздражали слух. — Вот тут, — сказал Халлистер. — За тем камнем. Мы столпились в точке обзора, от горилл нас отделял забор в метр высотой и заполненный водой ров. Голова лежала лицом книзу примерно в пяти метрах от нас, по ту сторону рва. На каштановых волосах, доходивших до подбородка, поблескивали капельки росы. По линии отреза шла бахрома запекшейся крови. — Она могла забросить ее прямо отсюда, — сказал Джосбери. — Достаточно хорошенько размахнуться. — Кто-то туда уже заходил? — спросила Таллок. — Нет, — ответил криминалист. — Мы загнали животных в помещение и ждали вас. — А наши криминалисты когда приедут? — спросила Таллок у Андерсона. Тот принялся кому-то звонить. — Животных на ночь запирают? — спросил Джосбери. — Да, — сказала Анна. — В целях безопасности. К тому же в такую погоду им там теплее. — Значит, голову могли оставить еще ночью? — Ну, ночью зоопарк закрыт, — заметила смотрительница. — Никто не должен заходить на территорию. У нас и сторожа есть. — Талли, можно я отойду? — спросил Джосбери, оглядываясь по сторонам. Таллок кивнула, и он вышел из павильона, пропустив прибывших экспертов. Через десять минут, облачившись в защитные костюмы, Таллок, Андерсон, старший эксперт-криминалист, Анна и я вошли в вольер. На полпути к голове мы заметили Майка Кейтса, оказавшегося в то утро на дежурстве; он был уже в защитном костюме. Мы остановились, чтобы дождаться его. — Мух нет, — сказала я. — Что-что? — переспросила Таллок. — Смотрите. Вон там — это же навоз, верно? — Мы еще не успели убрать, — извиняющимся тоном сказала смотрительница. — Вокруг летают мухи, мне даже отсюда видно. — И? — А над головой — нет. — Точно, — сказала Таллок, всмотревшись. — Может, она ее чем-то обработала? Кейтс, кивнув нам в знак приветствия, подошел к голове и принялся неторопливо расхаживать вокруг нее. Сделав полный круг, он присел. Мы видели его руку, но не видели, к чему он прикасается. Он опустился на колени, потом встал и пошел в нашу сторону. Выражение лица у него было, прямо скажем, странное: он почти что улыбался. — Из музея мадам Тюссо с вами не связывались? — спросил он у Халлистера. — Это не наш район. А что? — Скоро свяжутся. Идите сами гляньте. Мы послушно прошли вперед и, встав кругом, посмотрели вниз. Я принюхалась — все тот же запах: сырая земля, кофейный аромат из забегаловок, продукты жизнедеятельности теплокровных животных. И все. Таллок опустилась на колени, и через секунду мы все последовали ее примеру. Со стороны это, наверно, напоминало какой-то причудливый молебен. — Это не человеческая голова, — сказал Кейтс, хотя мы все и так уже поняли. Вблизи ошибиться было невозможно. — Это голова восковой куклы. 72 — Значит, розыгрыш, — объявил Халлистер. — Не вполне, — сказал Кейтс. — Красное по краям — это не краска, а настоящая кровь. Мы с Таллок, Халлистером и патологоанатомом сидели на летней площадке небольшой закусочной у павильона с насекомыми. На улице холодало, но внутрь никому все равно не хотелось. Андерсона мы оставили охранять место преступления, Майзон опрашивала посетителей, а Стеннинг по-прежнему просматривал записи с камер слежения. Куда подевался Джосбери, я понятия не имела. — Человеческая? — уточнила Таллок. — Пока что неясно, надо будет провести анализы. Думаю, к вечеру буду знать. — Это был не просто розыгрыш. — Подняв глаза, я увидела перед собой Стеннинга с Джосбери. — Я просмотрел все записи, — продолжил Стеннинг. — Она пришла в зоопарк в своем традиционном наряде: черная мешковатая куртка, шапочка в обтяжку. В три двадцать четыре утра ее засекла камера возле террариума. С небольшой сумкой в руке. — Как она сюда проникла? — спросила Таллок. — Перелезла через забор, — ответил Джосбери. — Подвинься, Флинт. — Он взял стул и, втиснувшись между мною и Таллок, разложил на столе карту зоопарка. — Смотрите. За вольером с верблюдами есть железный забор, отделяющий зоопарк от просто парка. Меньше пяти футов. Кажется, я даже нашел точное место. — Как? — На траве видны четыре примятости, которые образуют прямоугольник примерно два фута на пятнадцать дюймов. Его уже фотографируют. Вот здесь. Он указал на карте, и мы все дружно вытянули шеи. Зоопарк имел форму прямоугольного треугольника, две стороны которого — примерно равные — тянулись вдоль Принц Альберт-роуд и главной аллеи Риджент-парка. Гипотенуза треугольника шла наискось с юга на северо-запад. Джосбери ткнул указательным пальцем на середину диагонали, где скучились вольеры с верблюдами, карликовыми бегемотами, бородатыми свиньями и комодскими варанами — последним приобретением зоопарка. — С другой стороны я обнаружил очень похожие следы. Камеры туда не нацелены. Думаю, она приставила к забору стремянку, перелезла, а потом и стремянку за собой затащила. И оставила ее уже на территории зоопарка, чтобы как можно быстрее перелезть обратно. — Неужели это так просто? — удивилась Таллок. — Ну, рано или поздно человек, который шляется тут ночью, попадет в объектив камеры, или заденет датчик сигнализации, или наткнется на сторожа, — сказал Стеннинг. — Другое дело, что до горилл, если шеф не ошибся, оттуда совсем близко. Она небось минут за десять управилась. — Но зачем ей это? Что это за игра? — Именно, — сказала я. — Она играет. Джосбери откинулся на спинку стула и щедро одарил меня своей гадкой ухмылочкой. — И, похоже, только-только вошла во вкус, — сказал он. К концу дня мы убедились, что восковую голову не скупясь обмазали человеческой кровью, которая и взбудоражила горилл. Чья это была кровь, мы пока точно не знали, но никто не сомневался, что вытекла она из Карен Кертис. Таллок поручила двум детективам-констеблям выяснить, откуда украли голову. Те первым делом связались с музеем мадам Тюссо, но ни из основных залов, ни из запасников экспонаты не исчезали. Работники музея любезно предоставили полный список возможных поставщиков, и поиски в Интернете увенчались поразительным успехом. Как выяснилось, купить отрубленную голову из воска совсем не трудно. — Мир сошел с ума, — прокомментировал Андерсон, вернувшись из зоопарка. В диспетчерской он насладился доселе невиданным успехом: вопросы сыпались со всех сторон. Да, гориллы в порядке, уже очухались после утреннего потрясения; да, за беременной самкой ведется наблюдение, но поводов для беспокойства нет; кстати, он тут один такой или расследование серийных убийств интересует еще кого-то? В сжатой форме выразив свое негодование, Андерсон сообщил, что зоопарк снова работает, но в «Королевство горилл» пока не пускают. Никто из посетителей, опрошенных Майзон, ничего странного не заметил, но мы на них, признаться, и не надеялись. Женщина в черной экипировке скейтбордиста передвигалась в блеклом лунном свете. Я несколько раз отматывала видео, возвращаясь к тем секундам, когда она пересекает главную аллею. — Пять футов восемь дюймов. Может, девять, — прикинул Стеннинг, неслышно подкравшись сзади. — Одежда на ней висит — видно, стройная. — Мать Карен Кертис называла ряженую медсестру симпатичной девчушкой. Пять футов девять дюймов — ничего себе девчушка! — Может, она имела в виду только худобу, — предположила Майзон. Я и не знала, что она тоже тут стоит. — И еще упоминала, что у нее черные волосы. У Виктории на фото тоже черные волосы. А вот под шапкой не разглядеть. — Некоторые женщины меняют цвет волос чаще, чем я носки, — сказал Джосбери. Ну, если уж я даже его проглядела, значит, увлеклась всерьез! — А телосложение сильно зависит от выбора одежды. Что скажешь, Флинт? — Насчет чего? — спросила я, не отрываясь от экрана. — Стоит ли тебе попробовать силы в качестве стилиста? Он навис надо мной и положил руку мне на плечо. — По-твоему, она на каблуках? Отмотай-ка чуть-чуть. Майзон сделала это за меня. — Смотрите, — сказал Джосбери. — Следите за ее походкой. Фигура в черном, опустив голову, пересекла главную аллею и исчезла в обезьяннике. — Гейл, ты сейчас на каблуках? Майзон подняла правую ногу, чтобы мы все полюбовались ее двухдюймовыми танкетками. Большинство женщин даже не назвали бы это каблуками, но чего еще требовать от полицейского при исполнении? — Можешь пройтись до стенки? — попросил Джосбери. — Если хоть кто-то свистнет, получит по мозгам. Жеманно хихикнув, Майзон исполнила его просьбу. — Флинт, ты у нас, как обычно, в «мартенсах», да? Пройдись-ка и ты. Напомнив себе, что старших по званию в жопу не посылают, я встала и прошлась к стене. У меня в шкафу, между прочим, не было ни единой пары «мартенсов». Поравнявшись с Майзон, я развернулась. Джосбери, подонок ты эдакий! — Ладно, теперь возвращайтесь. Не спеша. Мы обе исполнили приказ, но улыбалась из нас только одна. — Надеюсь, ты это не ради развлечения затеял, — сказала Таллок, застав наше дефиле. — По-моему, эта женщина пытается выглядеть выше и крупнее, чем есть на самом деле. Для этого она носит мешковатую одежду и высокие каблуки. Смотрите, — указал он на экран, — она двигается, как Гейл. Женщины на каблуках шагают от бедра. А наша красавица еще и споткнуться боится. Флинт вот, например, топает, как мужик. Кто-то в комнате рассмеялся. Точно не я. — Мне кажется, миссис Ричардсон была права. Это довольно миниатюрная девушка. Ты какого роста, Флинт? — Пять футов шесть дюймов, — процедила я сквозь зубы. — Правда? — Он взял мой пиджак, висевший на спинке кресла. — Двенадцатый размер. А ты в нем утопаешь. Значит, какой у тебя — восьмой? Десятый, когда плотно покушаешь? — Спасибо, Марк, мы поняли, — вмешалась Таллок. — Это женщина хрупкого или среднего телосложения, которая пытается скрыть этот факт, когда ее снимают. Так, пока я не забыла: сможешь на выходных съездить в Кардифф? Можешь Гейл с собой взять, чтобы особо не распоясываться. Я, извинившись, вышла из комнаты. Мне срочно нужно было разбить что-то вдребезги. 73 Суббота, 6 октября Я танцевала вальс — и поэтому сразу поняла, что вижу сон. Я ни разу в жизни не танцевала вальс. Но во сне я кружилась, как на венском балу, вертелась юлой, и музыка играла все громче, и со всех сторон порхали красные воздушные шары и ленты, и алое конфетти сыпало с потолка, как лепестки роз. От музыки и кружения заболела голова. Все шарики, ленты и кружочки конфетти вдруг начали менять очертания и влажно заблестели. Ленты были уже не бумагой, а кишками, лепестки превратились в капли крови, а шарики — о боже! — в человеческие головы, что провожали меня мутными глазами. Я проснулась, издав не то стон, не то вопль. Дрожа с головы до пят, я вскочила с кровати. В комнате было темно, и в первые секунды я видела только огоньки сигнализации, установленной Джосбери. Крохотные красные огоньки. Я даже не подозревала, насколько буду беспомощна и уязвима, проснувшись среди ночи и выбравшись из постели. Спотыкаясь на каждом шагу, я еле-еле доплелась до выключателя. Как только зажегся свет, я первым делом осмотрела себя: руки, ноги, туловище. После такого яркого сна я искренне верила, что меня забрызгало кровью. Никакой крови на теле, разумеется, не оказалось. Липкая влага, которую я ощутила при пробуждении, была лишь пóтом. А вот музыку объяснить было труднее. Музыку объяснить было невозможно. Она не просто мне приснилась — она играла до сих пор. Сначала я подумала, что кто-то проник в квартиру, но я ведь точно проверяла все замки и включала сигнализацию. Нет, музыка доносилась с улицы. Пижам и ночных сорочек у меня не было — я спала в шортах и майке. На стуле нашлась толстовка. Когда я вышла наружу, музыка стала громче. Странно, что никто из соседей не проснулся. Играла инструментальная версия, но слова я, конечно же, помнила наизусть. «Капельки дождя, розы, медные чайники и дикие гуси». Все самое лучшее. Все самое любимое. В окне сарая брезжил огонек, вроде как свечки. Дверь была закрыта неплотно. Я стояла посреди сада, босыми ногами на каменных плитах. Дверь в мой сарай была приотворена на дюйм. «Колокольцы у дверей, колокольцы на санях, девочки в беленьких платьицах». Мой список любимых вещей отличался от списка Марии, хотя я не стала бы оспаривать ее выбор. В моем списке «Вот что я люблю» точно было бы вот что: нырнуть в бассейн первой и рассечь прекрасную неподвижность воды. А еще — теплый пар, который идет от пони зимним утром. И бархатистая мягкость их носов. Я обожала пони. Перед самым сном я уже наведывалась в сарай — сразу после работы, как только переоделась. Голову своего манекена я представила с бирюзовыми глазами, загорелой кожей и ровными белыми зубами. Час спустя я вернулась в квартиру совершенно измочаленная. В детстве я страшно любила читать, хотя была практически самоучкой. За один семестр я, как правило, разбиралась со всеми книжными полками в классе. Денег вечно не было, так что я спасалась в библиотеках. Каждую субботу возвращалась за добавкой. Любимая книга? Само собой, «Камень из ожерелья Брисингов». Музыка доносилась из сарая. Городские парки я тоже любила. Травы и деревья словно закутывают тебя в кокон, спасая от резких звуков и неприятных запахов города. И зоопарки, конечно, тоже. Я с самого раннего детства любила туда ходить. Плавательные бассейны и пони, парки и зоопарки, публичные библиотеки, полные книг. Вот что я люблю. Я подошла к сараю. То есть сделала всего пару шагов, сойдя с садовой тропинки, — но сейчас мне казалось, что путь был очень долгим. Еще больше времени ушло на то, чтобы протянуть руку и легонько толкнуть дверь. С самого начала все упиралось в меня. И я подсознательно это понимала. Внутрь заходить было необязательно. Я с порога видела, как покачивается «груша», будто вспоминая мои побои. Или будто ее побил кто-то другой. После меня. Манекен сейчас выглядел маятником, отмеряющим время. Тик-так. А еще я заметила, что голова манекена, к которой я мысленно пририсовывала лицо Марка Джосбери, куда-то исчезла. Ее место заняло нечто другое. Включать свет тоже было необязательно: я и так все видела благодаря кругу из пяти свечей. Пламя их дрожало и танцевало на сквозняке, пробравшемся в щель. Теплое, золотистое, по-утреннему теплое пламя. При таком освещении голова Карен Кертис выглядела как живая. 74 — Переночуй лучше у нас, — предложила Хелен. — Гостевая у Даны всегда наготове — на случай, если мы поссоримся. Я попыталась выдавить из себя улыбку. С косой на голове Хелен выглядела моложе. — Я побуду с ней, — вызвался Джосбери. Он обращался к Хелен, но потом сразу перевел взгляд на меня. — Если ты, конечно, хочешь тут заночевать. Хелен закатила глаза. — Спасибо, — сказала я им обоим. — Как там дело движется? — спросила Хелен. — На сегодня закончили, — ответил Джосбери. — Сарай опечатают, сад тоже. Мало ли, может, еще что-нибудь найдут при свете дня. Будем надеяться, что дождь не припустит. — Ее уже забрали? — спросила я. — Да. — Ты такая умница, — сказала Хелен, похлопывая меня по плечу. Мы втроем сидели у меня в гостиной. Часы показывали четыре утра. Я сидела на диване, Хелен — на подлокотнике, как птичка на жердочке. Дана с остальными обрабатывала место преступления, которым стали мой сад и сарай. С тех пор как Хелен усадила меня и обернула стеганым одеялом, я ни разу не шелохнулась. Она приготовила мне чаю, но я не смогла его выпить: слишком сильно дрожали руки. Она предложила отвезти меня к врачу, но я отказалась и попросила не говорить об этом при Дане. Пока что Хелен держала слово. — На камерах что-то видно? — спросила я у Джосбери. — Ни хрена. Мы же их так вешали, чтобы они на дом смотрели, а не на этот гребаный сарай. — Как она вообще сюда попала? — спросила Хелен. — Ключи найти несложно, — сказал Джосбери. — Талли меня уже отчихвостила за то, что я поставил сигнализацию и камеры только в квартире. — Кто-нибудь останется караулить снаружи? — спросила Хелен, и Джосбери кивнул. — Хорошо. Ты только не думай, что я тебе не доверяю. — Она осторожно стиснула мое плечо. — Лэйси, пожалуйста, не теряй бдительности. Если она тебя до сих пор не тронула, это не значит, что уже не тронет. Может, ты у нее на сладкое. — Молодец, умеешь подбодрить, — сказал Джосбери, сбросив с себя куртку на спинку кресла. — Не знаю, как ты, но я считаю, что лучше быть живой трусихой, чем… Сам понимаешь, — сказала Хелен. Через десять минут они с Даной пожелали мне спокойной ночи, а я так и не шелохнулась. Часы у меня беззвучные, но в ту ночь, готова поклясться, они явственно тикали. Равномерно, неумолимо. Я слышала, как Джосбери запирает дверь в зимний сад. Пикнула включенная заново сигнализация. Потом заскрежетал замок между зимним садом и спальней. Он вернулся и прошел к входной двери, не глянув на меня. Все, теперь мы изолированы от окружающего мира. — Тебе что-нибудь принести? — спросил он. Я покачала головой и скорее почувствовала, чем услышала его шаги. — Идем. Он протянул мне руку. Я послушно взялась за нее и привстала, не отпуская стеганое одеяло. Время было на исходе. Я не знала, сколько мне осталось. Я не знала, чем — и когда — это все закончится. Я знала лишь то, что хочу Марка Джосбери, — отрицать это было бесполезно! — и второго шанса, возможно, не будет. Мы вместе прошли в спальню. Он, кажется, выключил свет, а я точно сбросила стеганое одеяло на кровать и даже расправила его. Забралась в постель, не снимая одежды. Мне хотелось почувствовать, как он меня раздевает. Он сел на край кровати, спиной ко мне, и снял обувь. В дальних комнатах всегда темно. Я видела перед собой лишь темный силуэт, но все же могла различить блеск его глаз и услышать шорох простыни. Он развернулся ко мне лицом. Я откинула одеяло, приглашая лечь рядом, и затаила дыхание в ожидании, когда же он придавит меня своим весом. Но вместо этого он снова закутал меня и отстранился, как будто хотел встать. Ну уж нет, я так легко не сдамся. Я успела схватить его за локоть. Я коснулась его щеки кончиком носа, а вскоре нашла и рот. Я нежно прикусила его нижнюю губу. Затем верхнюю. Провела языком по контуру губ, подула. Он не шелохнулся. Я потянулась, чтобы обхватить его голову руками, чтобы он не смел дернуться во время нашего долгого, страстного поцелуя, но он меня опередил. Моя рука повисла в воздухе, перехваченная его рукой. — Нет, — шепнул он, вставая. Можно было продолжать — поглаживать его, целовать во всех нужных местах. В конце концов, он такой же мужчина, как и прочие. Но в ту ночь я кое-что узнала: когда все вокруг катится в тартарары, человек продолжает держаться за свою гордость. Я не настаивала. Я просто легла и стала ждать прихода нового дня. Я не рассчитывала, что смогу уснуть, но все-таки задремала. Очнувшись, я сразу почувствовала чье-то присутствие в комнате и неслышно повернулась на бок. Джосбери сидел в кресле у кровати и смотрел на меня. Я тоже посмотрела на него, на его лицо, которое еле-еле проступало из полумрака. Он встретил мой взгляд и не сдвинулся с места. В этот момент я утвердилась в своих опасениях. Марк Джосбери остался тут не для того, чтобы защитить меня. Он остался тут, чтобы защитить других. От меня. Он думал, что Виктория Луэлин — это я. 75 13 сентября, за десять лет до описываемых событий Виктория Луэлин задыхается. Воздух вливается в легкие и выходит наружу, и даже быстрее обычного, но почему-то не достигает нужного эффекта. В мозг не поступает достаточно кислорода, и странное, головокружительное чувство разрыва с реальностью снова одолевает ее. Она знает, что это стандартная реакция на потрясение, но не может совладать с этим чувством — как будто мир улетает прочь, а она остается одна в пустоте. Она сидит, согнувшись и опустив голову почти до колен. Она не помнит, как нашла эту лавочку, зато точно помнит плавучий дом — Кэти жила в таком же. Помнит, как уходила оттуда неверным шагом, но деревянные планки под нею такие твердые и мокрые… Она испытывает чувство благодарности: пока она сидит, упасть невозможно. Такие провалы в памяти случаются у нее все чаще. Когда события жизни стирают с доски, как вчерашнюю классную работу. Мимо проплывает бумажный стаканчик, и она старается не думать о Кэти и прочих ребятах, идущих ко дну. Старается не вспоминать кожу цвета слоновой кости и спутанные русые волосы на голове утопленницы, которую она на днях опознавала. Кэти больше нет. Кто-то поспешно проходит мимо. Она успевает заметить настороженный взгляд и услышать цокот удаляющихся каблуков. Тут она понимает, что снова держит нож в руке. Костяшки пальцев побелели и начали болеть. Не осознавая, что делает, она ковыряет доски под собой. С десяток черточек там, где лезвие врезалось в древесину. Она уже готова выронить нож, но в последний момент прячет лезвие и кладет его обратно в карман. Кэти больше нет. Ее не вернуть. Пора привыкать. Она встает и идет домой. Часть 5 Мэри …он коварно выжидает, когда нанести новый удар — прицельный, беспощадный…      Газета «Стар», 10 ноября 1888 г. 76 Суббота, 6 октября Когда я снова проснулась, Джосбери по-прежнему сидел в кресле. Он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, а потом, всего на секунду, как будто перестал дышать. Но грудь его снова приподнялась и снова опустилась. Ресницы задрожали и перестали. Получается, под утро мой неусыпный страж таки уснул. Я встала и нашла какую-то одежду. Смыв в душе накопившуюся усталость, я вытерлась, почистила зубы и оделась. Выйдя из ванной, я услышала возню в кухне. — Доброе утро, — сказал Джосбери, отрываясь от вчерашнего выпуска «Ивнинг стэндард». На плите закипал чайник. — Хорошо спалось? — спросила я, и ответом послужила улыбка, еще недавно способная разбить мне сердце. Но сейчас уже поздно было отвлекаться на такую ерунду. В одном Джосбери не откажешь: со своим чувством юмора он не расстанется до последнего. — Готова к путешествию? — спросил он, протягивая мне чашку кофе. — Какому еще путешествию? — В Кардифф. Протиснувшись мимо меня, он выскользнул из тесной кухоньки и заперся в ванной. Не было еще даже шести утра, мы оба проспали не больше четырех часов. Он при этом минимум два провел в кресле. И теперь собирается ехать в Кардифф? — Не обижайся, но я буду третьей лишней, — сказала я, когда он, десять минут спустя, вышел из душа, не успев толком вытереться. — Гейл Майзон, думаю, уже пакует свое самое соблазнительное белье. — А у тебя есть пятнадцать минут, чтобы упаковать свое. Позавтракаем где-нибудь по дороге. — Я не поеду в Кардифф. И соблазнительного белья у меня нет. Он зевнул и почесал за ухом. — Флинт, мы выезжаем через четверть часа. Возьмем мою машину. Можешь брать белье, можешь не брать. Решать тебе. — Я хочу поговорить с инспектором Таллок. Джосбери перегородил мне путь. — Во-первых, по утрам у нее всегда плохое настроение, так что сама звони. Во-вторых, Хелен сегодня улетает обратно в Данди, так что ворчать она будет с удвоенной силой. А в-третьих, она только повторит тебе то, о чем мы договорились. Тебе сейчас нельзя оставаться в Лондоне. Вчерашние события — это уже чересчур. Я не могла уехать из Лондона. Тем более в Кардифф. — Но я должна остаться, — упорствовала я. — Четвертая жертва мертва, и Луэлин готовится к пятой. Убийство произойдет совсем скоро, но я могу ее поймать. А вам с Майзон я только мешать буду. — Гейл не едет. — И это все меняет? Джосбери допил кофе и сполоснул чашку под краном. — Если ты, когда злишься, замолкаешь, то тем лучше. Десять минут. И вот, восемь минут спустя, под дикую смесь из хауса, джаза и фанка, без которой Джосбери, видимо, попросту не умеет водить машину, мы двинулись в сторону Темзы. На мосту Воксхолл я закрыла глаза и притворилась спящей. Мы сделали небольшую остановку у белого георгианского дома в Пимлико, чтобы Джосбери забрал кое-какие вещи из своей квартиры. Когда мы добрались до Чизика, я рискнула приподнять веки и увидела розовое сияние в зеркальце заднего вида. Рассвет. На трассе Джосбери сделал музыку еще громче и поехал еще быстрее. Гораздо быстрее. Учитывая, как он провел ночь, риск заснуть за рулем и убить нас обоих к чертовой матери был достаточно велик. Что, в общем-то, далеко не худший исход. Я снова закрыла глаза и постаралась заглушить внутренний голос, талдычивший, что с каждой милей я отдаляюсь от того места, где должна сейчас быть. Я не ерзала и не дрожала, так что инсценировка сна, должно быть, выглядела более-менее убедительно. Где-то на полпути усталость победила адреналин, и притворство обернулось правдой. Когда я проснулась, Джосбери как раз заворачивал на заправку. — Где мы? — спросила я, когда он выключил мотор. Музыка стихла. — В Мембери. Есть хочешь? Как ни странно, есть я действительно хотела. Мы заказали по полному английскому завтраку и сели у окна. Неприятная, холодящая тяжесть в животе появилась, только когда я приступила ко второй половине, — первую же я умяла за милую душу. Если я сейчас улизну, меня кто-нибудь подкинет до Лондона? — Тебе что, совсем не интересно, зачем мы тащимся в Кардифф? — спросил Джосбери, пока я потягивала чай, сравнимый по крепости с техническим растворителем. Я и сама знала, зачем мы тащимся в Кардифф. Джосбери хочет показать меня людям, которые знали Викторию Луэлин, в надежде, что кто-нибудь меня узнает. — Интересно. Зачем? — Во-первых, надо поговорить с сержантом Роном Уильямсом. Он в ту самую ночь был на дежурстве. Может, расскажет что-то о сестрицах Луэлин или хотя бы объяснит, что там на самом деле стряслось. Сама понимаешь, от самих парней и их папаш честных ответов не добьешься. Ты будешь доедать? — Нет, угощайся. — Я передвинула тарелку на его половину стола. — После этого встретимся с Маффин Томас, — продолжал Джосбери, тщательно пережевывая. — Она жила по соседству с девочками за пару лет до изнасилования. Где-то в Сплатте, или в Сплотте, или еще как. — Да уж. Типичное валлийское имя — Маффин. Джосбери достал из кармана блокнот и открыл на нужной странице. — Мафанви, — прочла я, с трудом разбирая его каракули. — Как-как? — Ма-фан-ви, — повторила я. — Ты что, говоришь по-валлийски? — Нет. С чего ты взял? — Да так. Сможешь сесть за руль? А то я совсем из сил выбился. Управлять машиной Джосбери после моего «гольфа» было одно удовольствие: никаких лишних усилий, никакой нервотрепки, едет быстро и гладко. В маленьком отсеке возле коробки передач я нашла альбом «Black Eyed Peas» и решила его послушать. В иных обстоятельствах поездку можно было бы даже счесть приятной. В Южном Уэльсе осенний туман начал подползать все ближе к дороге. Спящий красавец продрал глаза перед самым Ньюпортом и двадцать минут провисел на телефоне с Таллок. — Это точно голова Карен Кертис. Ни в сарае, ни в саду ничего полезного не нашли. Жаки Гроувс жива-здорова, и ее берегут как зеницу ока, — отрапортовал он. — Талли желает нам счастливого пути, а мне велит вести себя хорошо. — И пока что может тобой гордиться, — пробурчала я, не отрываясь от дороги, но краем глаза все-таки заметила ответную улыбку. Чем ближе к центру Кардиффа, тем длиннее пробки. Припарковаться на стоянке близ Софийского сада я смогла только около полудня. Джосбери выскочил расплатиться. С неба сыпала мелкая морось, а с реки Тафф надвигался густой туман. — Теперь куда? В полицию? — спросила я, когда Джосбери вернулся. Но он покачал головой и поднял воротник куртки. — Нет. Давай пройдемся. Узкий длинный парк под названием Бьют тянется на несколько миль от центра к самому пригороду. За пешеходным мостом до него уже рукой подать. Вскоре по обе стороны начали расти силуэты современных зданий. Какой-то водоем — то ли заводь реки Тафф, то ли вообще сточная канава — обозначал дальнюю границу парка. Дойдя до нее, Джосбери повернул направо и повел меня обратно в город. Зачем мы туда ходили, он так и не объяснил, а спрашивать я не стала: сама смекнула. — Что скажешь, Флинт? Похож на копа? На узеньком мостке из красного кирпича, перекинутом через заводь, стоял полноватый, среднего роста мужчина лет шестидесяти с небольшим. Что-то таки выдавало в нем нашего коллегу: короткая стрижка, волевой подбородок, какая-то неуловимая особенность осанки и жестов. Сержант Рон Уильямс поздоровался с Джосбери, а я смиренно дожидалась своей очереди. Одета я была по-парадному: лучший брючный костюм, накрахмаленная белая блуза, колготы. Волосы я стянула в гульку, как самая унылая библиотекарша, а на переносицу водрузила очки. О макияже речь даже не шла. Обменявшись с Джосбери дежурными любезностями, сержант Уильямс переключился на меня. Осознавая, что Джосбери пристально за нами наблюдает, я решила не спешить. — Это еще что — видели бы вы, как я его отделала, — сказала я, когда положенное время истекло, и, расплывшись в фальшивой улыбке, протянула Уильямсу руку. — Детектив-констебль Лэйси Флинт. — Очень приятно, — ответил Уильямс с безошибочным валлийским акцентом. — Что касается вашего вопроса — боюсь, котелок у меня уже варит не так, как прежде. Давненько это было. Давайте для начала сходим туда, где все это случилось. Джосбери кивнул, и Уильямс повел нас дальше в сторону города. Оттуда уже видно и суровый Нормандский замок, и Кардиффский — готический, сказочный, элегантный. У крепостной стены Уильямс свернул с тропинки на газон, и мы послушно последовали за ним. — Тут у нас магнолии растут, — сказал Уильямс. — Видели бы вы их весной… Кривые ветви вековых деревьев тянулись к нам, как свежие побеги. Впереди сквозь туман проглядывали высокие камни. — Так, значит, вам кажется, что эти ужасы в Лондоне как-то связаны с сестрами Луэлин? — спросил Уильямс, поднося к лицу белую простыню носового платка. Я уже обратила внимание, что глаза у него красные и нос примерно такого же оттенка. Уильямс вел безнадежную войну с сильной простудой. — Просто проверяем одну версию, — дипломатично ответил Джосбери. — Я лично в это не верю, — сказал Уильямс. — Милые были девчонки. Джосбери слегка замедлил шаг. — Отцы тех парней придерживаются иного мнения. Уильямс остановился в нескольких метрах от каменного круга. — Ну, я не говорю, что они были ангелами. В Кардиффе с ангелами вообще напряженка. Старшая, конечно, наломала дров в свое время. А вот младшенькая, та просто прелесть. Очень жаль, что с ней такое случилось. Я слышал, она погибла. Одиннадцать неотесанных камней складывались в круг примерно в метров тридцать диаметром. Два самых больших образовывали нечто вроде ворот. Уильямс и Джосбери прошли первыми, я — за ними. — В ту ночь, когда якобы имело место изнасилование, в участке дежурили вы? — спросил Джосбери. — Да. Мы со старшей приехали сюда, как только рассвело. Мы дошли почти до самого центра. Джосбери повернулся, чтобы рассмотреть стоячие камни и один лежачий — плоский, похожий на жертвенный алтарь. — Это какой-то древний памятник? — спросил он. Уильямс, высморкавшись, покачал головой. — Нет. В конце семидесятых возвели, хотя вот эту махину по центру вроде бы нашли при раскопках, она из неолита. Так что, рассказать вам, как все было? — Будьте добры. — Виктория и Кэти познакомились с теми мальчиками в баре на Сент-Джон-стрит. Минут в двадцать двенадцатого они пошли на автобусную остановку, но тут услышали, что мальчики бегут за ними следом. — Они что, проследили за ними? — Скорее всего. Но девочкам они сказали, что повздорили с какими-то местными хулиганами и теперь спасаются бегством. Спросили, где можно спрятаться. — И пришли сюда? — Да, — кивнул Уильямс. — Виктория говорила, что они тогда их еще не боялись. В пабе все вели себя пристойно, разговаривали вежливо. Она знала, что из парка можно перебежать в Софийский сад по пешеходному мосту через реку. Вот они сюда и полезли, прямо через стену. Мальчики подсаживали девочек. Мы с Джосбери посмотрели туда, куда указывал Уильямс. В тумане каменный барьер по периметру парка сузился до темной нитки. — А потом что-то пошло не так, — сказал Джосбери. — Виктория говорила, что мальчики увязались за ними. Она скоро поняла, что те замышляют недоброе. На глаза они им не попадались, но хихикали и перешептывались. Виктория потом рассказывала, что испугалась за сестру, схватила ее за руку и бросилась наутек. — Думала их обогнать? — спросил Джосбери, на глаз оценивая расстояние между входом в парк и пешеходным мостом. — Дохлый номер, конечно, — с сожалением сказал Уильямс. — На каблуках, навеселе… Кэти упала, выпустила ее руку — и все. — Это здесь произошло? — спросил Джосбери, снова глядя на плоский, будто бы алтарный, камень. — Они их вот сюда швырнули, по бокам. Чтобы в течение всего процесса они смотрели друг на друга. Он подошел ближе. Камень покоился на пригорке, по обе стороны к нему вели лесенки из камней поменьше. — Вики положили вот здесь и, приставив нож к горлу, изнасиловали. Она говорила, что больше десяти раз. После двенадцати сбилась со счету. И все это время она видела, как с ее сестрой делают то же самое. Я отвернулась и сфокусировала взгляд на деревьях. — А страшнее всего то, что город был совсем близко. Она видела огни, слышала машины, даже чьи-то разговоры, и никто им не помог. Она говорила, что никогда не чувствовала себя такой беззащитной. — Что-то ты притихла, Лэйси, — заметил Джосбери. — История, знаешь ли, не из веселых, — ответила я, заставив себя на него посмотреть. — Да уж, — сказал Уильямс, вытирая нос. — Не из веселых. — А как они убежали? — спросил Джосбери. — Парни устали и отпустили их? — Нет, они бросили их в реку. Джосбери застыл как громом пораженный. — Что?! — Раздели, отнесли голых на берег и бросили в воду. — Уильямс кивнул в сторону Таффа. — Думаю, хотели избавиться от улик. Они же осторожные были, все в презервативах. А перед тем как бросить Вики в речку, заставили ее притронуться к упаковке. Чтобы все подумали, будто она их покупала. — И вот они выплыли… А что дальше? — А что дальше? Оделись и поехали в полицию. Мое дежурство как раз было… Знаете, я тут до костей продрог. Чайку не желаете? 77 В кафетерии при полицейском управлении Кардиффа было многолюдно — обеденный перерыв, — но Уильямс сумел отыскать нам столик. — Итак, что же было дальше? После того как они пришли к вам? — Я делал все по уставу, потому что сразу понял: дело пахнет керосином. Девочек развели в разные комнаты, стали ждать врача. Сейчас у нас есть команда энтузиастов, которых специально учили расследовать преступления на сексуальной почве, а тогда мы просто делали все, что было в наших силах. — А что парни? — Девочки знали, где они остановились, и я выслал пару машин. Через полчаса приехали, я всех арестовал. Тут-то все и пошло наперекосяк. — А именно? — С ними приехал тренер, начал тут перья распускать. Он сам такой, знаете, типичный выпускник частной школы. Сказал, чтобы мальчики ничего не говорили, пока каждому не найдут адвоката. На часах, между тем, почти два. Сами понимаете, как легко в такое время найти пять адвокатов. А пацаны еще и несовершеннолетние. — Могу себе представить. — Приехала приемная мать девочек, закатила истерику. Потом еще и собесовцы влезли. — А как девочки держались? — Виктория — нормально, — сказал Уильямс, глядя на меня. — Она вообще была сильная девушка. А Кэти, конечно, совсем расклеилась, все время плакала и просилась домой. Чтобы унять дрожь в руках, я крепко вцепилась в свою кружку. — Потом врач отказался осматривать Кэти. Сказал, что ею должен заняться педиатр. Джосбери понимающе усмехнулся. — А где мы возьмем педиатра среди ночи? — Уильямс скорбно скривился, и, по-моему, не только из-за приступа насморка. — И вы, значит, отпустили их домой, так и не обследовав Кэти? — спросила я. Уильямс примирительно поднял руку. — Дорогая моя, я понимаю, что допустил ошибку. Но они все — две дамочки из собеса, приемная мать, сама девчонка — умоляли отпустить ее. Тут еще папаши начали съезжаться. Такая мясорубка началась… Но я их не отпускал. Не мне было решать. — Хорошо, но Викторию-то врач осмотрел? — Да. Следов спермы на ней не нашли. — Они же были в презервативах, — сказала я. — Откуда ей взяться? — Да, — кивнул Уильямс. — А если что-то, извините за выражение, и пролилось, так река все подмыла. Осмотр показал мелкие порезы и синяки, но такое бывает и при добровольном соитии. — Иными словами, их слово против слова мальчиков, — сказал Джосбери. — Как только рассвело, мы отправились в парк. Нашли упаковку из-под презервативов с отпечатками Виктории. По номеру партии определили, что куплены они были в женском туалете в том самом пабе. — А когда вы отпустили парней? — спросил Джосбери. Уильямс устало потер глаза. — Разбирательство шло уже почти сутки. Родители позвали каких-то серьезных адвокатов, альтернатива была такая: или мы их отпускаем, или выдвигаем официальные обвинения. — А чего хотели девочки? — спросила я. — На Кэти, бедняжке, лица не было. Психолог сказал, что она может ничего не говорить, если не хочет. А Виктория хотела, чтобы мы возбудили дело. Оно и ясно: ребята были, честно говоря, мерзейшие. Мы таких постоянно видим. Думают, если у родителей денег куры не клюют, им все дозволено. — Но потом Виктория передумала. — Да. Вот об этом мне и сейчас вспоминать стыдно. Адвокаты просили ее о встрече, и она наконец согласилась. Я там тоже присутствовал, с адвокатом от государства. Чтобы не держали нас за хлюпиков, так сказать. — И? — Разговор был короткий, деловой. Они сказали, что только ей из всех присутствовавших было больше шестнадцати, а секс с несовершеннолетними — любого пола — является уголовно наказуемым деянием. И поставили ультиматум: если она заберет свое заявление, они не заявят на нее. — Они грозились обвинить ее в изнасиловании?! — Джосбери не поверил своим ушам. Уильямс наклонил голову. — И что, им это сошло бы с рук? — Кто его знает. На упаковке из-под презервативов были ее отпечатки. Закон формально был на их стороне. Если секс произошел по обоюдному согласию, Виктория нарушила закон. А они сказали, что не постесняются обсудить ее личную жизнь в суде. Как я уже говорил, девочка была не ангел, и к шестнадцати годам там уже было что обсуждать. — Значит, вы позволили им угрожать несовершеннолетней жертве изнасилования и требовать, чтобы та забрала заявление? — Встреча на этом закончилась. Но все и так уже было ясно. Виктория поняла, что не добьется справедливости, и не хотела таскать сестру по судам. Уильямс проводил нас к выходу, и мы поблагодарили его за содержательную беседу. — Когда вы последний раз видели Викторию? — спросил Джосбери. — Да в тот самый день и видел. Кэти я потом еще пару раз встречал, она сама стала оторвой будь здоров, а вот с Викторией больше не доводилось. Поначалу, когда она только пропала, мы ее искали — она же машину угнала. Оторвавшись от созерцания величественных белоснежных построек, я посмотрела на Уильямса и задала последний вопрос: — А как вам кажется, сержант Уильямс, девочки говорили правду? Он даже не отвел глаз. — Я в этом никогда не сомневался. 78 — За двадцать лет у Элис тридцать два ребенка жили. Она постоянно всем рассказывала. Пятидесятилетней Мафанви Томас, когда-то жившей по соседству с сестрами Луэлин и их временными приемными родителями, до сих пор хватало тщеславия носить вещи в обтяжку и закрашивать седину краской из ближайшего супермаркета. Меня она оценила, как только мы поднялись на крыльцо: — Господи, милочка, ты будто на войне побывала! После этого Мафанви переключила все внимание на Джосбери. — Вы помните сестер Луэлин? — спросила я. Угрюмо покосившись в мою сторону, она опять взглянула на Джосбери с нескрываемым вожделением. Когда он согласился угоститься ее печеньем, бойкая бабенка вконец разомлела. — А они опять в беду попали, да? Ничего удивительного. Особенно эта Вики… У Элис вечно были с ней проблемы. — Значит, Вики была девочка своенравная? — Не то слово, миленький. В школу ходила пару раз в неделю, в лучшем случае. Дома только обедала, пропадала где-то по ночам. — По-моему, типичное подростковое поведение, — заметила я, через голову Мафанви поглядывая на задний дворик. — Что-то с ней было не то. Элис ее боялась. Говорила, у нее вся комната была забита разной гадостью: Стивен Кинг, Джеймс Герберт и прочее. — То есть девочка много читала? — Да, только дрянь всякую, — покачала головой Мафанви. — Брала в библиотеке книжки о настоящих преступлениях. Про всяких там серийных убийц. Ненормальная, одно слово. Я почувствовала, что Джосбери насторожился. — А как она волосья красила! — Мафанви уже было не остановить. — Черная как сажа. Весь ковер Элис запачкала. — Да уж, просто малолетняя преступница, — пробормотала я, осматривая грязную кухоньку, в которой мы сидели. — Сразу нашла себе тут хахаля, оторви и выбрось. Угонял машины, а потом гонял на них по порту. — Мы нигде не можем найти фотографий Виктории, — сказал Джосбери. — Вы не могли бы описать ее внешность? А мы потом попробуем составить фоторобот. Вы же два года прожили по соседству. — Она не очень симпатичная была, не то что сестренка. Все лицо замазывала этими белилами. Просто призрак, а не девочка. Как ее вообще в таком виде в школу пускали! — Вот как раз о ее прическе и макияже мы знаем, — сказал Джосбери. — Нас больше интересует фигура. Иногда помогают наглядные сравнения. Вы не могли бы посмотреть на мою коллегу и сказать, чем Виктория от нее отличалась? Молодчина, Джосбери! Тонкий ход. — Посиди спокойно, Флинт, — велел Джосбери, хотя я и не думала вертеться. — Глаза у нее были похожие? — Ой, у Виктории глазищи были — дай бог каждому. У этой девушки гораздо меньше. И зрение у нее было в порядке. — У констебля Флинт зрение тоже в порядке! — нетерпеливо рявкнул Джосбери. — Давай их сюда. Не сводя глаз с Мафанви Томас, я послушно сняла очки и положила их на стол. — А рот? — спросила я. Она покачала головой. — Губы у нее пухлее были. И такие, знаете, куриной гузкой. Да и весила она побольше вашего. — Нос? — продолжала я. — Вы не серчайте, милочка, но он у вас такой распухший, что сразу не поймешь. Викторию я с двумя фингалами и разбитой губой не видала. Честно скажу, драться-то она дралась, но за себя постоять могла. А вот другим девчонкам доставалось на орехи. — До сих пор достается, — еле слышно пробормотал Джосбери. 79 — Извините, что вам пришлось так долго ждать, — с порога сказала нам женщина из собеса. — Обычно мы не разглашаем информацию, пока не получим ордер. Миссис Рита Дженкинс вернулась на свое место. Мы находились в небольшой переговорной в одном из многочисленных муниципальных зданий Кардиффа. Эта женщина пришла сюда в субботу специально ради нас. Джосбери отошел от окна и сел рядом со мной. — Но ведь конфиденциальность не распространяется на умерших, верно? — уточнил он. — Верно. По нашей картотеке, Кэтрин скончалась десять лет назад. — Тут миссис Дженкинс нахмурилась. — А что касается Виктории, спрашивайте, постараюсь помочь. Директор разрешил. — Мы хотели бы найти кого-нибудь, кто лично общался с девочками. Дженкинс задумчиво прикусила губу. — Одиннадцать лет — срок немалый, а у нас постоянная текучка. К тому же в те времена усыновлениями занимался городской совет Гламоргана. Пару лет назад весь департамент перевели сюда, многие должности перетасовали. Я могу попытаться кого-нибудь вызвонить, но на это уйдет время. — Спасибо, — сказал Джосбери. Похоже, он наконец-то выдыхался. Дженкинс листала чье-то личное дело. — Это же надо, такая печальная судьба. Мало того что забеременела в четырнадцать лет, так еще и погибла совсем молоденькой. Страх, да и только! Джосбери, сидевший рядом со мной, снова принял охотничью стойку. — Что, простите? Кэти была беременна? Дженкинс грустно кивнула. — Да, врач подтвердил через пару недель после того инцидента. — Погодите. Парни же были в презервативах. — Презервативы, они же не пуленепробиваемые, — сказала я. — Три процента риска, кажется. — Флинт, я преклоняюсь перед твоими познаниями… — Даже не начинай! — цыкнула я. — Так что же произошло? — Джосбери снова обратился к Дженкинс. — Она родила? — Нет. Беременность прервали на одиннадцатой неделе. Самое печальное, что это еще не все. — В смысле? — У нее, как у многих девочек после аборта, развилась постнатальная депрессия. В тяжелой форме. Ей прописали антидепрессанты, но врач не уследил, и она к ним пристрастилась. Она, может, и другие препараты принимала. Во время операции занесли какую-то инфекцию, внутренние органы были повреждены. Необратимо повреждены. Дальше — больше: успеваемость снизилась, начались нервные расстройства, а со специалистами она разговаривать отказывалась. Эта девочка была больна и физически, и душевно. — А потом она убежала, — сказал Джосбери. — Да, — подтвердила Дженкинс. — Потом мы ее потеряли. 80 К шести часам мы с Джосбери уже едва стояли на ногах. Мы побывали в детском доме, куда периодически попадали Виктория и Кэтрин, но ничего нового нам там не сообщили. Кэти — тихоня, приятная в общении, Виктория — трудный подросток, вечно в беде, вечно под подозрением. Джосбери заметно оживился, когда мы разыскали ее бывшую учительницу английского. Мой же день, полный неприятных переживаний, скрасил один-единственный момент: когда субтильная старушка открыла нам дверь и Джосбери понял, что она почти слепая. Зрение мисс Маннери, может, и сдавало, но память точно не подвела. Она с легкостью вспомнила обеих девочек, Викторию — особенно хорошо. — Я помню, как она уехала, — сказала она нам на прощание. — Я, конечно, была огорчена, но нисколько не удивилась. После того происшествия в парке… Она после этого была сама не своя. Стала совсем… Как бы лучше выразиться? Холодной. Глаза у нее были такие… — Несчастные? — подсказала я. — Нет, милочка. Не несчастные. У нее были глаза акулы. Темные и неживые. Полицейских бюджетов обычно не хватает на шикарные гостиницы, но в таких деловых центрах, как Кардифф, всегда найдутся пустые номера на выходные. В новехонький, с иголочки, отель мы въехали в начале седьмого. — Где будем ужинать? — спросил Джосбери в лифте, неумело подавляя зевок. — Да я не хочу есть, — сказала я, не сводя глаз с кнопок. — Завалюсь сразу спать. Увидимся за завтраком. Первым шел мой этаж, и я, выходя, даже не обернулась. Номер оказался роскошным. Я в таких хоромах, пожалуй, никогда не ночевала. Гигантская кровать, если не сказать ложе, скромный, но элегантный декор кремовых оттенков, а одна стена почти целиком стеклянная. Шторы, тонкие, как паутина, я задернула наглухо. Ночь к тому моменту уже окончательно вступила в свои права, по воде шла сверкающая рябь. Неподалеку от берега стояла на якоре яхта, в ночи напоминавшая бриллиант на черной бархатной подушечке. Я видела людей, разгуливающих по палубе. Свет падал на воду длинными разноцветными лентами. Я смотрела на яхту до тех пор, пока все пассажиры не разошлись по каютам, а одиночество не начало душить меня физически. Потом наполнила ванну и долго лежала, думая о Джосбери. Нас разделяла всего пара этажей, но все мои мечты были напрасными и несбыточными. А еще я думала о двух девочках, у которых изначально не было никого, кроме друг друга, но даже это они потеряли за одну кошмарную ночь. Я думала о том, что мне, похоже, должно наконец хватить храбрости свести счеты с жизнью. Когда все это закончится. В теплой, ароматной ванне, прямо как сейчас. Когда вода начала остывать, я вылезла, оделась и вышла из отеля. Застегнула куртку и уверенно зашагала вперед. Вскоре гладкая кирпичная дорожка сменилась неотесанным булыжником и гравием. Фонари становились все реже, а заросли — все гуще, пока вокруг меня не образовался темный туннель из тростника. Это были заболоченные участки, которые запрещалось осушать в рамках программы по облагораживанию залива. Знаки предупреждали, что тут глубоко, спасательные круги намекали, что знаки не врут, а тихий плеск воды говорил, что я тут не одна. Справа, между стеблями камышей, виднелся ряд кирпичных домиков с террасами. Почти во всех окнах горел свет. В одном окне женщина примерно моего возраста, с младенцем на руках, задвинула шторы, но прежде замерла, увидев, как кто-то одиноко бредет по заболоченной земле. Нормальная жизнь еще никогда не казалась такой далекой. Недосягаемой. Я шла вперед, с одной стороны слыша шум города, а с другой — загадочные звуки залива, пока не дошла до деревянного пирса, зигзагом уходившего в булькающую воду. Лебедь пролетел так близко, что меня обдало ветром из-под его крыльев. Присев неподалеку, он исчез в зарослях куги. Когда кто-то другой ступил на пирс, я стояла уже на самом конце. Я нагнулась вперед, опершись о деревянную ограду. Справа была небольшая пристань, в которой стояли, позвякивая снастями, яхты. Слева темнели портовые сооружения старого Тайгер-бэя; я даже смогла различить высокие краны и мачты на горизонте. Шаги приближались. Тяжелые, мужские шаги. Мимо, словно водоплавающая птица, пронесся катер. — Я же сказала, что не голодна. — Я обратилась прямо к тростниковой чаще. — Ты сказала, что ляжешь спать, — откликнулся голос. — И с чего ты взяла, что я это тебе принес? — Человек, который преследует меня с пакетом картошки фри, просто обязан делиться. В одной руке Джосбери держал два пакета, во второй — бумажную сумку, из тех, что бесплатно дают в магазинах. Его выдал запах горячей картошки фри. Мы побрели обратно и, как только очутились на суше, остановились у большой скульптуры, одновременно похожей на волну и на парус. Мы уселись на постамент, и Джосбери вручил мне один из пакетов. — Странно, конечно, но я сейчас отношусь к тебе с большой нежностью, — сказала я, разворачивая обертку. Я и не догадывалась, до чего проголодалась. — Какой-никакой, а прогресс, — ответил он, и я по голосу поняла, что он улыбается. Послышался жестяной щелчок и тихое шипение — Джосбери протянул мне открытую банку холодного лагера. Я отпила и поставила ее на землю. Что-то шелестело в высоченной траве. Мы несколько минут ели молча. — От Таллок что-то слышно? — спросила я, когда острый приступ голода миновал. — Ей перезвонили эти, как их, «корректоры изображений». Знаешь, эти профи, которые берут фотографию закормленного трехлетнего ребенка и состаривают ее так, чтобы получился сорокалетний жирдяй с раком простаты. Зря я спросила. Пару дней назад Таллок отослала фотографию сестер Луэлин специалистам, которые с помощью компьютерной программы должны были помочь нам представить, как девочки выглядят сейчас. — И как? Голод чудесным образом исчез вообще. — Да как-то не очень, — покачал головой Джосбери, отправляя в рот очередной ломтик картофеля. — Виктория снята в профиль, этого мало. У Кэтрин ракурс более удачный, но все равно ничего конкретного. — Жаль. — Как выяснилось, эта программа в основном реагирует на выдающиеся черты лица. Большие носы, острые подбородки, широкие лбы. А у стандартно-симпатичных женщин вроде сестер Луэлин, особенно Кэтрин, черты лица невыдающиеся. Сложно предугадать, как они состарятся, — все зависит от того, похудеют они или поправятся, что у них будет с кожей и так далее. — Ну, попытаться все же стоило. Я непринужденно катала пару ломтиков по подносу, создавая видимость трапезы. Джосбери допил свое пиво и открыл новую банку. — Какой-то шутник из департамента состарил фотографию Кэти на двадцать лет, сделал волосы и кожу потемнее — получилась вылитая Талли. Я не без труда улыбнулась. — Будем надеяться, у нее есть алиби. Мы снова замолчали, зато во мне, похоже, возродилась способность к приему пищи. — Дана как, в порядке? — Да. Она не такая неженка, как может показаться. Вот же трепло! — Ага. Ну ладно. Как скажешь. — Что? Голос его вмиг стал жестче. Не стоило его дразнить. Ну да что поделаешь. Я уже давно перестала волноваться насчет своих отношений с начальством. — Я знаю, что это расследование дается ей дорогой ценой. Я наконец смотрела прямо на него. Прищуренные глаза, одна бровь выше другой — он всем своим видом провоцировал меня на грубость в адрес непогрешимой Даны. — Она сама мне говорила. Нет, я больше не боюсь Джосбери. — Нам всем оно дается дорогой ценой, — сказал он, дав понять, что последнее слово все равно будет за ним. — Да, но не все мы страдаем расстройством питания. И далеко не у всех нас есть суицидальные шрамы на запястьях. — Дана замечательно руководит этим расследованием, — отчеканил он, выделяя каждое слово. Я подалась вперед и почувствовала легкий запах уксуса у него изо рта. — А я и не спорю. — И снова отстранилась. — Я только спросила, все ли у нее в порядке. Она не только тебе нравится, если ты не знал. Джосбери отвернулся, доел картошку и скомкал обертку. На минуту мне показалось, что он обижен. — Это не суицидальные шрамы, — тихо сказал он. Ничего себе! — А какие же? — Она не любит об этом рассказывать. Доела? Я аккуратно сложила промасленную бумагу и встала с постамента. Ладно, разговор окончен, усекла. Мы молча пошли обратно, но я была уверена, что Джосбери просто о чем-то задумался, а не злится на меня. — А чем ты планируешь заняться после стажировки? — спросил он, когда мы остановились выбросить бумагу и жестянки в урну. Я потрясла кистями в воздухе, чтобы пальцы перестали пахнуть жиром и уксусом. — Если честно, я так далеко не заглядываю. С этим бы делом управиться. И я не соврала — просто сказала полуправду. Для меня жизнь действительно ограничивалась этим расследованием. Мы снова зашагали к гостинице. Гравий уступил место дорожке из красного кирпича, которая должна была довести нас до самого порога. По пути нам попалась еще одна скульптурная композиция, на сей раз — круговая, в массивных камнях и литых чугунных чайках. Джосбери остановился и посмотрел мне в глаза. — Надо будет поговорить, когда все это закончится. О твоем будущем. Неподалеку, у самого отеля, сновали люди: парочка усаживалась в такси; две женщины средних лет, зябко поеживаясь, курили; мужчина расхаживал из стороны в сторону, громко разговаривая по мобильному, — на валлийском языке. — Хочешь дать мне профессиональный совет? — Скажем так: у меня есть пара идей. И у Даны, кстати, тоже. Если она переживет это дело, то попросит перевести тебя к нам в ОБОТП. Разгулялся сильный ветер, и я попыталась поправить растрепавшуюся прядь. Но Джосбери меня опередил. Я отшатнулась от его прикосновения. — В чем дело? — Ни в чем. Несколько чаек уже отломились от скульптурной композиции. Остались только их чугунные лапки на камнях. — Ты что, расстроилась? Я сглотнула ком в горле. И он, и Таллок верили, что у меня есть будущее в полиции. Черт! Только бы не заплакать. — Лэйси Флинт, ты, доложу тебе, та еще чудачка. — Будто я сама не знаю. — По-моему, от тебя одни неприятности. Он водил пальцем по рукаву моей куртки. Его дыхание опаляло мне шею. — Не спорю. Он нежно поигрывал моими волосами. — Тогда почему, — начал он, пробираясь прохладными пальцами по моим позвонкам, — я каждое утро просыпаюсь с мыслью о тебе? 81 13 сентября, за десять лет до описываемых событий Когда Виктория Луэлин возвращается, на улице уже темно. Она перелезает через забор и идет по пустырю. Подбирает свой фонарик у металлических ворот, прокрадывается внутрь. В туннеле темно и мокро, но сумерки рассеивают дешевые светильники. Она поднимается по лестнице и практически на ощупь движется вперед, переступая через затушенные костры и раскинувшиеся тела. Темп она сбавляет лишь тогда, когда замечает больничную ширму и печурку на сжиженном бутане. На матрасе лежит девушка. Это их общий матрас. Виктория несмело светит ей в лицо, боясь разбудить. Но девушка не спит. Глаза у нее открыты. В следующую секунду Виктория падает на колени, щупает ей пульс, слушает дыхание, ищет любые признаки жизни. Подруга еще не умерла, но ей осталось совсем недолго. — О господи, только не это! Теперь еще и ты? Надо поднять ее, бежать за помощью. Она обхватывает подругу за плечо и тащит за собой. — Проснись же! Помоги мне. Ну же, Лэйси, я не могу еще и тебя потерять. Взгляд Лэйси на миг становится осмысленным, и она поднимается с пола. Девушки, обнявшись, бредут обратно в непроглядную ночь. 82 Я еще долго сидела в номере, устремив неподвижный взгляд на воду. Огни на том берегу залива гасли один за другим, как будто разделяя время на маленькие отрезки. В конце концов все движения сошли на нет, и залив полностью погрузился во тьму. В час ночи я поняла, что больше не могу ждать. Мне нужно вернуться в Лондон. А главное, мне нужно избавиться от Марка Джосбери. Поездка в Кардифф, как бы то ни было, оказалась мне даже на руку. Я с успехом обошла все расставленные Джосбери ловушки, и в нем снова просыпалось доверие ко мне. Но этого мало. Пора рискнуть. Я скажу ему правду. Не давая себе шанса смалодушничать и передумать, я вышла из номера и босиком прошлепала до лифта. После прогулки я переоделась, и на мне теперь были свободные спортивные штаны и беговая майка. Я несмело постучала. Он открыл мне в одних штанах — ярких пижамных штанах с заниженной талией. По тому, как недобро Джосбери косился на яркий свет в коридоре, я поняла, что разбудила его. Наконец, узнав ночную гостью, он посмотрел на меня со смесью удивления, любопытства и надежды. Я не дала ему возможности сказать хоть слово. — Я должна тебе кое о чем рассказать. Он потер глаза и вернулся в номер. Я последовала за ним, плотно затворив дверь. Номер у Джосбери был даже больше моего, с двумя двуспальными кроватями. Когда он зажег ночник, я заметила, что подушка лежит вдоль кровати, а не поперек и сбоку примята. Получается, он спал с ней в обнимку. На второй кровати, прикрытой стеганым одеялом, лежала глянцевая сувенирная книжка о злодеяниях Джека-потрошителя. У меня была точно такая же. Практической пользы от нее никакой, зато там можно найти прекрасные репродукции оригинальных документов, включая посмертные снимки пяти канонических жертв. Джосбери, который, как и многие другие, попал под гибельное обаяние Потрошителя, выдернул страницы из книги и разложил их в хронологическом порядке. Полли Николс, Энни Чэпман, Элизабет Страйд, Кэтрин Эддоуз, Мэри Келли. Я немного отодвинула последнюю от края кровати, чтобы присесть. — Пить будешь? — спросил он. Я покачала головой. В приоткрытые громадные окна проникал студеный воздух. У Джосбери по плечам побежали мурашки, да и я тоже начала подрагивать. Он вынес из ванной белый банный халат, укутался, а мне бросил толстовку. — Если на ночь оставлю батарею включенной, утром башка раскалывается. Я натянула толстовку через голову. Он целый день в ней проходил. Прохладная, как и все в этой комнате, зато пахнет им, его теплом. Джосбери налил себе чего-то из мини-бара и, взбодрившись, сел в кресло перед окном. Я сделала глубокий вдох. — Я понимаю, что давно должна была об этом рассказать, но, думаю, ты поймешь, почему я молчала. Он поднес к губам стакан с янтарным напитком на самом донышке. — Помнишь, я говорила, что когда-то жила на улице? Он, пригубив, отставил стакан. Стекло легонько стукнуло о столешницу. — А еще у меня были проблемы с наркотиками. С его стороны — кивок, с моей — еще один глубокий вдох. — На самом деле ситуация была совсем плачевная. Я почти два года сидела на героине. На собеседовании в лондонской полиции я и трети правды не рассказала. Одна бровь вскинулась от удивления. — Им я сказала, что просто «баловалась» в юности. Что из-за этого когда-то недоучилась, но потом завязала. Задолго до подачи документов. Брови у Джосбери выровнялись. Он внимательно смотрел на меня. — Я сдала и кровь, и мочу, и они убедились, что я не вру. На тот момент я действительно была трезвая как стеклышко. Хорошо еще, что меня никогда не ловили на чем-то серьезном. Если бы на меня завели хоть одно дело, никуда бы я, разумеется, не попала. Но когда я подавала документы, они расширяли критерии приема. Тот факт, что я не понаслышке была знакома с жизнью лондонских низов, расценивался как плюс. Они считали, что это важный опыт для офицера полиции. По выражению лица Джосбери я поняла, что он думает об этих послаблениях. По всем участкам страны звучала одна и та же песня с припевом: «Берут кого ни попадя». — Во время стажировки у меня постоянно брали анализы. Я встречалась с психологами. В общем, они перестраховались, как могли. Но я держалась молодцом и получала хорошие оценки на экзаменах. — И тебя взяли. — Взяли. Но если бы они знали всю правду, то не подпустили бы меня на пушечный выстрел. И когда ты передашь им то, что я сейчас скажу, — а я понимаю, что ты должен это сделать, — моей карьере в органах придет конец. — Я выдержала паузу. — Родных у меня нет, — продолжала я. — Друзей, как ты сам мог убедиться, тоже. Только карьера. И я ни за что бы ею не пожертвовала, если бы у меня был выбор. Понимаешь? — Понимаю. Но ты еще ничего толком не сказала. — Я росла в неблагополучной семье. Не буду вдаваться в подробности, но дедушке и бабушке пришлось взять меня на воспитание. Они со мной не справлялись. Почти все детство я провела в детских домах и временных приемных семьях. — Знакомый сюжет, — отметил Джосбери. — К шестнадцати годам я уже регулярно курила марихуану, нюхала кокаин, когда удавалось достать, и экспериментировала с самыми диковинными коктейлями. Например, кокаин с метамфетамином, популярный был рецепт. При всем при этом девочкой я была смышленой и каким-то чудом поступила в университет. Но на кампусе, сам понимаешь, такое раздолье… Под конец первого курса я уже не знала, какой сегодня день. Естественно, меня исключили. Идти было некуда, бабушка с дедушкой уже умерли, а государство забывает о своих гражданах после восемнадцатого дня рождения. — И ты поехала в Лондон. — Да. Решила: а почему бы и нет? В северных кварталах я познакомилась с ребятами, которые преподали мне уроки жизни. Мы спали в заброшенных зданиях, пока нас не выгоняли. А когда выгоняли, находили новые. — А где ты брала наркотики? Сложный вопрос. Я опустила глаза. — Торговала собой? Я кивнула, не отрывая взгляда от ковра. — Был один парень, Рич. С Ямайки. Молодой, но здоровенный и с характером. Он… Получается, он был моим сутенером. На него еще несколько девочек работало. Он выводил нас в клубы или бары, а то и просто на улицу или в заброшенные дома, и приглашал клиентов. Я рискнула посмотреть Джосбери в глаза. Они лишились всякого цвета. — Денег я не получала. Никто из девочек не получал. Мы делали свое дело, а нам давали то, что нам было нужно. Каждый день наступал непродолжительный период, когда мы хоть что-то соображали. Тогда Рич собирал нас всех вместе, вел куда-то, где нас мыли и кормили, а потом мы снова шли на работу. После «смены» мысли были только об одном: скорей бы дернуть — и забыться. Джосбери доцедил свой янтарный напиток. — Иногда Рич просто приходил к нам со своими дружками, будил нас и… С дружков он даже денег не брал. Они нас имели по очереди. Поэтому я теперь так хочу попасть в «сапфировый отряд». Потому что я все это пережила на собственной шкуре. Джосбери встал и налил себе еще. — Так бы оно и продолжалось до первой передозировки или некачественной партии… — Если бы не… — подсказал он. — Если бы я не встретила одну девушку. Джосбери выпрямился, ловя каждое слово. — Она однажды просто появилась в моей жизни. Примерно моего возраста, может, на год младше, и очень наивная. Ничего не знала о законах улицы. Не такая, как все. Собранная. — В каком смысле? — Она не принимала наркотики. Не якшалась с Ричи и его дружками. Не знаю даже, как сказать… Она была не безнадежна. — Продолжай. — Она кое-кого искала. Другую девушку. Везде носила с собой ее фотографию. Целыми днями бродила по Лондону и спрашивала у бродяг, не видел ли ее кто. — А она тебе говорила, кто это? — Нет. Она о себе мало рассказывала. Я знала, что она тоже выросла без семьи и что ей тоже податься было некуда. — Как ее звали? — Я называла ее Тик. — Тик? — нахмурился Джосбери. — Бродяги редко обращаются друг к другу по именам из паспортов. В основном они от кого-то или чего-то прячутся. У всех есть прозвища. Она представилась как Тик, и я ее так и называла. — Думаешь, это была Виктория Луэлин? — Думаю, да. Но, поверь, она совершенно не была похожа на девочку с фотографии. Во-первых, волосы гораздо длиннее, во-вторых, русые, пепельного оттенка. Одевалась скромно, не красилась. Никогда. И вообще она была какая-то… утонченная, что ли. Не то что малолетняя валлийская оторва. — А акцент у нее был? — Возможно. Он недоверчиво вскинул бровь. — Слушай, я тогда жила как во сне. Я не знаю, с каким акцентом я в то время говорила, не то что она. Помню только приятный, негромкий голос. — Ладно-ладно, не сердись. Что с ней случилось потом? — Думаю… Мне сложно восстановить хронологию, я столько времени проводила в беспамятстве… Но она, кажется, нашла девушку, которую искала, и ни к чему хорошему это не привело. — Девушка оказалась мертва? Тогда все совпадает. Мы же знаем, что Кэти погибла примерно… Я помотала головой. — Не думаю. Я помню, как однажды ночью вернулась и увидела, что с Тик произошла перемена. Из нее как будто выкачали всю энергию, но при этом она не горевала. По улицам она больше не ходила, сидела все время в четырех стенах и о чем-то думала. О чем-то невеселом. Когда я пыталась ее подбодрить, говорила, что нельзя сдаваться, она отвечала, что это все бессмысленно и некоторые люди просто не хотят, чтобы их нашли. — Может, она устала? — Может. Но устают постепенно, а не за один вечер. Подозреваю, она нашла ее — Кэти, — но счастливого воссоединения семьи не получилось. Джосбери тяжело вздохнул. — Было бы гораздо лучше, если бы ты могла оперировать хоть какими-то датами. — Десять лет назад. Летом. Август или сентябрь, точнее не скажу. Я помню это, потому что мы собирались переезжать. В том месте с наступлением осени становилось слишком холодно. — Кэти погибла двадцать седьмого августа. А что было дальше с этой Тик? — Не знаю. Но знаю, что она меня спасла. — Как? — Она говорила, что уедет. Что ей больше незачем жить с нами. А я к ней уже настолько привязалась, что не могла отпустить. — И? Я закрыла лицо руками. Даже сейчас, десять лет спустя, вспоминать об этом было больно. — И я однажды передознулась. Специально. Может, и сам героин был с примесями, не знаю. Знаю только, что наутро я проснулась в больнице. — Она тебя туда отвезла? — Да. Дотащила как-то до дороги, транспорт уже не ходил, телефона она тоже не нашла. Поэтому она просто угнала чью-то машину и повезла меня в больницу. Иначе бы я умерла. — А что потом? — Потом, когда я более-менее поправилась, она перевела меня в частную клинику и оплатила месячный курс. Я понятия не имела, что у нее есть деньги, а тут вдруг откуда-то посыпались целые тысячи фунтов. — Дедово наследство, — догадался Джосбери. — Да. Она сказала, что второго шанса начать жить по-человечески у меня не будет. И ушла. — И с тех пор ты ее не видела? — Ни разу. Но я осталась в той клинике. Прошла через все круги ада. Собесовцы разрешили мне поселиться в приюте при условии, что я не буду употреблять наркотики. Через пару месяцев я нашла работу. Потом — квартиру. Потом меня приняли в резерв ВВС, и мне понравились тамошняя дисциплина и дух товарищества. Через пару лет я начала задумываться о работе в полиции. Я знаю, что эта девушка — монстр, но она меня спасла. — Ясно. Я еще могу поверить, что ты познакомилась с Луэлин в трудные времена и вы сдружились. Даже в то, что ты не узнала ее по фотографии, я скрепя сердце поверю. Но почему она до сих пор на тебе зациклена? Объясни. Зачем она вовлекает тебя в свое возмездие? Ты же к тем событиям в Кардиффе не имеешь никакого отношения. — Правильно, но она же знала, как я жила в Лондоне. Знала о Ричи, обо всех моих клиентах, о групповых изнасилованиях. Мои рассказы приводили ее в бешенство. Она умоляла меня бросить это занятие. В ее глазах я была такой же жертвой, как она сама. Лоб Джосбери пересекла глубокая морщина. — Я знала ее всего пару месяцев, но у меня никогда не было человека ближе. Мы вместе жили — если, конечно, несколько квадратных метров бетонного пола и картонные стенки можно назвать домом. Мне кажется, то, что она сейчас делает… Она мстит не только за себя, но и за меня тоже. Секунда шла за секундой. Я глубоко вдыхала и, подержав воздух в легких, выдыхала — в надежде, что сердце хоть немного замедлит свой галоп. — Прости, что я раньше не сказала. Но я до сих пор не уверена, что это она, а на кон поставлено слишком много. Джосбери со вздохом встал с кресла, повернулся ко мне спиной и открыл дверь на балкон. В комнате и без того было свежо, а уж ветер, который сюда ворвался, и вовсе дул из самой Арктики. Прикрыв колени безразмерной толстовкой, я наблюдала, как он стоит, опершись на перила. Когда фотографии из книги о Потрошителе разметало ветром, я встала и подошла к нему. Он смотрел на море. — Это все. Больше мне сказать нечего. Я страшно устала. Давай отложим разговор до завтра. Он кивнул, даже не оборачиваясь. Я подождала еще секунду и вернулась в номер. Взгляд снова упал на фотографию растерзанной Мэри Келли. Последнее убийство Потрошителя, которое еще предстояло повторить. Уже в коридоре, дожидаясь лифта, я поняла то, чего раньше не понимала. Последний кусочек головоломки встал на место. О господи… 83 Пулей метнувшись обратно, я принялась колотить в дверь, и мне было плевать, кого еще я могу потревожить. — Пусти! — прошипела я, как только заслышала щелчок в замке, и сразу же толкнула дверь, вынудив Джосбери попятиться. — Какого… — только и пробормотал он. — Нам надо возвращаться в Лондон. Срочно! Звони Дане. Мы полные идиоты! — Лэйси, успокойся. Какая муха тебя укусила? Я подбежала к кровати. Фотография изрезанной Мэри Келли все еще лежала на подушке. — Следовало догадаться… Я знала, что она своего добьется, что она завершит цикл. Готова поспорить, она ее уже… Две теплые ладони опустились мне на плечи. — Так. Успокойся. Помолчи минутку. — Нет, мы… — Помолчи. Тихо. Джосбери зажал мне рот. Разумеется, он был прав. Мне не помешало бы успокоиться. Но, господи, куда я смотрела, о чем думала?! Он убрал руку с осторожностью дрессировщика, отпирающего клетку с хищниками. — Только не части. — Она знала, что мы обо всем догадаемся после Шарлотты и Карен. После третьей и четвертой жертвы. Знала, что пятую мы будем охранять. — Так и есть, — как можно спокойнее и рассудительнее сказал Джосбери. — Еще три часа назад Жаки Гроувс была цела и невредима. Ты хочешь сказать, что… — Жаки Гроувс ничего не угрожает. Луэлин никогда не планировала ее убивать. Джосбери покачал головой. — Но она же последняя из матерей. — Первыми четырьмя жертвами Потрошителя стали женщины за сорок. Ровесницы матерей. Потом он изменился. Пятой стала девушка помоложе. Он поднял ставки. — И все равно я не… — Сколько человек в семье Гроувс? Джосбери пожал плечами. — Ну, не знаю. Мать, отец, сын — как его там, Тоби — и… Черт! Он понял. Наконец-то! И принялся судорожно искать телефон. — У Тоби Гроувса есть сестра, — на всякий случай сказала я, хотя видела, что Джосбери сообразил с первой подсказки. — Двойняшка. Он уже набирал номер Таллок. — Ей двадцать шесть лет. И мне кажется, что она уже у Луэлин. 84 Воскресенье, 7 октября Джоанна Гроувс уяснила: тьма не бывает неподвижной, тьма всегда пребывает в движении. Тьма мерцает, сгущается, набегает волнами и образует странные, текучие формы. Иногда тьма становится такой тяжелой, что давит на голову, глазницы, горло. Раньше Джоанна не задумывалась о тьме. Сейчас же не способна думать о чем-либо ином. Разве что еще и холоде. А как о нем не думать, если она постоянно мерзнет, даже во сне? Чувство времени она уже утратила и не знает, сколько тут пробыла. Помнит только, что в какой-то момент перестала дрожать, так как дрожать означает двигаться, а любое движение причиняло боль. Весь ее мир стал сплошной тьмой и холодом. Из звуков остались лишь тихое поскребывание и еле слышный писк. Какое-то шевеление вокруг. Она бы и сама не поверила, что такое холодное, мрачное, пустое пространство может содержать в себе жизнь, но это была правда. И эти пищащие, скребущиеся существа подбираются все ближе: должно быть, поняли, что она не сможет дать отпор. Она пытается сглотнуть, но не может. Даже дышать тяжело. Когда она первый раз осталась одна, то начала кричать — и кричала, пока не ощутила вкус крови во рту. А потом нижнюю треть лица ей обмотали скотчем. Когда скотч срывали, на нем оставались волоски с ее кожи. Больше она не кричала. Во тьме что-то переменилось. Тьма уже не хаотична, тьма задалась какой-то целью. И цель ее — приблизиться к Джоанне. — Это же ты, да? — шепчет она в ту сторону, откуда донесся новый звук, не поскребывание и не писк. — Ты вернулась. Я же знаю. И опять. Да, это точно шаги. — Я знаю, зачем ты это делаешь. — За каждое слово приходится платить адской болью. — Я знаю, что мой брат якобы сделал с тобой и твоей сестрой. Шаги замирают. — Прости, — быстро одергивает себя Джоанна. — Я не хотела. Просто мне страшно. Я знаю, что мой брат сделал с тобой. Без «якобы». Он и его друзья. Шаги возобновляются. Джоанна понимает, что срочно должна что-то сказать. — Это было ужасно, я понимаю. Непростительно. Шорох ткани. Кто-то опускается перед ней на корточки. — Но я-то тут при чем? Зачем ты так со мной? Что-то холодное касается ее лица. Булькающий звук, запах пластмассы. Она запрокидывает голову, чтобы вода полилась в горло. Так немного лучше. Напившись, она губами отталкивает горлышко бутылки. Ее поработительница рядом. Если бы руки не были связаны за спиной, она смогла бы коснуться ее лица. — Можно задать тебе один вопрос? — спрашивает Джоанна. Ответа нет, но она знает, что девушка по-прежнему здесь. Слышит ее дыхание. — Почему я попросту не убила этих парней? — догадывается она. — Ты это хотела спросить? — Да. Джоанне стыдно за эти слова. Тоби — ее брат, они двойняшки. Она любит его больше, чем родителей. Но именно из-за Тоби она очутилась здесь. — Какого роста твой брат? Примерно шесть футов, один-два дюйма, да? И весит небось под двести фунтов. Ты же видела, какого я телосложения. Такого рослого мужчину я могу убить только выстрелом в голову. И даже не в упор. Джоанна выжидающе молчит. Девушка придвигается ближе и шепчет ей на ухо: — А какой в этом интерес? 85 Мы выехали на следующее утро. Я порывалась ехать тотчас же, но Джосбери настоял, чтобы мы подождали: Дана с ребятами могли пока что обойтись без нас, а несколько часов сна нам обоим не помешали бы. На подступах к мосту Северн зазвонил телефон, и он попросил меня ответить, чтобы не отвлекаться от дороги. — Лэйси, это Дана. — Нам еще часа два ехать. Если без пробок. Какие новости? — Увы, хороших никаких. Соседка Джоанны Гроувс говорит, что не видела ее уже два дня. Решила, что она куда-то уехала на выходные, но мы пока нигде не можем ее найти. Я с грустью покачала головой, и Джосбери, увидев это, вполголоса выругался. — Лэйси, я уже знаю все, о чем ты вчера рассказала Марку. Слушай меня внимательно: сейчас ты должна думать только о том, как нам ее поймать. Когда все закончится, я помогу тебе, чем смогу. И Марк тоже. — Спасибо, — выдавила я. — Мы очень на тебя надеемся. Ты знакома с этой женщиной. Если ты не знаешь, как следует поступить, никто не знает. Все в твоих руках. Увидимся в Лондоне. Она отключилась, и я спрятала телефон в чехол. Таллок права: все действительно в моих руках. Но вот насчет «увидимся в Лондоне» она ошиблась. В город мы въехали около одиннадцати. По мере приближения к мосту Воксхолл сердце стучало все чаще. Или сейчас, или никогда. — Марк, — сказала я, когда мы поднялись на перевал, — извини, но меня что-то подташнивает. В метро, по-моему, есть общественные туалеты. Остановись, пожалуйста. Для пущей убедительности я одной рукой обхватила себя за живот, а другую прижала ко рту. Он остановился в самом конце моста. Наспех его поблагодарив, я схватила сумочку и выпрыгнула из машины. Приложив карточку к турникету, кинулась за угол и скрылась из виду. На станции метро «Мост Воксхолл» на самом деле нет общественных туалетов. Добежав до платформы, я стояла и молилась, чтобы Джосбери ни о чем не догадался, пока не придет электричка. Табло обещало, что ждать осталось не более минуты. Каждая секунда тянулась бесконечно долго, но вот я наконец услышала рев двигателя, и из туннеля дунул ветер, всегда сопровождающий поезда метро. До моей квартиры отсюда всего одна остановка плюс пара сотен метров пешком. Из машины я выскочила всего лишь десять минут назад. Открывая дверь, я дала себе зарок выйти отсюда до того, как успею досчитать до ста. Схватив с антресолей рюкзак, я молниеносно собрала все необходимое и мельком просмотрела почту. Стандартные субботние листовки и официальные конверты со счетами. А еще — продолговатая узкая коробка, обернутая в коричневую бумагу. Времени, чтобы ее открыть, у меня не было, но я все-таки сорвала обертку. Изучение ее содержимого стоило мне еще нескольких секунд. А потом я вновь вышла из квартиры — теперь уж точно навсегда, — сняла велосипед с противоугонки и отправилась в путь. 86 Через час я снова включила телефон и позвонила Джосбери. Он ответил моментально. — Надеюсь, ты сможешь объяснить, какого хрена… — Заткнись и слушай меня. Не то повешу трубку. Молчание. — Я сэкономлю тебе время: нахожусь я в данный момент на вокзале Ватерлоо. Через двадцать секунд я отключу телефон, сяду в поезд и исчезну. Можешь даже не пытаться меня найти, бесполезно. Опять молчание — и наконец робкое «Продолжай». — Моей карьере конец, — сказала я, осознавая, что Джосбери уже пытается отследить звонок и пишет коллегам, чтобы те немедленно послали на вокзал наряд. — Все те обещания можешь засунуть себе в задницу. Перейдем к делу. — Какому же? — Джоанна Гроувс еще жива. — Откуда ты, мать твою… — Послушай меня! Как только я узнаю, где она или где находится Луэлин, я тебе позвоню, так что телефон далеко не прячь. А пока что просто предоставь мне полную свободу действий. Это лучшее, что ты можешь для нее сделать. Я буквально чувствовала, сколько восклицаний, цензурных и не совсем, готовы были сорваться у Джосбери с языка. Но он каким-то образом сдержался. — Флинт, мы целый месяц рыскали по лондонским подворотням и сквотам. Она явно больше не бродяжничает, ты ее не найдешь. — Я знаю. Она сама меня найдет. Досадливое шипение и скрежещущий звук, когда стул волочат по полу. — Лэйси, ты погибнешь. — Плевать! Так, еще один момент. — Какой? — У меня в квартире лежит посылка, которую принесли сегодня утром. Это нож, на лезвии выгравировано имя Мэри. — Мать моя… — Заткнись! Нож чист, сто процентов. Им еще не воспользовались. Джоанна жива. Я дала ему секунду на размышление. Но только одну. Пора было вешать трубку. Я уже и так нервно озиралась. — Что за бред? — вспылил Джосбери. — Зачем ей посылать тебе оружие, которым еще никого не убили? Я с трудом сдержала горькую усмешку. — Тебе повезло, что ты такой смазливый, Джосбери. Потому что в голове у тебя, прямо скажем, дерьмо, а не мозги. Нож идеально чист по той простой причине, что воспользоваться им должна я. Я должна убить Джоанну. 87 — Эти женщины, которых ты убила… Матери мальчиков. И моя мать тоже… Ты их винишь в том, что случилось? Ты думаешь, они в ответе за поступки своих сыновей? Девушка проводит все больше времени с Джоанной, как будто ей тоже одиноко и неуютно. Иногда они разговаривают, иногда сидят молча, слушая дыхание друг друга. — Они воспитали их в полной вседозволенности. В уверенности, что можно просто брать, хватать, отнимать — и не думать о последствиях. — И поэтому ты… это делаешь? — На следующий день, в полиции, их отцам было стыдно на нас смотреть. Они стыдились своих сыновей. Конечно, они помогли им избежать наказания, но хотя бы не говорили, что мы сами напросились. — А матери говорили? — Эти женщины даже мысли не допускали, что их драгоценные мальчики могут в чем-то провиниться. Поэтому всю вину свалили на нас — на меня и на мою сестру. Надо же кому-то отвечать. Джоанна на миг задумывается. Она хочет кое-что сказать. Произнести предательские слова, которые, возможно, спасут ей жизнь. — Я понимаю. Но ведь люди, которые надругались над вами, все равно останутся безнаказанными. Ответом ей служит презрительный смех. — Нет, — шепчет она на ухо Джоанне. — Это быстрая смерть означала бы, что они остались безнаказанными. А убивать их медленно я бы не смогла. Быстрая, внезапная, безболезненная смерть — это не кара. А так они будут страдать до конца своих дней. Точь-в-точь как я. 88 Я не врала, когда говорила Джосбери, что нахожусь неподалеку от Ватерлоо. Я соврала, когда сказала, что сяду в поезд: лондонская подземка нашпигована камерами слежения, найти меня не составило бы ни малейшего труда. На самом деле я оседлала свой велосипед и поехала на восток вдоль дороги А202, но не напрямую, а закоулками. Накинув капюшон и опустив голову, я упорно крутила педали. Через час и десять минут я уже наблюдала сверху, как юго-восточные районы Лондона праздно переползают из субботы в воскресенье. У входа в парк Гринвич я купила кофе и сэндвичи и теперь поглощала их, ловя в реке отблески гаснущего солнца. Одним, впрочем, глазом — вторым я следила, как бы кто не подошел слишком близко. Небо постепенно затягивало тучами, народу в парке было немного: кто выгуливал собак, кто запускал воздушных змеев, кто следил за своими детьми на игровой площадке. Холодало. Наверное, чувство времени у меня притупилось из-за близости Гринвичского меридиана, на который равняются во всем мире. Перед моей командой, брошенной на произвол судьбы, стояли две основные задачи. Во-первых, найти Джоанну Гроувс и Викторию Луэлин; обе девушки, с большой долей вероятности, находились в одном месте. А во-вторых, найти меня. Мою фотографию, должно быть, уже разослали по всем полицейским участкам Лондона. В каждый пункт слежения, в каждую патрульную машину. Всем офицерам полиции было велено искать меня. Я бы не удивилась, если бы мне отвели главную роль в обеденном выпуске новостей. Тогда меня начнут искать не только копы, но и все неравнодушные граждане. А еще — Луэлин. У нее есть мой номер телефона. Она скажет, куда ехать. Мне останется только добраться туда, не попавшись в руки законникам. И вот я сидела и коротала время, тщетно уговаривая себя не мерзнуть. Без пяти час красный «шар времени» поднялся на середину мачты, через три минуты взмыл на самую верхушку, а ровно в час снова пополз вниз. Я прождала еще полчаса и достала мобильный. Новых сообщений не было. Тогда я его выключила и снова села на велосипед. Вероятно, Джосбери уже знает, что я в Гринвиче. Пора в путь. Я выехала из парка и первым делом отыскала дешевую вещевую палатку. Там я купила голубой дождевик и бейсболку, переоделась и заехала под глянцевый купол у входа в Гринвичский пешеходный туннель. По туннелю я, как полагается, шла пешком, таща велосипед за собой и прижимая подбородок к груди — на случай, если там установлены камеры. На северном берегу я села на скамейку с видом на реку и целый час любовалась изысканной архитектурой. Накрапывал дождь. Я снова проверила телефон. И новых сообщений снова не оказалось. Часам к трем я совсем окоченела. На Собачьем острове я юркнула в интернет-кафе, почему-то открытое в воскресенье, и, стараясь не попадать в объективы камер, прошла к свободному компьютеру в дальнем углу. Меня интересовали новостные сайты. На каждом из них сообщалось о похищении Джоанны Гроувс. Русоволосая, голубоглазая, худощавого телосложения; не то чтобы писаная красавица, но далеко не дурнушка. Жила в Уимблдоне, в квартирке на цокольном этаже, работала в районной начальной школе. В пятницу она вышла из школы в половине четвертого, и с тех пор никто ее не видел. Узел, в который сплелись мои внутренности, с каждой страницей становился все туже. Обо мне не было ни слова. Даже на официальном сайте ОБОТП. Ничегошеньки. У меня еще оставалось оплаченное время, но пора было уходить. Таллок славилась своими компьютерными талантами и запросто могла проследить, с какого адреса заходили на страничку ОБОТП. Действия полиции меня всерьез разочаровали. Они же должны были искать меня, черт побери! Мое имя должно было стать достоянием общественности. Как иначе Луэлин узнает, что я ушла в самоволку? Думай, думай, думай! Прокатавшись еще с четверть часа, я нашла другое интернет-кафе. Там я ввела в поисковике слово «Потрошитель» и нажала на кнопку «найти». Настоящему Джеку-потрошителю посвящены миллионы сайтов. Его имитатору из двадцать первого века — гораздо меньше, неполных сорок три тысячи. Хотя, конечно, для считаных недель работы это вполне солидный итог. Среди результатов поиска я отбирала блоги. И на каждом оставляла один и тот же комментарий. «Девочка из Кардиффа, позвони мне. Л.» Я сознательно шла на риск. Полиция наверняка поручила кому-то наблюдать за интернет-активностью после первого же убийства. Заметив мои сообщения, они смогут их проследить. Я вышла из кафе, села в небольшой полупустой кофейне и, проторчав там сорок минут, включила телефон. Снова пусто. У меня уже развивалась паранойя. В кофейню вскоре после меня зашла какая-то женщина. И вот, сорок пять минут спустя, она по-прежнему сидела за столиком. Скорее всего, простое совпадение — типичная городская жительница с избытком свободного времени. Но мне не нравилось, что она сидит так близко от меня. Я перешла в другое кафе, на этот раз с телевизором, и попросила включить новостной канал. За двадцать минут вещания о Джоанне вспомнили неоднократно, обо мне — ни разу. Телефон. Нет непрочитанных сообщений. Дальше. Черт, я ожидала совсем иного! Паника вскипала во мне, как молоко на плите. Луэлин не знает, где я. Она не выйдет на связь. Паранойя усугублялась — казалось, все смотрят на меня. Это было невозможно: я же отключила телефон, я постоянно перемещалась, я избегала камер слежения. Наверное, на меня глазели из-за синяков, так до сих пор и не заживших. Но со временем уверенность, что за мной наблюдают, только крепла. Я могла бы просто взять и убежать. Но тогда Джоанна Гроувс погибнет. Надо что-то придумать. Я же знаю эту женщину. Я знаю, как она мыслит. Где она могла спрятать Джоанну? Джеральдину Джонс она убила в жилищном комплексе на юге Лондона. Аманду Вестон порезала на кусочки в парке. Шарлотту Бенн нашли в ее собственном доме, Карен Кертис — в доме матери. Ничего общего. Я вышла из кафе и, отстегнув велосипед, повела его вдоль улицы, забыв на время о камерах. Впервые за день у меня не было плана. Я впервые не знала, что делать. Луэлин прислала мне нож. Она хочет, чтобы я убила Джоанну. Но для этого я сперва должна ее найти. И она верит, что я смогу это сделать. Я прошла мимо газетного киоска, магазина детской одежды и музыкальной комиссионки, поймав в последней витрине свое отражение. Я мешала людям, загораживая путь, но не могла сойти с места. Не могла оторвать глаз от стопки подержанных винилов со старыми мюзиклами. «Звуков музыки» там не было, но я и так поняла. Конечно же, все это было не случайно. Все упиралось в меня. Меня и список моих любимых вещей. Потому что пару раз я играла в эту игру с другим человеком. Мы с этой девочкой составляли длинные списки, но однажды сократили их до пяти наименований. Мы тогда еще покатывались со смеху, потому что хотели, чтобы каждое начиналось с буквы «п», но так и не придумали подходящего синонима для слова «зоопарк». Мой список выглядел так: (п) зоопарк, парки, плавательные бассейны, публичные библиотеки и пони. Джеральдину Джонс убили там, где я бы точно ее нашла: Луэлин хотела, чтобы я сразу оказалась вовлечена в расследование. Аманда Вестон умерла в парке, куда меня заманили, а одну часть ее тела нашли в моем любимом бассейне. Сердце Шарлотты Бенн обнаружили в детском зале викторианской библиотеки, на моей любимой книжке. В лондонском зоопарке валялась фальшивая, но все же голова — якобы Карен Кертис. Парки, публичные библиотеки, плавательные бассейны и зоопарк. Четыре попадания из пяти. Осталось лишь одно. Пони. Наконец-то я поняла, где они: бедная, дрожащая от страха Джоанна Гроувс и Луэлин, взявшая ее в заложницы и теперь рассчитывавшая, что нож в горло последней жертвы воткну я. Когда я рассказывала Джосбери о двух девушках, гревших друг друга на бетонном полу, между картонных стен, я не уточняла адрес. Мне казалось, что это неважно. Главное, что там было холодно и неприютно. К тому же только слепой и глухой не заметил бы, как сужаются у Джосбери глаза и скрежещут зубы, стоит мне произнести название одного лондонского района. Мои связи с Камденом были запретной темой. Я же хотела, чтобы он сочувствовал мне, а не злился. Потому не стала говорить, где именно мы познакомились и жили с той юной беглянкой. Ведь в полумиле оттуда я теперь регулярно высматривала себе — дословная цитата — «трахалей». Абсолютно логичный выбор. Я прожила там несколько месяцев, хорошо знала район, и, пускай он за последние годы сильно изменился, все украшения по-прежнему изображали одно животное — лошадь. Пони. Луэлин держала Джоанну где-то возле «Камден Стейблз». Скорее всего, в катакомбах. 89 — Ты же меня видишь, правда? — говорит Джоанна. — Не знаю, как у тебя получается, но ты видишь в темноте. Она давно это заподозрила. Девушка движется бесшумно, никогда не спотыкается и не пользуется осветительными приборами. — Да, я тебя вижу, — отвечает девушка. — У меня есть прибор ночного видения. Если долго носить, голова начинает болеть, но здесь по-другому никак. — Пожалуйста, — молит Джоанна, — можешь зажечь хоть какой-то свет? Хоть карманный фонарик. Я же уже знаю, как ты выглядишь, какая теперь разница? — Боюсь, не получится. Понимаешь, мы ждем одного человека. И я должна точно знать, когда она придет. 90 На часах было почти шесть. Я купила в хозяйственной лавке фонарик и большие плоскогубцы; на дорогу до Камдена — окольную, само собой, — ушло почти два часа. Прибыв на место, я пристегнула велосипед к ограде и трусцой двинулась вдоль Риджент-канала. О камденских катакомбах мало кто знает, но они все же существуют: глубоко под землей тянется сеть пещер и туннелей, прорытых двести лет назад в рамках развития железнодорожного транспорта. За последние годы многие из них превратились в торговые площадки. Но не все. В боковую стену железнодорожного моста, что идет по-над каналом, врезана черная металлическая дверь. И я сейчас стояла перед ней. Самое время позвонить Джосбери. У них с Таллок будет гораздо больше шансов спасти Джоанну, чем у меня. С другой стороны, если я ошиблась, меня арестуют. Я больше никогда сюда не попаду, а Луэлин рано или поздно расправится с Джоанной сама. Убийство моими руками — это как глазурь на торте, а голодный человек может сожрать торт и без глазури. На двери висел замок, на вид довольно новый. Воровато оглянувшись по сторонам, я вытащила плоскогубцы и повторила все те манипуляции, которые Джосбери производил у лодочного сарая пару недель назад. Замок звякнул о землю. За дверью начинался старинный туннель, который приведет меня к просторному своду — так называемому «хранилищу стационарных подъемных машин». Когда-то шум поездов, поднимающихся по отвесному склону, сводил местных жителей с ума, не говоря уже об угольном дыме. Чтобы облегчить им жизнь, поезда на этом узле поднимали с помощью двух машин на паровых двигателях и одной очень большой петли. Подъемные машины, ведущее колесо и прочие крупногабаритные шкивы и блоки хранили в этой гигантской сводчатой пещере, примерно двести футов в длину и сто пятьдесят в ширину, залегавшей непосредственно под главными путями. До середины девятнадцатого века местонахождение хранилища обозначали две высокие трубы, торчащие наружу. Но сейчас найти его было труднее: наружных опознавательных знаков не осталось. Десять лет назад я и еще несколько десятков человек считали это место своим домом. А этот расшатанный кусок черного металла был нашей входной дверью. Говорят, лучшие планы — простые планы. Мне надо просто найти Джоанну, не попавшись Луэлин на глаза, просто вывести ее из подземелья туда, где она будет в безопасности, и просто бежать без оглядки. Плевое дело. Вот только дверь почему-то не поддалась. Ручки как таковой на ней не было, только металлическая дужка, которую скреплял замок. Я попыталась просунуть пальцы в зазор между дверью и косяком и потянуть на себя, но ничего не получилось. Дверь была то ли заперта, то ли заблокирована изнутри. И что мне прикажете делать? Стучать? В хранилище подъемников вели еще два входа, и любой житель подземелья знал, где они расположены. Я вернулась по лестнице к рельсам — и обмерла. Кто-то — или что-то — метнулся и исчез ярдах в двадцати от меня. Я отошла в тень и притаилась. Когда пять минут спустя ничего не произошло, я зашагала дальше мимо строящихся домов. В конце дорожки я уткнулась в исполинские деревянные ворота, призванные не пускать посторонних в обширный западный лошадиный туннель. Вскарабкавшись на ограду, я смогла пробраться на другую сторону. На двери в сам туннель висел замок, который я тоже взломала, — и это тоже ничего не изменило. Дверь держалась так же крепко, как та, металлическая. Оставался третий вход. На этот раз мне пришлось пробраться на территорию многоквартирного комплекса Гилбиз-ярд и перелезть через стену, отделявшую жилую зону от железной дороги. Судя по обильным граффити на стене, не я первая проделала этот путь. Под ногами хрустел мусор, но хотя бы хватало света — спасибо близстоящему супермаркету. Третьим «официальным» входом служила узкая винтовая лестница в северо-восточном углу хранилища. Стану ли я спускаться, я и сама пока не знала. Пока что достаточно будет взглянуть. Лестницу окружал забор с двумя выломанными досками. Грех было не воспользоваться лазом, как будто созданным специально под мою фигуру. Я помнила, что на другой стороне лестница шла прямо по воздуху. Так оно и оказалось. Это тот вход, которым я должна была воспользоваться. Луэлин заблокировала два других, чтобы у меня не осталось выбора. Здесь она будет меня ждать. Но она не знала — почти никто не знал, да и я сама узнала совершенно случайно, — что в хранилище был и четвертый вход. Я никому об этом не рассказывала, даже не из соображений секретности, а просто потому, что никому это не было интересно. Наверняка этот вход по-прежнему там. Если только я отважусь туда пойти. Значит, снова лезть через стену. Легко сказать, конечно, но меня уже захлестнула волна адреналина. Я бежала по бечевнику и вспоминала, как десять лет назад пыталась выбраться из хранилища без фонаря. Тогда я ошиблась на повороте и оказалась в том отсеке туннеля, который шел не прямо к каналу, а параллельно ему. И в ста метрах заканчивался тупиком. Меня тогда разобрало любопытство, и на следующий день я вернулась с фонарем и выяснила, что стена, загораживавшая проход, обвалилась и теперь оттуда можно пролезть в еще одну большую пещеру, некогда служившую подвалом товарного двора. На месте самого двора давно возвели дома и магазины, а подвал остался. Удивляясь собственной храбрости, я продвигалась по кирпичным хитросплетениям из одного подвала в другой. Шум машин и журчание воды сопровождали меня повсюду. Нырнув в очередную арку, я неожиданно увидела пусть тусклый, но свет. В этом тоннеле был небольшой отводок от Риджент-канала. Прямо передо мной высился четырехэтажный склад, усеянный арочными окнами. Отводок, который я тогда обнаружила, оказался искусственной заводью, когда-то исполнявшей роль частного порта, — отсюда товар с судов сгружали на склад. Туристические яхты до сих пор им пользуются, когда нужно развернуться. Отводку даже дали имя в честь его неофициальной функции — коллектора останков и инородных тел. Его прозвали Ямой дохлых псов. Теоретически, если я сейчас пойду по тому же маршруту, только в обратную сторону, то смогу попасть в хранилище с той стороны, откуда Луэлин меня точно не ждет. Но для этого придется прыгнуть в канал. Дойдя до бечевника, я остановилась у небольшого пешеходного мостика, перекинутого через Яму дохлых псов. У берега покачивалась одинокая лодка. Я, особо не задумываясь, забралась в нее и пристально оглядела окрестности. Якобы чтобы убедиться, что меня никто не видит, но по правде — чтобы отсрочить неизбежное. Дождь лил сплошной стеной, черная вода внизу недобро сверкала. Пахло дизельным топливом и гнилыми водорослями. Каналы — это вам не реки. В них нет ни приливов, ни отливов, ни течения. Риджент-канал глубиной всего в метр. Теоретически я смогу пройти вброд. Тут совсем близко до моста и до самой дыры. Чего уж теперь размышлять? Я сняла куртку и свитер, спрятала их в рюкзак и полезла в воду. Она доходила мне до шеи — я неслабо просчиталась, прикидывая глубину. Одной рукой держа рюкзак над головой, а другой отталкиваясь, я двинулась вперед. На каждый шаг уходила целая вечность. Дно — то твердое, как гранит, то мягкое, как оконная замазка, — было усыпано самыми разными предметами. Некоторые приходилось обходить, и каждую секунду я проклинала себя за то, что отдалилась от берега. В арке стало темнее, но глаза вскоре привыкли. Через пару секунд я даже смогла различить впереди каменную лестницу. Закинув рюкзак, я подтянулась и влезла на первую ступеньку. Ничего другого, кроме как дрожать всем телом, я в тот момент делать не могла. Стянув с себя мокрую футболку, я переоделась в свитер и куртку из рюкзака. Так-то лучше. Вылив из кроссовок грязную воду, я продолжила путь — сквозь вереницу арок, каждая из которых была не более шести футов в высоту и двенадцати в ширину. В катакомбах пахло стоячей водой, канализацией и еще чем-то едким, почти химическим. Воздух был неподвижен, и чем дальше я продвигалась, тем сильнее искажались звуки вокруг: и мерная капель, и шуршание грызунов в грудах мусора. Понятия не имею, как сюда попал мусор, но факт был налицо. Я видела мешки из супермаркетов, объедки фастфуда, одежду, дохлых кошек и даже один складной стульчик для пикников. С каждым шагом уличный шум становился все тише, пока не исчез вовсе. Теперь я слышала только скрип своих подошв, когда они соприкасались с булыжником. За каждым сводом этих бесконечных арок меня могли поджидать. Я светила фонариком прямо перед собой и старалась не шуметь, а заодно подмечать подозрительные тени и звуки. Через несколько минут впереди замаячила северо-западная стена, посредине которой разверзся вход в лошадиный туннель. Если мне не изменяет память, отсюда уже рукой подать до подвала товарного двора. Перемещаться тут было проще: во-первых, я уже не сомневалась в правильности выбранного направления; во-вторых, сквозь вентиляционные решетки сверху сочился свет. Вскоре я была уже в подвале. Полпути позади. Я шла по лужам, казавшимся слизью, мимо арок, и ворот, и клепаных колонн. Когда что-то пролетело у самого уха, я с трудом сдержалась, чтобы не закричать. И вот, уже почти в конце туннеля, я услышала то, что не могла игнорировать. Мужской голос. 91 Я инстинктивно выключила фонарик. За голосом последовал трескучий звук рвущейся бумаги. А может, помехи полицейской рации. Нет. Меня не могли тут найти. Наверняка звук проник сверху, с улицы, через вентиляционную решетку. Вот только решеток там не было и в помине. Я была уже в подвале, а они остались в туннеле. Господи, я же так старалась! Как они меня выследили? Они ведь даже не искали меня. Все то оборудование, которым снабдил меня Джосбери, вышло из строя после падения в реку. И ничего нового мне не выдавали. Кроме телефона. Если бы я не подозревала, что кто-то может меня услышать, то непременно заревела бы в голос. В больнице мне дали новый телефон, специальный телефон для офицеров, которые отправляются на опасные задания. Почти весь день телефон был выключен, и я наивно полагала, что этого достаточно. Но вдруг Джосбери установил внутри датчик, который работал постоянно? Я осторожно вытащила телефон из кармана — и последние сомнения исчезли. Неподалеку от меня кто-то ступил в воду. ОБОТП не нужно было меня искать, они и так знали, где я. Весь день. С того самого момента, как я выскочила из машины Джосбери, сославшись на тошноту. Они следили за мной. И я сама их сюда привела. Я готова была сдаться. Просто включить фонарик и окликнуть их. Но почему-то не стала. Нет, подумала я, это еще не конец. У южной стены подвала я нагнулась и неслышно положила подлый телефон на землю. А потом, одной ладонью ведя по кирпичной кладке, пошла дальше, пока не очутилась на углу. Мне несказанно повезло: левой рукой я нащупала проем в стене, который выведет меня в западный лошадиный туннель. На свой страх и риск мигнув фонариком, я полезла в проем. Еще один поворот, еще пара метров — и я смогу войти в хранилище подъемников на уровне верхней галереи. Насколько я поняла, Луэлин поджидала меня на противоположном конце, у лестницы. Если нет, ситуация кардинально менялась. Я притаилась за углом, прислушалась. Вокруг не было видно ни зги. И я вошла в хранилище. Рядом снова текла вода. Много воды. Пол хранилища всегда подтоплен, и мы десять лет назад соорудили свои жалкие домишки на верхней галерее, что тянется по трем сторонам из четырех. Я двигалась предельно осторожно и молилась, чтобы пол подо мной не просел. За десять лет многое могло измениться. Галерея была сто семьдесят метров длиной. Сотни аккуратных шажков хватит, чтобы перейти на верхний этаж восточной бойлерной. В бойлерных меньше пространства, но и меньше сквозняков; во времена моей скитальческой юности за эти места разворачивалась самая завзятая борьба. Наверняка Луэлин держит Джоанну именно там. Воду я, конечно, не видела, но слышала, как она журчит внизу, плещется и булькает, а запах ее выстелил мне уже все горло. Сейчас тут, наверно, еще глубже, а раньше было добрых десять футов. Если я перегнусь с края галереи, то смогу зачерпнуть воды. Я как будто бы шла над громадным подземным бассейном, и чувство это, доложу я вам, лишало меня присутствия духа. Нащупав угол, я бочком спустилась по ступенькам. Когда рука наткнулась на висящий кусок полиэтилена, я поняла, что это вход в бойлерную. Отодвинув занавеску и перешагнув через порог, я что-то услышала. В бойлерной было темно хоть глаз выколи, но я прекрасно помнила это помещение. Я не раз ходила здесь в густом мраке, хотя сейчас понимала, что густой мрак — это еще не кромешный. Десять лет назад тут горела свечка, лампадка или хотя бы керосинка. Теперь же кто-то мог смотреть мне прямо в глаза — а я об этом и не знала. Выбор невелик: или заговорить, или зажечь фонарь. — Джоанна, — прошептала я, понимая, что голос не выдаст меня так безбожно, как свет. Снова какое-то движение, какой-то шум. И тот безошибочно узнаваемый звук, который издают женщины с кляпом во рту. — Тихо. Она еще что-то простонала, и я примерно поняла, где она находится. Всего в трех метрах. Шажок за шажком, пока носок кроссовки не уперся во что-то мягкое. Снова стон. Я опустилась на колени. Выпустить фонарик я не осмелилась: вдруг потом не найду? Я протянула руку и коснулась ее ноги. Нейлоновые колготки. Бедняга небось продрогла до костей. Я провела рукой до самых лодыжек и поняла, что они связаны скотчем. Когда я полезла в рюкзак за ножом, она поджала ноги и лягнула меня. Падая, я непроизвольно взвизгнула. Встать-то я встала, но где находилась, уже не понимала. Где фонарик и Джоанна — тем более. Я замерла и прислушалась. Темнота казалась плотной, она словно давила на меня со всех сторон. А потом — два отчетливых звука: чирканье подошвы о камень совсем рядом и чьи-то шаги в отдалении. Прежде чем я успела развернуться, тьму прорезал луч мощного фонаря. Я успела заметить Джоанну — перепачканная с ног до головы, она лежала, свернувшись калачиком, как испуганный ребенок. В следующий миг кто-то схватил меня сзади и силой поднял на ноги. — Виктория Луэлин, — сказал мне кто-то на ухо, заламывая руку за спину, — вы арестованы за похищение Джоанны Гроувс, а также за убийства Джеральдины Джонс, Аманды Вестон, Шарлотты Бенн и Карен Кертис. 92 Джосбери держал меня одной рукой, поэтому я сумела высвободиться и отпрыгнуть в сторону. А мне, подумать только, казалось, что хуже быть уже не может… Я не могла сказать ничего вразумительного и только взвыла: — Марк, не… — Ничего не говори. Джосбери приближался ко мне с фонарем в руке. Голос его оглушительно резонировал в пещерном своде. — Марк, уходи отсюда! — Лучше не оказывай сопротивления при… Что это? Шаги? — Марк, послушай, ты не понимаешь… — …ты потом пожалеешь… в суде… может быть использовано… — Перестань! — Ложись. — Марк, умоляю… — На пол! Я затравленно озиралась. Фонарь у него, конечно, был мощный, но полностью мрак им не рассеешь. — Я тебя по-человечески прошу. Я упала на колени. — Марк, умоляю тебя… — И слышать не желаю, Флинт. — Он тоже опустился на колени и повалил меня на пол. За руки он меня схватил гораздо грубее, чем следовало. — Хотя какая ж ты Флинт?! Пора бы привыкнуть. — Он с силой придавил меня лицом к бетону. — Я целый день шел за тобой по пятам, сучка ты безмозглая! — выпалил он мне на ухо. — Я все это время знал, где ты. Я ведь хотел дать тебе шанс. Несколько часов ждал, пока появится кто-то другой, но это же вранье. Сплошное вранье. Все это делала ты. Он так и оставил меня лежать на голом бетоне. Проведя секунду в неподвижности, я вскочила на колени. Запястья были прочно скованы наручниками. Джосбери уже шел к Джоанне, скулящей сквозь слои липкой ленты. В одной руке он нес фонарь, в другой — рацию. Он пытался связаться с управлением, а я молилась, чтобы ему ответили. Нам срочно нужна была помощь. За себя я не беспокоилась. Черт, да мне одной тут не угрожала мгновенная смерть! Джосбери, выругавшись, положил рацию в карман. Мы находились слишком глубоко под землей. Он присел на колени возле Джоанны и тихо сказал: — Все в порядке, не бойся. Дай сниму. Снова скулеж, а потом — резкий вопль: это Джосбери сорвал скотч у нее со рта. Ножиком вроде моего он срезал ленты с ее запястий и лодыжек. — Надо убираться отсюда. Ты можешь идти? Он встал и помог подняться Джоанне. Опершись на Джосбери, чтобы не упасть, она схватила его за руку и направила луч фонаря в мою сторону. На какой-то миг я совершенно ослепла. — Это не она, — сказала Джоанна. — Это не она меня сюда привела. Луч опустился. Я часто заморгала и вскоре снова смогла их увидеть. Джоанна уже держалась за Джосбери обеими руками. — Тут есть еще одна девушка. И она вот-вот вернется. Она никогда не уходит далеко. Бедняжка прилипла к Джосбери, боясь отступить хоть на шаг. Как маленькая девочка, которая верит, что взрослый дядя ее защитит. Маленькая девочка, которая боится чудовищ. Марк непонимающе уставился на нее. Да уж, ну и реакция! — Сними с меня наручники, — попросила я, поднимая руки. Фонарь снова светил мне в лицо. — Какого… — растерянно пробормотал он, впрочем, без тени страха. — Кто ты вообще такая?! Я не могла ему ответить, потому что сама уже не знала. Понимала я лишь одно: кому-то из нас придется контролировать ситуацию. — Сними с меня наручники, — повторила я. — Нам надо срочно бежать отсюда. Надеюсь, ты вооружен? — Она вооружена, — сказала Джоанна. — Вторая девушка. У нее есть пистолет. Она завела меня сюда под дулом пистолета. Марк подошел ко мне, Джоанна не отставала. Он осторожно отстранил девушку и передал ей фонарь, после чего извлек из кармана ключ. — Выкинешь коленце — убью на хрен! — пообещал он, как только щелкнули пружины. — Она ждет возле главной лестницы, — сказала я, подбирая с земли свой фонарь. — Если нас еще не заметили, мы сможем вернуться той же дорогой, что и пришли. — Кто? Как ее зовут? Я схватила Джосбери за плечо и заставила посмотреть мне в глаза. — Если она тут появится, тебе несдобровать. Мы с Джоанной нужны ей живыми. А вот тебя нужно будет устранить. — Ясно. Ладно, пошевеливайся. И я повела их из бойлерной. На входе в галерею я пошарила фонариком во мраке. Сейчас эта колоссальная пещера напомнила мне храм. Вдоль стен одна за другой шли кирпичные арки, и каждый выступ отражался в темной воде. — Если мы сможем здесь перебраться, не все еще потеряно. Ты иди посредине. Он покачал головой. — Ты первая. И я пошла. Какая-то жалкая сотня футов — и мы вернемся в туннель. А там уже рация сможет поймать сигнал. Но примерно на двадцатом футе заиграла музыка. «Вот что я люблю». Мы остолбенели. — Откуда это? — спросил кто-то. Возможно, даже я сама, ведь никто другой не осознавал всей важности этой песни. Музыка играла тихо, но зловеще, отражаясь от стен и колонн. Определить источник было невозможно. Я уже готова была поверить, что она играет в моей голове, скованной ужасом. Марк посветил по сторонам, но дальних стен луч не достигал. — Откуда-то сзади, — пробормотал он. В этот миг музыка прекратилась и женский голос сказал: — Привет, Лэйси. Давно не виделись. Планета на миг перестала вращаться. Наступил конец света. Луч фонаря беспомощно суетился в темной пещере, потом остановился на галерее напротив, футах в восьмидесяти от нас. — А я тебя уже заждалась, — произнес голос сквозь мглу. Мы увидели стройную девушку лет двадцати пяти с самым миловидным личиком на свете. Золотистые волосы доходили до плеч; черное каре, о котором мы столько слышали, очевидно, было париком. Глаза оказались голубыми, с вкраплениями карего. Я знала это лицо не хуже своего собственного. — Это она? — сквозь зубы спросил Марк. — Да, — ответила я, не сводя с нее глаз. — Это Луэлин. — Я ее помню. Это горничная Джеральдины Джонс. Стеннинг однажды приводил ее в бар. Она смотрела только на меня. — Капельки дождя и розы… — пропела она. — Помнишь, Лэйси? Помнишь нашу игру? Она улыбнулась. Ни капли волнения. Лишь легкая тень удивления — как будто она случайно встретила давнюю подругу на вечеринке. В левой руке она держала непонятный предмет (я рассмотрела только черную ленту). В правой однозначно был пистолет. — Отпусти их! — крикнула я через разделявшую нас пропасть. — Они нам больше не нужны. Она задумчиво посмотрела на мужчину, стоявшего рядом со мной, и я впервые отвела взгляд. — Марк, забирай Джоанну и уходи. Она вас отпустит. Так ведь? — спросила я, снова глядя на нее. — Пожалуйста, отпусти их. — Никуда я не пойду, — заявил Джосбери. — Пройдите вперед и бросьте фонари в воду! — приказала Луэлин. Мы не сдвинулись с места, и лицо у нее скривилось, как у обиженного ребенка. — Если через три секунды не выбросите фонари, я застрелю твоего любовника. — Хорошо, — сказала я, поднимая руку. Джосбери схватил меня за плечо. — Не наигралась еще? — крикнул он. — И не думай, что я пришел сюда один. Возле каждого входа дежурит по вооруженному полицейскому. Как только я дам знак, они войдут. Неисправимое трепло! — Марк, по-моему, это не… — Тогда у нас совсем мало времени, — сказала Луэлин. — Бросайте фонари. — Марк, пожалуйста… — В темноте в нас совсем легко будет попасть, — шепнул он мне на ухо. — Я здесь лучше ориентируюсь, чем она, — тихо ответила я. — Мы сможем выбраться и в темноте. Как только зажжется свет, мы увидим, где она. Все, бросай свой ненаглядный фонарь, берись за меня и отступай к стене. Он пробормотал что-то невнятное, но утвердительное, и оба наших фонаря полетели во мрак. Через секунду они булькнули в воду. Джосбери держал меня за плечо. Мы отошли от края галереи. Он что-то шептал Джоанне. Все, мы уперлись спинами в стенку. Я нащупала ладонь девушки и стиснула ее в своей. — Не спешите. И стойте рядом, — велела я. — Она видит в темноте, — сказала Джоанна. — У нее есть какой-то прибор ночного видения. Она все равно нас видит. Чья-то рука вдавила мне голову в плечи. — Давай быстро. И не высовывайся, — горячо зашептал мне на ухо Джосбери. — Вперед! Два раза повторять не пришлось. Согнувшись пополам, одной рукой упираясь в кирпичную стену, а другой волоча за собой Джоанну, я двигалась настолько быстро, насколько хватало смелости. С той галереи Луэлин не сможет попасть в лошадиный туннель. Ей придется сделать крюк через северную сторону, пройти все здание насквозь, и только тогда она попадет в бойлерную. И только оттуда сможет последовать за нами по восточному ответвлению. Если Луэлин и впрямь способна видеть в темноте, то сможет двигаться быстрее, чем мы. Зато у нас будет фора по времени. Перемещаться на такой скорости беззвучно нельзя. Три пары ног топали о деревянный настил, и разобрать, не гонится ли кто за нами, было невозможно. Я заставила себя продолжать путь даже тогда, когда впереди была одна чернота. В конце галереи я остановилась перевести дыхание. — Живее! — велел Джосбери. Я повиновалась. Через десять футов придется выбирать. Можно свернуть налево и попасть в подвал под старым товарным двором, а можно пойти прямо и добежать до металлических ворот, которые ведут на бечевник. Если мы их отопрем, то будем в безопасности. Если нет, окажемся в ловушке. Слишком рискованно. Лучше вернуться тем же путем. Я повернула налево. Джосбери снова попытался включить связь, но сигнал не поступал. Через стометровый подвал в кромешном мраке можно было пробраться только вдоль южной стены. Считаные минуты обернулись вечностью. В какой-то момент Джоанна поскользнулась и упала в зловонную лужу вниз лицом. Пришлось поднимать ее и уговаривать продолжать путь. Потом раздались какие-то животные звуки. — Все в порядке, — сказал Джосбери. — Пожарный лифт. Идем. И снова — полный вперед, одной рукой держась за стену, а другой — за Джосбери. Идти здесь было опасно: бетонный пол был завален обломками кирпичей и строительным мусором, в нем зияли дыры, и приходилось взвешивать каждый шаг. — Лэйси, погоди, — сказал Джосбери, когда до следующего отрезка туннеля, по моим прикидкам, оставалось не более десяти метров. — Прислушайся. Тишина. А потом — тихое треньканье о воду. — Нельзя останавливаться, — сказала я. Снова тишина. Тихие всхлипы Джоанны. — Идемте, — распорядился Джосбери. — Только медленно и тихо. Мы, похоже, здесь не одни. Следующий отрезок туннеля составлял неполных тридцать метров в длину. Я уже начала на что-то надеяться. Катакомбы под складом по площади не больше моего сада. Там будет светло. И прыжок в канал на сей раз принесет блаженство. Темнота понемногу отступала, черный был уже разбавлен до серого. Я различала столбы, и отражения в воде у наших ног, и оранжевый свет вдалеке, где одной лампочки хватало на целое здание. — Привет! Мы замерли. Луэлин стояла впереди, метрах в пяти. На лбу у нее были очки ночного видения. В левой руке — фонарь. В правой — все тот же пистолет. Если игрушечный, то нам ничего не грозит, Джосбери одолеет ее одной левой. Даже я одолею. Но если нет… Джосбери заставил Джоанну пригнуться, а я вышла вперед. Его руки легли мне на плечи. — Отойди, Лэйси, — сказал он, пытаясь заслонить меня собой. Я не шелохнулась. — В меня она не выстрелит, — шепнула я, не сводя глаз с Луэлин. — Тебе конец. Ты же слышала: возле каждого выхода стоит по полицейскому. Я останусь с тобой, только Марка и Джоанну отпу… Я не смогла закончить, потому что перепуганная Джоанна кинулась наутек. Не думая о последствиях, я побежала за ней, и Джосбери оказался на мушке. Раздался такой грохот, как будто обрушился потолок. Марк отпрыгнул, я зажмурилась, а когда открыла глаза, он, ударившись о колонну, уже оседал на пол. Справа на рубашке расползалось красное пятно, подсвеченное фонарем Луэлин. Глаза его были открыты. Какой-то шорох сзади — и Джоанна оказалась рядом с нами. — Надень ей наручники! — скомандовала Луэлин. — Быстро. Время поджимает. Для Джосбери так точно. Его трясло, воздух со свистом выходил изо рта. — Прости, — прошептала я. Из раны на его груди хлестала кровь. Я зажала ее своей курткой и попыталась придавить ладонями. Луэлин не сводила с нас ни взгляда, ни пистолета. Джоанна, дрожа и плача, сидела, прислонившись к соседней колонне. Я подошла, завела ее безвольные руки за спину и застегнула замок. Потом вернулась и прикоснулась к щеке Джосбери. Уже слишком холодной щеке. И посмотрела на девушку с пистолетом. — Пожалуйста, не дай ему умереть. В глазах у нее мелькнуло что-то вроде любопытства. Она присела на корточки и пошарила в темноте. — Все зависит от тебя. — Она протянула мне что-то блестящее. — Дубликат, так сказать. Нож. Не отличимый от того, что я накануне получила по почте. Я выпустила руку Марка. Нет, так просто мне со всем этим не разделаться. — Можно было догадаться, — сказала я, вставая с земли. Нет здесь никаких вооруженных полицейских, Джосбери соврал. Его одного сюда бы никто не пустил. Он тоже ушел в самоволку. Мы предоставлены самим себе. Глупый Марк рискнул, потому что хотел в меня верить, и теперь погибнет из-за своей веры. — Моя машина стоит возле канала, — сказала Луэлин. — Мы успеем. Наличие ножа во второй руке никак не повлияло на цепкость той, что держала пистолет. — Идем отсюда, — сказала я, понимая, что тогда Марк сможет позвать на помощь. И телефон, и рация на этой глубине уже должны были работать. — У нас еще есть одно дело. Луэлин взглянула на Джоанну, которая все это время старалась не смотреть на нож. Когда я взяла его, она заплакала. Марк хрипло, надсадно дышал. Я заглянула в его бирюзовые глаза, потемневшие от боли, и сразу поняла, кого выберу. Если я убью Джоанну и сбегу вместе с Луэлин, Марка еще смогут спасти. Если откажусь, мы останемся в подземелье в качестве заложников и Марк умрет. — Лэйси, что ты делаешь? — прошептал он. Я на него даже не посмотрела. Жребий брошен. Надо просто сделать это и забыть обо всем. Я решительным шагом приблизилась к Джоанне, встала на колени и взяла ее за волосы. От страха она не могла даже закричать. — Лэйси, не смей! Мне пришлось обернуться. Он умирал прямо на глазах. Лицо его осунулось, тело словно высохло. — Я не смогу жить, если ты умрешь. Вот что я сказала сквозь слезы, но вряд ли он меня услышал. Просто сделай это! Я отстранилась, удерживая голову Джоанны на расстоянии вытянутой руки. Покрепче взялась за рукоятку и опустила лезвие. Как только оно соприкоснулось с плотью, я закрыла глаза, стиснула зубы и что было силы полоснула. К своду взмыли сразу три крика. Но только не мой. Мне не хватило бы ни сил, ни дыхания. Боль, словно набивавшая татуировку у меня в голове, была слишком острой, и я думала только о том, как ее пережить. Я выпустила волосы Джоанны, и она отскочила, вся забрызганная кровью. Моей кровью. Я переложила нож в левую руку и прижала лезвие, сверкающее алым, к правому запястью. — Я это сделаю, — сказала я. Луэлин бежала ко мне, но вдруг застыла и уставилась на фонтан крови, бьющий из левого запястья. Я вскрыла артерию вертикально, как и подобает решительно настроенным самоубийцам. Прошло всего несколько секунд, а меня уже начала бить дрожь. — Как ты думаешь, сколько нужно времени, чтобы истечь кровью? Десять минут? Двадцать? Она все так же смотрела на меня. Молча. — Тик-так, — сказала я. На какой-то миг мне показалось, что она рассвирепела. Потом ее передернуло, словно от гадливости. И наконец на самом миловидном личике в мире расплылась улыбка. Она присела, а когда встала, в руке у нее вместо пистолета было что-то вроде полотенца. Она аккуратно обернула мне запястье. Давление ткани слегка приглушило боль. Двигаться я все еще не отваживалась. И только смотрела, как она вынимает из кармана Джосбери рацию и протягивает ее мне. Глаза Марка были по-прежнему открыты. На левой щеке что-то блестело. Как алмаз. Как слеза. Держись, Марк, ты только держись! Я думала, что она убежит. Не верила, что она сдастся. Но она спокойно уселась рядом с Джосбери. — Я люблю тебя, — сказала я, прежде чем вызвать подкрепление. 93 Пятница, 9 ноября В пятницу, девятого ноября, через сто с лишним лет после того, как Мэри Келли измельчили в фарш в съемной клетушке на Дорсет-стрит, я стояла в очереди вдоль ярко освещенного коридора с желтыми стенами. Мы все приехали сюда издалека и прождали невыносимо долго. Мои товарищи по несчастью, похоже, были людьми привыкшими. Я — нет. Я впервые навещала кого-то в тюрьме. Из катакомб меня вынесли пять недель назад. За это время девушка, похитившая Джоанну Гроувс, во всем призналась. В ту ночь, сидя в Льюисхэме, она рассказала Дане Таллок и Нилу Андерсону свою печальную историю. От начала до конца. Как ее в юности, с ножом у горла, изнасиловала компания мальчиков, одурманенных алкоголем, наркотиками и чувством вседозволенности. Она помнила каждую угрозу, каждую издевку, каждое оскорбление — и неумолчный крик сестры. В какой-то момент она всерьез поверила, что умерла, попала в ад и мука будет бесконечной. Ей до сих пор иногда так казалось. Мне рассказывали, что с допроса сержант Андерсон вернулся бледным как полотно и несколько часов ни с кем не разговаривал. Подтвердив свой рассказ подробностями, о которых мог знать лишь сам преступник, она без лишних препирательств созналась в убийстве Джеральдины Джонс, Аманды Вестон, Шарлотты Бенн и Карен Кертис. Протокол она подписала как Виктория Луэлин. Дверь в конце тюремного коридора вела в большую комнату с высоким потолком. До окон не достать, да и все равно они зарешечены. Около двадцати столиков ровными рядами. Люди, стоявшие в очереди передо мной, уже рассаживались на свободные места. Луэлин рассказала Таллок и Андерсону, что после гибели сестры уехала за границу, там научилась обращаться с холодным и огнестрельным оружием и вернулась через пару лет. У нее не было ни паспорта, ни других документов — никаких удостоверений личности и подтверждений гражданства. Как выяснилось, многие так поступают. Если человек, приехав в Англию, не может доказать, откуда он родом, его не имеют права выслать из страны. Через пару месяцев ей позволили остаться и выдали разрешение на работу. Она успела побывать в каждом втором доме Западного Лондона, в окрестностях школы имени Святого Джозефа. Кем она только не устраивалась: гувернанткой, горничной, даже сторожила дома в отсутствие хозяев и выгуливала собак. Трудолюбивая, ответственная девушка. Клиенты были довольны. Познакомившись с Самюэлем Купером, она поняла, что он может ей пригодиться, и стала его любовницей, прикормив парня в равной мере наркотиками и сексом. Я посмотрела на последний ряд столов. Возле самой дальней двери сидела девушка, но не в арестантской робе, а в обычной одежде. Те, кому еще не вынесли приговор, робы не носят. Золотистая краска на ее волосах частично смылась, и я заметила на корнях знакомый цвет — блестяще-коричневый, как ириска. У меня волосы точно такие же. Она не пользовалась косметикой, незачем было. Даже без макияжа она оставалась самой красивой девушкой в мире. Эта красивая девушка неоднократно подчеркнула, что не выходила со мной на связь с тех пор, как вернулась в Британию, и что я не имела никакого отношения к убийствам и похищению. Она очень боялась, как бы мне не пришлось отвечать за ее поступки. Увидев меня, она улыбнулась. Я села за стол и оглянулась, но никому не было до нас дела, все говорили о своем. — Привет, Тик, — сказала она. Я так давно не слышала этого прозвища. Особенно от девочки, которая сама меня так нарекла, когда пухлые младенческие губки еще не могли выговорить четыре слога моего настоящего имени. — Привет, Кэти, — ответила я. 94 Какое-то время мы молчали. Потом она коснулась моей руки. Погладила бинт на запястье. — Ты справишься? — спросила она. Я пожала плечами. — Помнишь, я когда-то собиралась научиться играть на пианино? Так вот, об этом придется забыть. Она отпустила мою руку и снова улыбнулась. — Извини, я не хотела, — сказала она таким непринужденным тоном, как будто всего лишь поцарапала взятый на время диск. — Чего не хотела? Убивать этих женщин? — Господи! Нет, конечно. Об этом я не жалею. — Она возмущенно дернула плечом от абсурдности моего предположения. — Извини, что пыталась заставить тебя убить эту Гроувс. Могла бы и догадаться. Я ничего не сказала. — Когда ты отослала предупреждение Кертис и мамаше Гроувс, я поняла, что ты подыгрывать не станешь, — продолжала она. — Кстати, детективам я сказала, что сама их отправила. Дескать, пыталась остановиться. Кажется, поверили. — Поверили. Я-то соблюла все меры предосторожности. Впрочем, что толку? Карен я не спасла, а на Жаки никто и не покушался. — И еще… Прости за то, что я сказала. Тогда, в лодке. У меня просто ум за разум зашел. Я никогда тебя ни в чем не винила, я просто хотела… — Избавиться от меня, — закончила я за Кэти. — Да. Ты восемь месяцев меня искала. Я знала, что ты так просто не отстанешь. Прости, Тик. Мне просто нужно было побыть одной. Я кивнула. Я действительно понимала. Моей сестре нужно было побыть одной, чтобы продумать план уничтожения пяти семей. — Это ты подожгла тогда лодку? — спросила я и по ее взгляду поняла, что не ошиблась. Значит, на моей совести еще несколько смертей. — Но зачем ты им сказала, что та утопленница — это я? — спросила Кэти. — Чтобы ты стала свободной. Я знала, чего ты хочешь. Через пару дней одна моя подруга умерла, и мне представилась такая же возможность. Мне казалось, что никто не станет скучать по сестрам Луэлин. — Ее звали Лэйси? Я кивнула. За всю жизнь я только одному человеку, помимо Кэти, разрешала называть себя Тик. И человеком этим была печальная, милая, одурманенная наркотиками девушка, с которой мы вместе бродяжничали десять лет назад. История, которую я рассказала Джосбери в гостиничном номере, была почти на сто процентов правдивой. Просто я рассказала ее с точки зрения той девушки и присочинила счастливый конец. Официально опознав тело сестры, я вернулась в хранилище и поняла, что Лэйси при смерти. Я действительно вытащила ее наверх и угнала чью-то машину. Я действительно хотела отвезти ее в больницу и устроить в частную клинику, но не успела. И тогда я решила попробовать что-то изменить. У Лэйси практически не было проблем с законом, у меня же — по горло. Заменив ее документы своими, я столкнула машину с мертвой подругой в море. Так я стала Лэйси Флинт. Ровно в три часа ночи в графстве Суссекс, Великобритания. И у меня получилось ею стать. Оплакав и подругу, и сестру, я начала строить новую жизнь. Я отдалилась от уличных компаний, где кто-то мог знать или Лэйси, или меня, и постепенно освоилась в чужой личности. Родных у нас не было, что уменьшало риск, а денег у меня было полно, что никогда не помешает. Когда я поняла, что готова, то подала заявку в полицию Лондона. Наркотиков я никогда не принимала и запросто прошла все тесты и проверки. Меня взяли одновременно на юридический факультет и в программу подготовки детективов. Хорошая была жизнь. Только недолгая… — Нам придется сознаться, — сказала я. Кэти закатила глаза. Она часто так делала. — Весь мир считает Викторию Луэлин садисткой и кровожадной убийцей, — сказала она. — Уж я постаралась. Ты действительно хочешь снова ею стать? Даже глядя ей в глаза, я не понимала, чего она хочет: спасти меня — или уничтожить. Все эти события можно было оправдать какой-то извращенной логикой. Махнув на Кэти рукой много лет назад, я невольно запустила механизм. Я превратила свою сестру в убийцу. Теперь она отплатила мне той же монетой. — Кстати, — продолжала она, — а я убила того здоровяка из полиции? Я дождалась, пока улыбка сойдет с ее губ. — Нет. Только легкое прострелила. Врачи все зашили. Жить будет. Так, по крайней мере, говорили наши общие друзья. С той ночи я Марка не видела. И, будь моя воля, не видела бы никогда. Хватит с меня того, что я о нем вспоминала каждую секунду. Кэти только пожала плечами. Думаю, она была рада, что он выжил, поскольку осознала, как я им дорожу. Иначе его жизнь ничего бы не стоила. В этот момент я, похоже, окончательно смирилась с тем фактом, что моя сестра — психически больная. — Кэти… — Тише. Не называй меня так. Я теперь Вики. Мне, между прочим, твое имя всегда больше нравилось. — Кэти… Ты понимаешь, что проведешь остаток жизни в тюрьме? Она удивленно на меня посмотрела. — Что ты мелешь, Тик? Выйду лет через десять. Она по-прежнему жила в мире иллюзий. — Кэти… — снова начала я, но она предостерегающе подняла указательный палец. И я поняла, что уже не сумею ее вразумить. Я виновата во всех ужасах, которые она совершила от моего имени. В ответ я могла хотя бы оставить это имя ей. — Вики… — начала я заново. С этим словом от моего «я» откололась какая-то важная частица. — Ты убила четырех женщин. Тебя никогда… — Я тебя умоляю! Во-первых, — она начала загибать пальцы, — я признáю себя виновной и раскаюсь так, что мало не покажется. За это всегда сбавляют срок. Во-вторых, буду образцовой заключенной. Буду к психоаналитику ходить, в религию ударюсь, начну учиться. Можем поспорить: через десять лет меня освободят условно-досрочно. Как миленькие. Дежурный офицер уже прохаживался между столиками, давая понять, что время на исходе. Она посмотрела на него с удивлением, а на меня — едва ли не с ужасом. Я снова видела перед собой маленькую девочку, которая собирается в первый раз в первый класс. — Ты же ко мне еще придешь? Я кивнула. Это мой крест, и мне его нести. Я сама виновата, что она такой стала. Люди уже расходились. Заключенные вставали и брели к двери, откуда их распределят по камерам. Я тоже встала, подставила щеку для поцелуя и проводила сестру долгим взглядом. На прощание она помахала мне, как будто шла в школу. Я понимала, что, когда увижу Кэти в следующий раз, тюремная жизнь уже немного ее потреплет. Потом потреплет сильнее. И трепка эта будет продолжаться очень долго. Она недооценивала жесткость системы. Как бы она ни каялась, как бы ни вела себя в тюрьме, ее не выпустят ни через десять лет, ни через двадцать. Моя сестра до конца дней будет расплачиваться за свои поступки. И не только она. От автора Джек-потрошитель — человек или миф? Почему он так и не был пойман? Прошло уже одиннадцать десятилетий со времени, когда самый известный серийный убийца терроризировал мирных жителей Лондона, и с тех пор его имя обросло множеством самых невероятных слухов и легенд. Как говорит Лэйси, когда-то он был реальной личностью, но позже превратился в миф. Ниже я привожу несколько своих любимых теорий. 1. Джек был принцем. Изучая дело Джека, вы непременно услышите теорию о том, что он принадлежал к королевской семье. Под подозрение попал принц Альберт Виктор, внук королевы Виктории и прямой наследник трона, который, по слухам, заразился сифилисом от проститутки. Его садистские наклонности держались в секрете властями (которые, по слухам, были связаны с масонами), чтобы защитить королеву от скандала. Это довольно интересная версия, но она не имеет под собой никаких оснований, потому что местонахождение принца в тот или иной период времени было известно широкой общественности, а на момент убийств его не было в районе Уайтчэпел, где все это происходило. Конечно, нам бы хотелось услышать красивую историю о королевском заговоре, но она абсолютно нереальна. 2. Джек был хирургом, собиравшим органы. У его жертв Энни Чэпман (Annie Chapman) и Катарины Эддоуз (Catharine Eddowes) были вспороты животы и удалены некоторые органы. Это дало толчок для теории, согласно которой Джек получил медицинское образование, следовательно, знал, где расположены эти органы и как их извлечь. Но, вероятно, органы были удалены уже после смерти жертв работниками морга, которые продали их на черном рынке. Джек же мог знать лишь азы анатомии. 3. Убийца выглядел как джентльмен с саквояжем. Джека-потрошителя описывали как элегантно одетого мужчину, который мог с легкостью заманить женщину в ловушку. На самом деле показания тех, кто якобы видел убийцу, сильно отличаются — Джеку-потрошителю приписывали абсолютно разную внешность, национальность, возраст и одежду, — поэтому их нельзя принимать всерьез. Часть свидетелей говорили, что он был одет бедно, другие — что на нем была дорогая одежда. Миф о его саквояже возник из-за показаний двух свидетелей, которые заявили, что видели рядом с местом преступления человека с «блестящей черной сумкой». И хотя связь их владельцев с убийствами не была доказана, это породило множество слухов, и часто случайный прохожий с сумкой-саквояжем оказывался под подозрением. 4. Джеку-потрошителю помогли спрятаться масоны и полиция. На месте убийства Катарины Эддоуз была найдена еле заметная надпись на стене «Juwes», имеющая отношение к масонской легенде о трех убийцах, которые не могли быть покараны, — Jubela, Jubelo, Jubelum. Отсюда пошел слух о связи масонов с преступлениями. Но это было лишь предположение — надпись могла не иметь ничего общего с убийцей. И сложно поверить, что полицейские, на которых постоянно давили правительство и пресса и которые делали все возможное, чтобы найти преступника, стали бы участвовать в заговоре. Прошло уже много лет, и если бы кто-то действительно покрывал Джека-потрошителя, об этом рано или поздно стало бы известно. 5. Джек-потрошитель дразнил детективов, посылая им письма и открытки. Во время совершения преступлений и на протяжении семи месяцев после этого полицейские, журналисты и даже известные люди, не имевшие к расследованию никакого отношения, получали письма, которые, предположительно, отсылал убийца. Многие были подписаны «Джек-потрошитель», в одном из них была человеческая почка. Письма подверглись тщательному изучению полицией и множеством независимых экспертов, которые пришли к мнению, что эти послания — подделка. Недавно писательница Патрисия Корнуэлл выпустила детектив, в котором изложила очень правдоподобную теорию о том, что бóльшая часть писем была написана художником Уолтером Сикертом. На мой взгляд, она почти доказала, что Сикерт и был убийцей. И наконец, последняя теория. 6. Джек был женщиной. Инспектор Эббелайн, возглавлявший расследование убийств, предполагал, что преступник может быть женщиной, и я думаю, что стоит ему поверить. Если, как допускали тогда, Потрошителем была акушерка, то она могла бы выходить из дому и бродить по ночам, не привлекая излишнего внимания, ее окровавленная одежда не вызывала бы удивления, а жертвы не пугались бы при встрече с ней. Также она имела бы необходимые медицинские познания, чтобы, во-первых, обездвижить жертву, а во-вторых, удалить ее половые органы. Безусловно, у нас нет подтверждения тому, что Джек в действительности был женщиной, но, пока не получено подтверждение того, что убийца был мужчиной, есть шанс, что мы имеем дело с Джилл-потрошительницей. Благодарности Работа над книгой оказалась нелегким делом, и я благодарна Адриану Саммонсу за терпение, поддержку и за то, что он познакомил меня с некоторыми из своих друзей и бывших коллег. Я хочу поблагодарить детектива Брайена Клеобари и инспектора Харви Мартина из Саусваркского отделения столичной полиции, главного следователя Дерека Катерера из Отдела морской полиции, а также всех тех, чьи имена не могу назвать. Неоценимую помощь мне оказал Майк Кейтсмарк, который консультировал меня по вопросам анатомии и внес значительный вклад в это произведение. Большое спасибо Денизе Стотт и Джакуи Сократес за то, что всегда терпеливо отвечали на мои бесконечные вопросы, Гарету Куперу — за редакцию рукописи и Эдварду Теггину, который знает много такого, чего его родители наверняка не одобрили бы. Если в текст вкрались ошибки, то это только моя вина. Точностью описания происходивших в Камдене событий — как на поверхности, так и под землей — я обязана Питеру Дарли из Фонда Camden Railway Heritage Trust, а любые неточности стали результатом моей чересчур буйной фантазии. Следует уточнить, что если бы я решилась повторить путешествие своей героини через катакомбы, то оно было бы противозаконным, опасным, а из-за множества разрушенных подвалов и туннелей — попросту невозможным. Я хочу поблагодарить Питера за то, что уделил мне время и поделился своими знаниями, а сотрудников Фонда — за их труд по сохранению этой удивительной части Лондона. При работе над книгой я пользовалась такими источниками: Telling: A Memoir of Rape and Recovery bу Patricia Weaver Francisco, After Silence bу NancyVenable Raine, Recovering from Rape bу Linda Ledray, The Complete History of Jack the Ripper bу Philip Sugden, Jack the Ripper bу Andrew Cook, Jack the Ripper: The Twenty-First Century Investigation bу Trevor Marriot, Portrait of a Killer bу Patricia Cornwell and Jack the Ripper: The Casebook bу Richard Jones. Я хочу выразить особую благодарность Саре Адамс, Линси Делладей, Нику Робинсону, Кейт Самано и Джесс Томас, живущим по эту сторону океана, а также Келли Регланд и Меттью Мартцу, живущим по ту его сторону. Спасибо Энни-Мари Долтон, Питеру Бакман, Рози Бакман и Джессике Бакман за их мудрость и поддержку. notes Примечания 1 По всей вероятности, имеется в виду фильм «Из ада» (From Hell) 2001 года выпуска. Режиссерами выступили братья Альберт и Аллен Хьюз, в главной роли снялся Джонни Депп. (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.) 2 Диалект, на котором говорят в юго-восточной Англии и в районах на берегах Темзы и ее устья. 3 Под таким названием был издан на русском языке роман Алана Гарнера «The Weirdstone of Brisingamen» (1960). 4 Британская «мыльная опера» (оригинальное название — «Coronation Street»), рекордсмен по продолжительности: с декабря 1960 г. по март 2012 г. в эфир вышло 7834 серии. 5 Фамилия администратора созвучна английскому слову sheep — «овца».